– Мне пришлось его ударить. Я пригрозила, что подам на него в суд, особенно если что-то случится с Антоном. Он расхохотался мне в лицо, сказал, что от меня не убудет, если я разденусь прямо в его кабинете и отдамся ему на диване. Что не я первая, не я и последняя и что у женщин… Словом, все бабы так уж устроены природой, что могут не платить деньги, а расплачиваться… собой! И женщинам очень легко жить, гораздо легче, чем мужчинам – те, мол, не могут отдаваться женщинам, потому что их природа устроила иначе. Можешь себе представить, как я ненавидела его в тот момент! Словом, я выбежала из кабинета, принялась названивать знакомым…
– Постой! А как же твой муж Вадим?!
– Я тогда еще не было его женой, мы просто были знакомы. Но его в тот момент не было в Москве. Я и до этого обзванивала всех своих приятелей, умоляла их одолжить мне денег на лечение ребенка, но, как назло, ни у кого тогда не было лишних средств.
– Ребенок умер?
– Да, через два дня. Я чуть с ума не сошла!
Как же – "не сошла"! Еще как сошла! Точно: вот тогда-то она и повредилась рассудком. И возненавидела весь мир.
– Чем страдал твой сын?
– У него был врожденный порок сердца, и операцию ему должны были делать в Центре сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева.
– И какая на это требовалась сумма?
– Да, в общем-то, не очень большая. Сто тысяч рублей.
– А на что же ты жила, если твой хозяин не платил тебе зарплату целых три месяца?! – Герман хотел ее запутать, на случай, если она все это сочиняет прямо на ходу. Он хотел ее сбить, сделать так, чтобы она попала в логический тупик, проговорилась наконец и призналась, что эта история не имеет к ее реальной жизни никакого отношения.
– У меня были кое-какие сбережения. Но к тому времени, когда потребовалась операция, они уже закончились.
– Сколько лет было твоему Антону?
Она оглянулась, словно искала кого-то, кто мог бы подсказать ей правильный ответ. Потом как-то неопределенно пожала плечами и сказала:
– Полгода.
– Что было потом?
– Потом? Я застрелила его.
– Кого?!
– После похорон Антона я убила своего босса.
– Фамилию его можешь назвать?
– Зачем тебе? Чтобы сдать меня?! Нет, я ее тебе не назову.
– Да ты ее просто не знаешь!
– Знаю! Но не скажу.
– Может, у тебя в запасе есть и еще какие-то другие истории?
– Это неважно!
– И что ты теперь собираешься делать? Прятаться у меня всю жизнь?
– Нет. Пережду какое-то время и уйду. Только, пожалуйста, не сообщай никому, что я здесь, а? Пройдет время, эти дела закроют, и я останусь на свободе.
– Послушай, Нина, скажи-ка, пожалуйста… Ты и в самом деле считаешь нормальным, что молодая девушка спокойно перебила такое количество народу?!
– А ты считаешь нормальным, что подлецы продолжают жить и приносить страдания обычным людям? Посуди сам: разве посадили бы Вадима с Андреем в тюрьму, изолировали бы их от общества?
– Не знаю. Но и это тоже не метод!
– А то, что мачеха воспользовалась мягким характером своей падчерицы и после смерти мужа присвоила себе обманным путем две квартиры?!
– Так она их все же присвоила?
– Присвоила! Жульническим путем! И собиралась меня отравить! И все эти люди должны спокойно жить? И пользоваться тем, что им не принадлежит? Или ты думаешь, что этого Моисеева надо было оставить в живых?!
Моисеев! Вот! Проговорилась. Вероятно, это и был хозяин фирмы, из-за которого, по ее утверждению, погиб ее сын.
Уф! Нет, так дальше продолжаться не может! Но и запереть эту "Нину" – или как там ее? – в чулан он тоже не может. Окажись она на свободе по окончании снегопада – не будет она молчать, заявит, что Герман ее похитил и держал взаперти! Но самое главное – если бы она освободилась из чулана, то сама убила бы его. У нее бы рука не дрогнула!
