– Хорошо, я сейчас позвоню Елене Сергеевне и попрошу ее, чтобы она пристроила к кому-нибудь в Киселево твоих кур.
– А она сможет?
– Она все сможет. Больше того, она сумеет даже продать их, то есть навсегда избавить тебя от кур.
Герман подумал, что такой вариант подошел бы ему больше всего, ведь тогда он не переживал бы о том, замерзнут ли его куры в эту холодную зиму, хватит ли им корма и теплой воды. Да, и на этот раз (впрочем, как и всегда) Лева оказался прав. И ему сейчас действительно не до кур.
– Ты прав, звони Лене.
– Да, Гера, если бы не этот заказ и не мои звонки, ты бы, пожалуй, совсем опустился в своем лесу. Одичал бы!
"Я уже одичал".
– Ты же прекрасно знаешь, зачем я приехал сюда, – возразил Герман.
– Честно? Вот – не знаю! Все это чушь полнейшая! Думаешь, я не понимаю, что ты прячешься от всех нас? Что ты перестал писать музыку? Ты здесь предаешься чревоугодию, много спишь, смотришь сериалы…
– Ты откуда это взял про сериалы?
– Да я просто знаю тебя! Так вот что я тебе скажу, Гера. От себя ведь не убежишь… Твой друг, построивший этот дом, – чего он добился? От кого он спрятался?
– Лева!
– А что – Лева?! Понимаю, для тебя это больная тема. А тебе не приходило в голову, что у этого дома плохая энергетика?
– С чего ты взял?!
– Гера, здесь нехорошая обстановка. И ты сам знаешь почему. Поэтому-то ты здесь ничего и не пишешь. Здесь живет дух бывшего хозяина!
– Он был светлым человеком.
– Но он был, понимаешь? И здесь все напоминает тебе о нем.
– Я стараюсь об этом не думать.
– А это действует на подсознательном уровне. Послушайся меня. Оставь ты этот дом, а еще лучше – продай. Такому же…
– …психу, скажи, ну, скажи!
– И скажу! А что?! Пойми, вспомни – как все было хорошо, пока ты жил в Москве. Мелодии из тебя так и сыпались, ты писал прекрасную музыку! Ты только вспомни, как много песен ты написал в прошлом году, и мы их очень хорошо продали.
– Лева…
– Ты сам себе все это придумал. О том, что в лесу тебе будет лучше работаться. Это – раз. Второе! Ты когда в последний раз был с женщиной?
"Сегодня. Спал с ней в одной постели, но даже не дотронулся до нее".
– Не помню.
– Вот! Ты забыл, наверное, пословицу: в здоровом теле – здоровый дух. Ты молодой мужик, тебе женщина нужна, а ты, вместо того чтобы привозить к себе барышень, разводишь кур! Я согласен: неплохо иметь домик на природе. Но не в лесу, где тебе никто не придет на помощь, где ты из-за снегопада, к примеру (если бы не твои и мои возможности), мог бы просто остаться без еды и воды! Другое дело, приезжать сюда с друзьями, подружками, на шашлычки, супчик на костре варить. К тому же тебя с тех пор, как ты переехал сюда, не интересовали вопросы безопасности. Скажи еще, что это от большого ума! Разве можно так относиться к себе? Ведь любой человек с криминальным прошлым, набредя на твой дом, мог бы убить тебя, ограбить, покалечить. И никакие запоры тебе не помогли бы!
И тут Герман вспомнил что-то очень важное, от чего у него даже перехватило дух!
– Лева… Господи, как же я забыл?!
– Ты что? Побледнел… Тебе плохо?
– Если я его не найду, то будет плохо…
– О чем ты?!
– Да о пистолете! У меня же есть пистолет!
– Откуда? Может, у тебя есть еще и разрешение на него?
– Вот разрешения нет, это точно. Этот пистолет достался мне… в наследство.
– Ничего себе! И что? Это тот самый пистолет?
– Да нет же, пистолет тут ни при чем! Все было иначе!
– Ладно-ладно, я знаю, что это больная для тебя тема. Ну, так что с этим пистолетом?
