– Да хватит сцены разыгрывать, я тебя умоляю! Хоть меня не пытайся обдурить. Плевал ты на этого старикана. Просто тебя заело тщеславие, и ты не в состоянии пережить свой провал. Ты – отличный наездник, но именно сейчас поставил не на ту лошадь. С детства был баловнем судьбы, генеральским внуком. Привык к победам, и совершенно не переносишь поражения. Но жизнь – не кино, и вечно оставаться неуязвимым нельзя. Теперь тебе надо думать о том, как облегчить свою участь. Прояви немного гибкости, и тебе удастся сделать это, не потеряв лица. Твой дед сумел ради звёзд на погонах забыть свой народ и свою веру. Да, он первым браком женился на польке, но воевал за коммунистов, за советскую империю. Ну, а теперь давай о деле…
Нора встала со стула, отошла к стене, где топилась железная круглая печка, обмазанная глиной. На конфорке торчком стоял чугунный утюг. Андрей покосился в ту сторону, поняв всё без слов. И внутренне приготовился к пытке.
– Я тебе сейчас сделаю одно предложение, – тем же, воркующим голосом продолжала Элеонора. – Ты, конечно, сможешь от него отказаться, но вскоре сильно об этом пожалеешь. Если же пойдёшь на дядины условия, никто тебя уже никогда не посмеет обидеть. Тебе много заплатят, кроме всего прочего. Дядюшка за ценой не постоит. Но вот если ты встанешь в позу, тебе очень скоро станет невыносимо больно. Да, ты смел, ты умён, хоть и лопухнулся сегодня. Но и на старуху бывает проруха, верно? Надо уметь извлекать уроки – на то и дана жизнь. Только вот ни к чему обрекать себя на напрасные страдания. Я – мать. У меня есть маленький сын. Мне совершенно не хочется истязать чужого сына. Но если ты будешь молчать или дерзить, то в скором времени ощутишь живым телом прикосновение раскалённого в пламени чугуна. – Нора вернулась на стул и взяла ещё одну сигарету. – Я должна предупредить, что тайну ты всё равно не сохранишь. Не надейся на шок, малыш. Я лично разработала систему инъекций различных препаратов, которые не дадут организму выключиться. Особенному такому сильному, как твой…
На сей раз Озирский ничего не ответил, потому что не видел в том нужды. Вернее, его молчание и было ответом, а большего не требовалось. Элеонора тоже это поняла, но решила пока не торопиться и не переходить к следующему действию страшной пьесы.
– Андрей, будь вменяемым! Пойми, что ты полностью в нашей власти. Никто даже не подозревает, где ты, а потому спасения не жди. Вспомни о матери и детях – своим упрямством ты сильно испортишь им жизнь. Твоя покойная жена Елена будет плакать на небесах, глядя, как мучаются её крошки. И последнее, что тебя, наверное, заинтересует особо. В нашем распоряжении имеется редкое, но очень надёжное средство. Оно стопроцентно развяжет тебе язык. Да, препарат страшно дорогой, и мы прибегаем к нему в край нем случае. Я бы на твоём месте сразу согласилась сотрудничать…
Элеонора подошла к овальному столику без скатерти, налила себе стопку виски и залпом выпила. Видно было, что этот разговор даётся ей с огромным трудом. Потом красавица наполнила ещё одну стопку и опорожнила её более пристойно.
– Препарат, о котором я тебе говорила, оказывает на человеческий организм весьма кошмарное действие. Он гарантированно поражает нервную систему. Ты плохо представляешь, в кого превратишься, если в течение получаса не получишь антидот. Ты его, разумеется, не получишь. И заболеешь хореей. Знаешь, какая это страшная, неизлечимая болезнь? Гиперкинез, судороги, расстройство речи, интеллектуальная деградация. Пожалей свою идеальную дикцию, Андрей! А на что будет похоже твоё тело? Все мышцы усохнут, ты снова станешь паралитиком. Кроме того, ещё уродом и придурком. Смерть покажется тебе благом, и ты будешь просить себя прикончить. А теперь я перехожу к основному…
Элеонора облокотилась на спинку кровати. От неё пахло духами "Шанель" и сигаретным ментолом. Андрею действительно хотелось скорее умереть, потому что он понимал, о каком препарате говорит племянница Уссера, и верил ей безоговорочно. Но он решил, несмотря ни на что, идти этой дорогой, потому что другой для него не существовало.