– Послушай, оставь меня в покое со своими убийствами и смертями! Я скоро с ума сойду. Ты – обыкновенная девушка и не можешь решать, кому жить, а кому умирать! К тому же я уверен, что и ты сама тоже не без греха.
Она медленно поставила чашку с давно остывшим чаем на стол и посмотрела на него так, как если бы пыталась понять, что ему известно о ее грехах.
– За свои грехи отвечу я сама! – неожиданно дерзко бросила она.
– Да? Вот как? Тогда почему же ты взяла на себя миссию судьи и палача в отношении других людей?
– Оглянись лучше на свою жизнь! – Она смотрела на него уже с явной ненавистью.
Господи, Герман, остановись… Она же сейчас набросится на тебя!
– А что мне оглядываться-то? Я ничего особенного не совершал в своей жизни. Никого не насиловал! Никого не принуждал к сожительству!
И тут он замолчал. Ему показалось, что он сказал нечто лишнее. Да, он никого не принуждал к сожительству с ним, но, быть может, он принудил Веронику к сожительству с Мишей? И вообще, сделал ее несчастной? Что, если так и "Нине" об этом известно? Поэтому она и приехала к нему, чтобы разобраться за подругу? Кроме постыдной истории с бывшей женой, которую он, можно сказать, сам отдал в руки Гурину, ему и припомнить-то было нечего.
Воспоминания, которым он предавался не так давно, пытаясь заснуть, нахлынули на него с новой силой.
В памяти Германа возникли некоторые подробности их семейной жизни с Вероникой, и его обжег жгучий стыд за свою холодность по отношению к бывшей жене, к тому, что он вообще в последнее время их совместного существования воспринимал ее не как человека или даже не как существо, способное чувствовать боль, а как нечто неодушевленное, назойливое, от чего надо бы поскорее избавиться.
А если она понимала все это и, несмотря на все свои страдания, продолжала ухаживать за ним, готовить ему, спать с ним? Зачем она это делала? Идиот! Она, безусловно, любила его! Может быть, она даже замуж вышла за Гурина только лишь потому, что он, Герман, так хотел. Выполнила его очередное желание.
Но как "Нина" могла об этом узнать? Может, они с Вероникой когда-то пересекались? Но где? Как? Или они стали подругами после того, как Вероника вышла за Михаила? Чтобы понять это, неплохо было бы узнать, откуда родом и вообще чем занимается эта лже-Нина! Ясно, что никакая она не Нина Вощинина, стало быть, и не психолог, работавший в школе.
Несколько минут они смотрели друг на друга, стараясь выдержать взгляд сидевшего напротив человека, пока Герман не моргнул. Значило ли это, что "Нина" сильнее его? Безусловно, сильнее, раз она смогла так спокойно убить столько человек, а потом еще и навязаться ему, известному человеку, и поселиться в его спальне! А он бы так смог? Да если представить себе самое ужасное – что он, к примеру, убил человека, например, сбил его машиной, – что бы с ним сталось? Он бы извелся весь! Сошел бы с ума от страха и горя! И это при том, что он не собирался убивать этого случайного прохожего. А она хотела – и убила. Хладнокровно. Стреляла ли она из пистолета, наполняла ли шприц лошадиной дозой героина, подливала ли яд в кофе… Как профессиональный убийца!
Кстати, а почему бы и нет? Может, она и есть профессиональный убийца? И всех этих людей ей кто-то "заказал"? Но кому они нужны, эти люди, подлецы и подонки? И кому потребовалось платить деньги за их смерть?
Нет! В том-то все и дело, что она сделала это сама, по своей воле, издав и подписав им смертный приговор и исполнив его, как завзятый палач. К тому же кто еще мог пожелать смерти этим людям, которые причинили боль именно ей, а не кому-то другому?
Хотя… А как же настоящая Нина Вощинина? Ее ведь нет в живых, если верить Леве. Ее муж и его приятель Андрей "устроили групповуху" (по словам Левы), после чего она и покончила собой. Так, значит, "Нина" – это не Нина, а какая-то совсем другая девушка. Но она откуда-то знала ту Нину! Может, они были подругами?