– Я нашел его и спрятал. Но не за унитазом, как тот, второй.
– Какой еще второй?!
– Подожди… Лева, я опять что-то перепутал. Так много всего произошло в это утро, что я окончательно запутался. Второй вовсе и не за унитазом!
– Гера, приди в себя! Что за второй пистолет?!
Герман вдруг почувствовал, что Рубин разговаривает с ним, как с ребенком.
– Второй пистолет мне удалось утащить из-под носа у крепко спавшей Нины! – простонал Герман, удивляясь непонятливости Льва.
– А… Ясно. И где же он?
– Я думал, – Герман разговаривал уже на ходу, по пути к ванной комнате. – Я почему-то был уверен, что спрятал его за унитазом.
– Ты серьезно?! Ничего более смешного я в жизни не слышал! – хохотнул Рубин.
– Ну и смейся себе на здоровье. Но я перепутал, я вспомнил, что за унитазом я спрятал яд! А пистолет…
– Яд?! Еще и яд?!
– Лева, – Герман склонился над унитазом и извлек из полумрака кафельного закутка пузырек с темной жидкостью. Предположительно, именно этим ядом отравили мачеху Нины Вощининой. – Вот, говорю же тебе – здесь яд! А пистолет я замотал в полотенце и сунул в корзину с грязным бельем. Вот, собственно, и он!
И Герман достал из корзины пистолет. Рубин ошалело покачал головой:
– Ну и в историю ты влип, ничего не скажешь!
– Понимаешь, я думал, что она нашла свой пистолет и взяла его с собой. Словом, что она, пока я спал, искала свое оружие, чтобы продолжить начатое. Она – страшная женщина. Она – убийца! Но у нее есть своя философия.
– У сумасшедших тоже имеется некая философия, у каждого – своя, – заметил, скрестив руки на груди, Рубин. – Повторяю, ты должен радоваться тому, что она исчезла. Пусть даже и на твой машине.
– А что мне с ее пистолетом делать?
– Спрятать. Да так, чтобы никто его никогда не нашел. Ну, все? Поехали?
– Так куда пистолет-то засунуть?
– В курятник, к примеру. Подальше, чтобы он никому случайно на глаза не попался. Хотя кто его искать-то будет?
– Не знаю.
– Правильно. Но спрятать его все же необходимо.
Герман еще раз заглянул в спальню, словно за время их диалога с Рубиным в его доме могли произойти некие изменения и в спальню невероятным образом вернулась Нина. Но – нет. Нины здесь не было.
Какое-то внутреннее чувство подсказало ему – открыть шкаф. И когда он сделал это и заметил на полке сумку, нервно рванул "молнию" и увидел под ее металлической разошедшейся ухмылкой пачки денег, то что-то в нем перевернулось и сердце вновь подскочило к самому горлу. "Она вернется", – подумал он.
И еще он решил, что ничего не скажет Рубину. Чтобы избежать новой порции его насмешек в свой адрес.
Внезапно Герман как-то разом успокоился, словно наличие денег таинственным образом оправдывало исчезновение Нины.
Пистолет они спрятали, яд – тоже. Герман, нервничая, прибрался на кухне, потом они с Рубиным вышли на залитое солнечным светом крыльцо, Герман запер двери дома на все замки, они сели в машину и покатили в Москву.
11
Когда они въехали в Москву, он понял, что истосковался по ней. Герман и прежде довольно часто приезжал сюда за покупками, но это было как бы не в счет. Собственно говоря, он совсем недавно был в Москве, в супермаркете, как раз там, где его и подкараулила Нина. Но сейчас он въезжал в город с совершенно другим чувством – словно он возвращается насовсем.
Он даже расслабился, как-то успокоился, словно недавно проснулся после кошмарного сна и теперь постепенно приходил в себя. И когда он уже готов был немного вздремнуть, его вдруг подбросило на сиденье. Он распахнул глаза, мгновенно вынырнув из сонной одури, и повернулся к Рубину, безмятежно давившему на педаль газа.