– Ты давно и успешно вербуешь агентов, которые потом работают на ментовку. Такой человек у тебя имеется и в близком окружении моего дяди. Кроме того, Дмитрий Стеличек, племянник покойного Веталя Холодаева, тоже хочет получить ответы на два вопроса. Первый – кто обеспечил его дядюшке вояж в "Кресты" и быструю кончину там? Второй вопрос – кто месяц назад выдал на Литейный координаты транспорта с оружием? Это не мог быть один человек. Агентов, как минимум, двое. Ты их лично вербовал, следовательно, сможешь назвать их имена. Два имени, только два, и ты свободен! Не упрямься, дружок. Помни о том, что я тебе говорила ранее…
Андрей лежал с закрытыми глазами и как будто спал, но каждое слово Норы словно пробивало череп. Его сильно тошнило, во рту всё пересохло. А из-под век по-прежнему сочились слёзы. Ситуация прояснилась до предела, и все мелкие несуразности встали в цепочку. Озирский отдал должное своим врагам, в честности, их умению сражаться психологическим оружием.
Они учли все тонкости, использовали черты и привычки будущих жертв в своей дьявольской игре. Точно выбрали профессора Аверина на роль приманки для Озирского, понимая, что именно этот случай не оставит его равнодушным. А теперь роковая красавица озвучила цель, ради достижения которой ставился весь этот омерзительный спектакль. Два агента, два. Они и это правильно вычислили. Не один, не три и не десять…
Элеонора, устав ждать хоть какой-то реакции, снова провела марлей по векам Озирского.
– Да, малыш, мы намного сильнее вас. Ты должен это признать и учитывать в дальнейшем. Вы, извините, в сортир не можете пойти, чтобы нам об этом не стало известно. Мы даже знаем, что эти агенты – не переодетые менты. Они оба наши! Наши, и это самое страшное. Про схему минирования цистерн в поезде "Камикадзе" знали только пять человек. Про автобусы с оружием – тоже пять. Что касается дел Дмитрия, то мы с Али их ещё не анализировали. А вот насчёт "Камикадзе" у нас имеются кое-какие догадки. – Нора жестом любящей женщины убрала со лба Андрея прядь волос. – Хочешь послушать интересный разговор? Вы с Всеволодом Грачёвым встретились в его квартире две недели назад. Ты как раз передавал схему, которую, в свою очередь. Раздобыл некий "Он"…
Андрей открыл глаза и повернул голову к Элеоноре. Ей во второй раз удалось ударить свою жертву в самое сердце.
– Ты хочешь знать, как нам удалось записать ваши переговоры? – лучезарно улыбнулась племянница Ювелира, – пара пустяков! сестрёнка Всеволода водит к себе из кафе "Бродячая собака" мужиков в постель. Дяде и Али ничего не стоило подсунуть ей нашего молодца с прослушивающей аппаратурой. Тогда ему удалось узнать всё о ваших делах. Почти всё – кроме имени агента.
Озирский вдруг вспомнил Дарью в бикини за роялем, её растрескавшиеся губы и горькие, воспалённые глаза. Вот, значит, в чём дело. Похоже, что она ещё и колется; или, по крайней мере, нюхает. Интересно, сама-то Дашка знала, кого ублажала на тахте около общей с братом стенки?..
Нора как будто прочла его мысли:
– Нет-нет, девочка ни о чём не подозревала. Она просто больная. Ни о чём, кроме удовольствий, не думает. Такая сожжёт дом вместе с жильцами, чтобы поджарить себе яичницу. Так вот, Андрей, твоё время истекает. Наших отступников мы станем судить по собственным законам, а ты останешься словно бы не при делах. Заметил, как тебя в фургоне вырубили уколом в шею? Тоже моя идея. Ведь я – токсиколог, кандидат наук. Начинала с медсестры, после училища, а потом поступила в институт. Очень люблю свою профессию; это – моё призвание. Сейчас я занимаюсь изучением пределов человеческой выносливости в экстремальных условиях…
Дверь открылась, и вошёл Али Мамедов – уже без пальто, в чёрной водолазке. Он был так мучительно похож на Сашку Минца, что Озирский отвернулся к стене. Мамедов же, обняв одной рукой Элеонору, другой оперся на спинку кровати.