Когда окажется возможным поговорить с ней начистоту? Сейчас, когда за окнами – ночь и снег, или потом, когда у него появится шанс сбежать из этого дома? От нее? От реальной опасности?
– Ты сказал, что никого не насиловал и никого не принуждал к сожительству, – повторила она тихо. – Но разве только в этом заключается зло?
– Послушай, прошу тебя, давай ляжем спать! Я понимаю, ты слишком возбуждена и напугана своими кошмарами. Я устроюсь на одной кровати с тобой, под своим, разумеется, одеялом. Обниму тебя, просто так, по-человечески, чтобы немного успокоить. Может, тогда ты не станешь изводить меня своими фантазиями?
– Если тебе не противно спать со мной, – всхлипнула она. – Я же знаю, что ты побаиваешься меня!
– Да вовсе я не побаиваюсь! Иди ложись, я сейчас приду.
– А молока у тебя нет?
– Нет.
– Жаль. Молоко с медом хорошо успокаивает перед сном.
Он взял одеяло, подушку и пришел в спальню. Она подвинулась к самому краю, улеглась, укрылась одеялом, Герман (одетый по этому случаю в свою новую пижаму) заботливо подоткнул его, провел ладонью по волосам девушки, устроился рядом, тоже укрылся, обнял ее свободной рукой.
– Ну что, давай спать. Спокойной ночи.
– Лампу погасить? – прошептала она, прижимаясь к нему.
– Как хочешь.
Она выпростала руку из-под одеяла, протянула ее и погасила ночную лампу, стоявшую в изголовье.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответил Герман и еще крепче обнял девушку. Представил, что его в таком положении увидел бы Рубин… Что бы он подумал?
10
Проснулся он от шума и не сразу понял, где находится. Вернее, он вспомнил, что заснул на своей кровати, в спальне, но рядом с ним на постели никого не было. Больше того, та часть, где должна была лежать Нина, оказалась застелена, подушки взбиты и уложены аккуратно одна на другую.
За окном ревели трактора, казалось, сама земля на много километров вокруг гудит и ревет мощными моторами.
Набросив тулуп, Герман выбежал на крыльцо. В глаза ему ударило солнце, все было таким белым, сверкающим, а за воротами вовсю трудились два новеньких красных снегоуборочных трактора. Еще он увидел двух мужчин в синих комбинезонах, которые широкими лопатами расчищали его двор и уже почти подобрались к калитке, ведущей в курятник.
Вокруг гаража все было тщательно расчищено, и на истончившемся слое снега отпечатались заметные следы колес…
Герман, уже догадываясь о том, что тут произошло, бросился к воротам гаража. Они оказались не заперты. И, конечно же, – машины там не было!
– Ваша жена уехала еще час тому назад, – широко улыбнулся ему один из рабочих. – Долго спите, Герман Григорьевич!
Это Лева. Это он все организовал!
Герман набрал его номер. Лева громко пожелал ему доброго утра.
– Ну как? Тебя раскопали, сукин ты сын?! – загоготал он.
– Раскопали, – мрачно отозвался он, еще не понимая, как ему относиться к произошедшему. – Она исчезла!
– Кто? Эта ненормальная? И как же она умудрилась исчезнуть?
– Я проснулся, кругом работают трактора, дорога расчищена, совсем немного осталось, а машины в гараже нет.
– Плюнь ты на эту машину, другую купишь! Главное, что она отлипла от тебя. Господи, надо перекреститься!
– Но она не могла вот так просто взять и исчезнуть. Она не такая!
– Какая – не такая?
– Ну… Хоть бы попрощалась.