– Лева! Ты меня совсем заговорил, заболтал с этими пистолетами. И тот, второй, я спрятал в курятнике, ты видел. А первый-то где?! Я тебе рассказал про него и тут же забыл!
– Гера, ты сказал, что спрятал его. Вспоминай где.
– В кладовке, за банками. Завернул в тряпку. Но проверить-то я не проверил, а Нина бывала в кладовке! А если она нашла его?!
– А ты забудь, – спокойным голосом посоветовал Рубин, уставший, судя по его недовольной мине, от проблем Германа.
– Как это?!
– Так. Просто забудь, и все. Ты мне лучше скажи, ты Бунина прочел, вернее перечитал?
– Не совсем, – проблеял Герман.
– Понятно, значит, не читал. Гера, приди в себя! Хватит приключений. Работа и только работа, ты понял? К тому же у меня такое впечатление, словно ты забыл, что в Москве у тебя, практически в твоей квартире, оборудована студия, где ты мог бы заняться делом.
– Лева, ты отлично знаешь, что я мог бы и в лесу просто положить все свои идеи на ноты, а дома, в Москве, я уже занялся бы непосредственно аранжировкой, записями музыки.
– В лес ты больше не вернешься, понял?
– Понял.
Ему отчего-то нравилось, что Лева командует им, для Германа это означало, что его судьба Леве не безразлична: друг переживает за него. Значит, в жизни у Германа есть человек, на которого всегда можно положиться и даже рассказать ему о себе все. А это "все" подчас вмещает в себя такие подробности его частной жизни, о каких он не мог бы рассказать, к примеру, даже родному брату. Быть может, в голову ему всегда приходило сравнение с родным братом потому, что у Германа не было ни брата, ни сестры. Он нередко слышал рассуждения людей о том, что близкие, то есть родные по крови люди, далеко не всегда и не обязательно становятся настоящими близкими и по духу людьми, друзьями. И кровь еще ни о чем не говорит. Просто принято считать, будто родные братья должны всегда поддерживать друг друга, помогать один другому, не подличать и так далее. На деле же все происходит в большинстве случаев как раз наоборот. Друг-приятель становится тебе самым близким человеком, а брат или сестра – заклятыми врагами.
– Ты что, обиделся? – услышал он и понял: настолько углубился в свои размышления, что надолго замолчал. И это молчание Рубин, славный Рубин, принял как знак обиды.
– Нет, что ты, просто я очень благодарен тебе за все. Я же понимаю, что ты носишься так со мной не ради своих процентов, а просто потому, что любишь меня, по-человечески, как друг. И я счастлив, что ты у меня есть.
– Брось ты, Гера. Конечно, я думаю в первую голову о своих процентах! – гоготнул Лева и шутя пихнул его кулачищем в плечо. – Ты мне лучше расскажи: тебе удалось выяснить, кто такая эта Нина на самом деле?
Они мчались, обгоняя идущие впереди машины, и казалось – еще немного, и их машина взлетит над автострадой и они поднимутся над приближавшейся, застывшей в морозном тумане Москвой. Сейчас, когда рядом с ощутимо ослабевшим от переживаний последних дней Германом был сильный, собранный Рубин, все произошедшее с ним уже не казалось Герману таким уж опасным. Но Герман понимал, что он все равно не должен расслабляться и просто так от Нины он все равно не избавится. Тем более что она уехала без своих денег. Конечно, она ненормальна до такой степени, что могла оставить деньги в знак своей благодарности Герману за то, что он приютил ее. Но такое предположение тоже смахивало на сумасшествие.
– Лева, ничего мне не удалось. Совершенно. Больше того, время от времени она начинала вспоминать о каких-то других убийствах, которые она якобы совершила.
– Ничего себе! – присвистнул Лева. – Девушка-убийца.
– С одной стороны, я понимаю, что она не могла убить стольких людей, она просто-напросто была как-то связана с информацией по этим убийствам. Может, она работала в прокуратуре или в морге, не знаю. И она придумала, вообразила, что все эти убийства совершила она, что она как бы очищает землю от разных негодяев. Говорю же, у нее – своя философия, она считает, что люди, совершившие тяжкие проступки против нравственности или же конкретные уголовные преступления, но – недоказуемые, такие, за которые им не придется отвечать официально, перед законом, все равно должны нести ответственность и быть наказаны. Больше того, она считает, что такие люди вообще не имеют права на жизнь!