– Эля, ты всё объяснила нашему другу?
– Да, как и договаривались. Но пусть он сам тебе ответит.
– Идите вы к… – Озирский со смаком произнёс ругательство полностью. – Поняли или повторить?
– Достаточно. – Мамедов вытащил из-за пояса "кольт" и взвёл курок. – Может, извинишься, а, Андрей? Я прощу. Эля. Ты останешься здесь?
– Разумеется, – с готовностью кивнула очаровательная извергиня. – Я же веду записи. Надо позвать Рафхата – пусть всё приготовит. Мальчик нам попался очень капризный, к сожалению.
– Зови, – согласился Мамедов. – Пусть сразу с инструментом идёт. У нас уже времени нет попусту трепаться.
– Я быстро! – пообещала Элеонора и вышла, постукивая каблучками.
Али зачем-то потрогал дуло пистолета, потом приставил его к виску Андрея. Озирский не воспринял оружие серьёзно, решив, что за просто так его никто сейчас не прихлопнет. Но Мамедов вёл себя настолько естественно и серьёзно, что щёки пленника против воли стянул холодок.
– Тебе не жаль покидать столь ласковый мир? – тихо, задумчиво спросил Али Сашкиным голосом.
И это сходство пугало Андрея сейчас больше всего остального. Казалось, что накатывает безумие, и сон становится явью.
– Тебе же всего тридцать четыре года! Впереди столько перспектив, а ты из-за каких-то сук закладываешь себя с потрохами! Может, ещё помозгуешь?
– Я тебя уже послал, – лениво ответил Андрей, убеждая самого себя, что это – не Сашка.
Али, усмехнувшись, спустил курок. Грохнувший выстрел услышали входящие в комнату Элеонора с Рафхатом, и оба мертвенно побледнели.
– Что ты наделал?! – истерически закричала племянница Уссера. Она покачнулась и едва не упала прямо на пороге.
Али расхохотался, сверкая белыми ровными зубами.
– Не нервничай, детка, с ним всё в порядке. Такого запросто не прикончишь…
* * *
Андрею сначала показалось, что его действительно застрелили. Но потом сознание вернулось, и лишь остался противный звон в ушах. Правый висок жгло, боль вспарывала мозг, и половина лица онемела. Глаз с этой стороны тоже почти не видел. Слышал Андрей лишь левым ухом, да и то не очень чётко.
Нора тут же подскочила к нему, снова взяла на запястье и поймала болтающиеся на груди электронные часики.
– Восемьдесят ударов! – Она включила таймер. – Наполнение хорошее, давление в норме. Нервы у нашего пациента поистине стальные. Сейчас он окончательно восстановится, и продолжим.
– Ты чего холостым-то стреляешь? – Андрей впервые за всё время улыбнулся.
Результаты медицинского обследования его очень обрадовали. Конечно, шестидесяти ударов тут не будет, как ни старайся, но всё-таки и не сто, а ведь выстрел был самый настоящий.
– Боевым захотел? – удивился Мамедов. – Этого ты вообще вряд ли дождёшься. Стоило тогда тебя сюда тащить, время и силы тратить! Куда торопишься, Андрей? Тебе ещё жить да жить. Ты сумел подчинить себе множество людей. Фортуна, как и все прочие женщины, любила тебя. Не бросайся же сейчас её благосклонностью.
Озирский тем временем окончательно овладел своими эмоциями. Он понимал, что является сейчас "бревном", подопытным кроликом, на котором Элеонора ставит свои эксперименты. Прямо концлагерь, "кухня Дьявола" – ничего себе! А на Литейном об этом даже и не подозревают. Жаль, что уже не вырваться отсюда, не рассказать ни Горбовскому, ни Петренко, ни Грачёву. Они бы меры приняли при случае…
– На философский вопрос я отвечу тонкого знатока психологии, интриг и, в целом, жизни: "Вовремя прекратить удачную игру – правило опытных игроков. Когда совершено достаточно, когда достигнуто много – подведи черту. Порой милости Фортуны бывают кратки, зато велики. Но долго тащить счастливчика на своём горбу надоедает и Фортуне".