– Послушай, – Лева вдруг сменил тон и теперь разговаривал с ним серьезно, даже жестко. – Да пойми ты наконец, что я, быть может, в очередной раз спас тебя! Мы работать будем?! Ты должен непременно приехать и встретиться с Коровиным. Гера, как ты думаешь, зачем я хлопотал, чтобы тебя вызволили из этого снежного плена? Чтобы ты убивался по своей машине? Да бог с ней, говорю же тебе! Значит, так: пока не начался очередной снегопад, быстро приводи себя в порядок, завтракай. Можешь даже покормить своих кур, блаженный ты наш! Позавтракай, стало быть, а я через два часа приеду за тобой. Приготовься и жди. А про свою знакомую, авантюристку эту, забудь! Больше того, я советую тебе вообще пока не возвращаться в лес. Поживи в своей городской квартире. Я даже позвоню сейчас Елене Сергеевне, чтобы она прибралась у тебя.
Елена Сергеевна убиралась у самого Рубина дома, у его соседа и, когда это требовалось, у Германа, в его московской квартире.
– Ну что, ты все понял?
– Спасибо, Лева, – растроганным голосом поблагодарил его Герман. – Если бы не ты, не знаю, чем бы закончилась вся эта история!
– Да… Послушай! Постарайся избавиться от всех… улик, что ли, словом, если она подбросила тебе что-то – найди это и сожги. Мы же ничего о ней не знаем!
– Деньги… Сумка с деньгами!
– Смешной ты человек! Думаешь, она оставит тебе деньги? Она же не идиотка законченная!
– Еще – пистолет, – прошептал он в трубку. – И яд!
– Послушай, можно подумать, что ты пересказываешь мне содержание недавно просмотренного триллера. Честное слово! Ладно, иди и все проверь.
– Лева, этим людям, которые сейчас работают у меня, – заплатить?
– Нет, не вздумай! Все уже оплачено.
– Может, их чаем напоить?
– Ты странный какой-то, честное слово! Ты им еще постельку постели, чтобы они отдохнули, и по бутылке водки выдай!
– Ладно, я все понял.
Герман с шумом выдохнул воздух, но облегчения при мысли, что он теперь один и никто не станет донимать его своими рассказами об убийствах, не последовало.
Осталось чувство какой-то недосказанности, незавершенности и, несмотря ни на что, – опасности.
Она без спросу взяла его машину и уехала – сбежала. И это – в благодарность за то, что он всю ночь обнимал ее, представляя себе, как его энергия перетекает в нее, она успокаивается и приходит в себя, засыпает спокойным, целительным сном!
Он дал ей приют, еду, выслушивал ее бредовые россказни о совершенных ею убийствах, пытался не оскорбить девушку своими подозрениями насчет ее надвигающегося (или уже нахлынувшего на нее) безумия, а она вместо "спасибо" за все хорошее украла его машину!
Он вернулся в спальню. Сумки с деньгами, конечно, он там не нашел. И ни одной вещи, которая могла бы принадлежать его "гостье". Разве что пижама, которую он ей одолжил. Полосатая, белая с синим. Герман, оглядываясь, словно за его спиной кто-то притаился, взял пижаму с кресла и поднес ее к лицу. Вдохнул запах женского тела, смешанный с едва уловимым ароматом духов.
Жила ведь она где-то до того, как сесть в его машину? Мылась ароматным мылом, душилась этим ароматом. Где ее дом? Кто она такая? И кто сделал ее убийцей?
Пистолета он тоже нигде не нашел. И пузырька с ядом – тоже. Ничего! Но это и хорошо. Да и вообще, в сущности, все нормально. Уехала – и уехала. Вряд ли она присвоит его машину. Воспользуется ею, доедет… куда-нибудь да и бросит ее где-нибудь.
Герман оделся потеплее и снова вышел из дома, отправился в курятник, подсыпал своим птичкам пшеницы, налил им теплой воды, проверил, есть ли яйца в ящиках. Испытал приятное чувство (ради него он и держал кур), обнаружив в чистой желтой соломе несколько бежево-розовых яичек. Конечно, они промерзли, в теплой кухне скорлупа непременно треснет.
Так. Стоп! В Москву он, конечно, поедет. Но не насовсем. И ночевать он в Москве тоже не может. Куры-то замерзнут! Умрут! Он так и скажет Леве. Конечно, он встретится со всеми, с кем потребуется обсудить музыку, просто пообщается с нужными людьми, может, даже и выпьет, поскольку надо бы "залить" недавний стресс. Но потом он вызовет такси и попросит отвезти себя в лес. Здесь – его дом.