– В сущности, я ее понимаю. Сколько ходит по земле настоящих преступников, которым удалось избежать наказания! Больше того, зачастую они пользуются теми благами, которые достались им от их жертв!
– Вот видишь! Ты понимаешь ее. Она считает точно так же.
– Но, Герман, надо обладать определенной волей и смелостью, чтобы таким образом вершить правосудие. Надо либо на самом деле перенести сильнейший стресс, после которого такому человеку становится на все, в сущности, наплевать. Или, к примеру, она тоже совершила нечто такое в своей жизни, после чего ей самой уже незачем больше жить. То есть она и сама себя приговорила – к тюрьме ли, к смерти ли. Другими словами, она, совершив некую подлость по отношению к определенному человеку, считает, что и у нее тоже нет права на жизнь. Но перед тем как уйти из жизни, она решает стереть с лица земли неких отморозков… понимаешь мою мысль?
– Да, конечно! – с жаром воскликнул Герман, в душе радуясь тому, что Лева оказался достаточно гибким человеком и пока что не считает Нину сумасшедшей.
– И вот она все это совершает, и уже все готово к тому, чтобы ей самой умереть, и в последний момент до нее, до этой молодой девчонки, вдруг доходит, что она не может добровольно уйти из жизни. Она элементарно боится! И тогда она бросается в другую крайность – ей уже хочется спрятаться от правосудия, скрыться, затаиться. Возможно, она хотела своими рассказами о совершенных ею убийствах вызвать в тебе чувство неприязни и отвращения к ней и заставить тебя взять в руки пистолет.
– Лева, что такое ты говоришь?!
– Успокойся. Это же так, вариант. Зачем-то она к тебе прибилась, как к берегу!
– Я все понимаю. И у меня действительно много раз возникало такое чувство, что я вижу перед собой хладнокровную убийцу, которая тоже не должна жить. Но довести меня до такого состояния, чтобы я схватился за пистолет… Не знаю, что она должна была бы для этого сделать!
– Вероятно, признаться в том, что она совершила некое, совсем уж страшное преступление, такое… Словом, требовалось, чтобы ты испытал шок, впал в состояние аффекта. Но ты, как мне кажется, не способен на аффект. И жизнь у тебя – тихая и мирная. И характер мягкий. Да и вообще, говорю же, она могла все это придумать, сочинить. Кто-то этих людей убил, а Нина решила, что это все она.
– А пистолет? А яд? А способ, при помощи которого она забралась именно в мою машину? Ведь она выслеживала меня! Она оказалась в моей машине не случайно! Она знала, что я покупаю продукты именно в этом супермаркете! И главный вопрос: почему я?
– Не знаю, старик. Знаю одно: пока что тебе надо вычеркнуть весь этот бред из своей головы и постараться сосредоточиться на новой работе. Ты должен быть в теме, понимаешь?
– Да, понимаю, – слабым голосом проговорил Герман.
– Мы с тобой пообедаем в каком-нибудь хорошем местечке. Потом я отвезу тебя домой, ты полежишь на диванчике, почитаешь Бунина, а вечером отправимся к Коровину. Он просто жаждет тебя видеть!
Герман почувствовал усталость. Он так много и эмоционально говорил, что у него, как ему показалось, утомилась даже челюсть. И в горле запершило. И голова разболелась. А когда Рубин сказал про обед, его и вовсе затошнило. Да и Коровина он не очень-то хотел видеть. И не до Бунина ему было!
Но контракт есть контракт, он уже подписан, а это значит, что ему предстоит серьезная работа. А раз так, то и подойти к этому он должен со всей серьезностью и ответственностью. К тому же работа поможет ему отвлечься от этой бредовой истории.
– Лева… – Герман вдруг почувствовал – физически, – как волосы на его голове зашевелились. – Я же папку с нотами оставил!