Досадная мысль, что из-за кур он не может теперь позволить себе полную свободу, промелькнула, словно царапнула.
– Мужики, спасибо! – крикнул он, увидев, что рабочие в комбинезонах закидывают свои лопаты в кузов трактора. – Выручили!
– Еще вызывайте! – ответили ему с улыбкой, и он успокоился, потому что, если бы эти двое молодых парней ему не улыбнулись, а потребовали денег, то настроение у него непременно испортилось бы. И он разочаровался бы в них, алчных и нечестных. Ведь Лева ясно сказал, что он заплатил им за все вперед. Он даже знал, через кого. Лева удивительным образом умел находить нужных людей, связывать их между собой и добиваться поставленных им перед собою – и другими – целей.
Почему-то он захотел, чтобы они все поскорее уехали, оставили его в покое, в тишине. И только когда шум отъезжавших тракторов стих, он немного пришел в себя и принялся обдумывать случившееся. Ему не верилось, что все закончилось таким банальнейшим образом. Проснулась рано, поняла, что путь почти расчищен, села в машину и уехала! Без документов на машину (он нашел их в кармане своей меховой куртки). Скорее всего, без прав. И на что она надеялась?
А может, как раз ни на что она и не надеялась, а просто положилась на случай? Если ее остановят, выяснят, кто она такая, задержат – значит, это судьба. Но свяжут ли отсутствие документов на машину с убийствами всех тех людей? И вообще, может, на самом-то деле ее никто и не ищет?!
Странное чувство охватило его, когда он, уже одетый в дорогу, надушенный, готовый к выходу, поджидал машину, сидя в кухне и барабаня пальцами по столу. Ему вдруг показалось, что он растеряется в Москве, что столица, гигантская, бурлящая потоками спешащих людей, проглотит его, даже не заметив.
"Я одичал, одичал!"
Он стал бояться Москвы, людей, с которыми прежде общался легко и спокойно. А людей, с которыми он был знаком, было очень много, так много, что невозможно было, казалось, удержать их всех в своей памяти, запомнить их лица, голоса. Он так разволновался перед приездом Левы, что, когда с улицы послышался звук мотора подъезжавшей машины, сердце его застучало и переместилось куда-то вверх, к горлу.
Хлопнула дверь, Герман поднялся, бросился к выходу, какой-то частичкой души надеясь, что это все же не Лева, что вернулась Нина, но дверь распахнулась, и он увидел румяного, с морозца, сияющего, со сверкавшими глазами Льва, без шапки, в шубе и узорчатом бордовом кашне, обвивавшем его крепкую шею. Густые вьющиеся волосы, черные с проседью, обрамляли его гладкое, холеное лицо.
– Герка, черт! – Лева бросился к Герману и обнял его – сердечно, крепко прижав к груди. Затем оторвался от него, посмотрел на друга внимательно, как бы проверяя, все ли с ним в порядке, не очень ли сильно изменился Герман после всего произошедшего с ним за последнее время. – Неважно выглядишь. Уверен: тебе не хватает нашего общества, тебе просто необходимо расслабиться!
Герман, ясно увидевший таившиеся за этими словами бессонные ночи, попойки, хождения по гостям и ресторанам, студиям и офисам (его непременно, как звезду, как известного композитора, приведут к этим банкирам, собиравшимся вложить деньги в картину), содрогнулся от ужаса.
– Лева, у меня же куры! Я не смогу остаться в Москве на ночь.
– Куры?! – фальцетом воскликнул пораженный в самое сердце Лева. – Куры, значится?! Ты вообще соображаешь, о чем ты сейчас говоришь?! О курах! Господи! Речь идет о колоссальной работе, о заказе, о котором любой композитор может только мечтать, а у тебя в голове одни куры и яйца!
– Успокойся, Лева. Но ты и меня тоже пойми, они ведь живые существа.