– Ну и что? У тебя дома разве нет чистых нотных листов?
– Ты не понял! Я уже успел сочинить несколько отличных мелодий для фильма!
– Вот как? – просиял Рубин, но головы так и не повернул, устремив взгляд на дорогу. – Я не знал. Так это же прекрасно!
– Но я их забыл.
– Гера!
– Я серьезно. Напрочь!
– Так вспомнишь, какие проблемы?
– Ты ничего не понял. Я абсолютно их забыл! А темы просто уникальные, и именно они должны стать центральными в фильме. Когда ты их услышишь, ты поймешь, о чем я говорю.
– Говорю же, вспомнишь, просто ты переволновался.
– Лева, мне надо вернуться в лес!
– Хорошо, вернешься, но только не сегодня и не завтра, – уже более раздраженным тоном ответил Лева, и Герман решил больше не поднимать этот вопрос, чтобы окончательно не разозлить своего друга. Он и так сильно злоупотребляет его отношением к себе, его безотказностью, так что проблема возвращения в лес за нотами – это вопрос простой, чисто технического плана. В конце-то концов, Рубин ему не хозяин, чтобы распоряжаться его временем (и им самим!), а поэтому что помешает Герману после переговоров с Коровиным незаметно улизнуть в Киселево на такси? Никто и ничто!
Его так и подмывало ответить: "Слушаюсь и повинуюсь". Но он промолчал. Из уважения к Рубину, который нянчится с ним, как с ребенком.
Они пообедали в "Мосте". Герман, расположившись в удобном креслице и смиренно положив ладони на скатерть, подумал о том, что он давно не ел хорошей ресторанной еды. И что в последние месяцы он готовил себе сам, простую и сытную еду (налегая в основном на блюда из свежих яиц). И что никто-то за ним (кроме Нины, конечно) не ухаживал, не готовил ему и не подавал.
– Ты что закажешь? – Рубин потирал руки в предвкушении вкусного обеда. – Жареную барабульку или рулет из перепелки?
– Омлет, – пошутил Герман и заказал салат с камчатским крабом, филе ягненка и клубничное фламбе.
– Вот что-что, а заказывать все самое вкусное ты всегда умеешь. Ну а я закажу утиную ножку и какой-нибудь десерт. Знаешь, в последнее время я так много ем! Ну ни в чем не могу себе отказать!
Герману хотелось съязвить – мол, а когда ты себе в чем-то отказывал, но он промолчал. Счел, что в данном жизненном контексте это прозвучало бы вульгарно. И вообще, Герману захотелось вести себя так, чтобы поскорее отвязаться от обрушившихся на него обязательств. Да, музыку он напишет, он любит писать музыку, но все эти встречи, вечеринки, разговоры ни о чем с вежливыми улыбками (когда, в общем-то, людям нечего сказать друг другу) он пошлет куда подальше. Одно дело – посидеть в теплой компании друзей во главе с Рубиным, а совсем другое – улыбаться тем, кто собирается вложить (или уже вложил) огромные деньги в проект. Выслушивать комплименты по поводу уже написанной им музыки, произносить какие-то дежурные фразы типа: "Будем надеяться, что фильм получится хороший. А уж я постараюсь!" Или: "Как хорошо, что есть еще люди, способные понимать высокое искусство! Вы не помните, кто и когда последний раз экранизировал Бунина?" И все прочее в таком же духе.
– Лева, ты же не позвонил Лене! – вдруг вспомнил Герман о своих курах, которых Рубин собирался пристроить, вероятно в Киселево, с помощью Елены Сергеевны.
– Сейчас позвоню.
И Рубин набрал номер домработницы. Герман, слушая его разговор, в который уже раз убедился в том, насколько результативно его агент умеет разговаривать с людьми, что называется, договариваться. Ему бы политиком быть, миротворцем! Понятное дело, что после озвученной Рубиным цифры вознаграждения за труды Елена Сергеевна готова была взять курочек к себе домой, кормить их вареными яйцами и выучить их танцевать пасадобль.