– Бальтасар Грасиан, – машинально определил Мамедов.
Нора перестала писать и тоже прислушалась. Потом она отвинтила колпачок ручки и сделала в своём блокноте короткую пометку.
Али вдруг протянул руку, подёргал за шпагат, которым был привязан к кровати Андрей, и протяжно свистнул.
– Ещё немного, и он всем нам проломил бы головы. Рафхат, ты привязывал?
– Я, начальник! – Хафизов испуганно взглянул на Мамедова от печки. Его лицо было красным и потным из-за сильного жара.
– В следующий раз за такое я тебя самого сюда уложу, – спокойно пообещал Мамедов. – А пока закрепи-ка его понадёжнее. Эля, тебе это будет интересно, я думаю. Приготовь шприц, он может понадобиться.
Татарин моментально сообразил, что имел в виду вундеркинд. Он открыл деревянный ящичек, выбрал два длинных блестящих гвоздя. Из-за печки вытащил топор и подошёл к кровати. Нора вытянула шею, с нескрываемым интересом глядя на Озирского. Андрей опустил веки, чтобы не ослепнуть от резкой боли. Он попытался максимально расслабить ладони, да и всё тело тоже.
После первого удара гвоздь не вошёл в доску, но из-под шляпки фонтаном брызнула кровь. Пальцы дёрнулись, словно пытаясь схватить гвоздь. Андрей проклял себя за это, но с рефлексом ничего поделать не смог. Боль он вытерпел сравнительно легко, хотя зрачки всё же расширились, и стрельнуло в голову. Кровь залила всю ладонь, и острие гвоздя вошло в доску.
– Вот это да! Никогда ещё такого не наблюдала! – Нора изо всех сил пыталась казаться спокойной. – Гляди-ка – только лицо немного напряглось, и кожа повлажнела. Высочайший болевой порог, феномен! Прямо подарочек мне, не находишь, Алик? Ну-ка, пульс проверим. Девяносто, наполнение прежнее, давление в норме. Сказали бы – не поверила!..
– Рафхат, закрепляй вторую руку! – распорядился не менее потрясённый Мамедов. – А ты молодец, капитан Блад. Посмотрим, что будет дальше.
После того, как Хафизов прибил гвоздём вторую руку Озирского, в "баньке" на некоторое время воцарилась почтительная тишина.
Нора распаковала шприц, набрала жидкость из ампулы.
– Это пока что кровоостанавливающее и сердечное, – любезно пояснила она Андрею. – Чисто на всякий случай. Не передумал, малыш? Это ведь только начало. Дальше будет гораздо хуже. А мне тебя жаль – ты настоящий герой. Так хочется, чтобы ты жил!.. Не делай глупостей, назови имена. Ведь несколько слов – и ты свободен. А руки тебе вылечим в лучшем виде, обещаю.
– Эля, ему, похоже, понравилось, – остановил подругу Мамедов. – Следи, детка, за его самочувствием. Чтобы никаких заминок больше не случилось. Рафхат. Открой-ка дверцу…
Татарин зацепил кочергой задвижку. Светлая маленькая комната наполнилась продымленным теплом. Языки жёлтого пламени со всех сторон лизали чёрные бока утюга. Рафхат тщательно поворошил угли кочергой. Али и Нора, как заворожённые, смотрели на пляску огня.
– Андрей, повернись-ка туда, – попросил Мамедов немного погодя. Зев печки стрелял во все стороны яркими искрами. – Ещё немного, и раскалённый чугун приварится к твоей коже, прожжёт мясо до костей. Может, лучше ограничиться тем, что ты уже выдержал, и избавить себя от дальнейших мучений?
– Раз начал, надо кончать, – невозмутимо сказал Озирский. – Я никогда на полпути не останавливался.
Андрей знал, что ему предстоит почувствовать совсем скоро. И не удивился, что отвратительный, липкий озноб пополз по телу при взгляде на бушующее пламя в топке печи. Всё естество протестовало против такой муки. Глаза заранее расширились, и губы дрогнули. Андрей прикусил их, чтобы не выдавали смятения, не назвать те два имени, которые хотели услышать бандиты. Ведь сознание от нестерпимой боли может покинуть его, и тогда случится самое страшное. Если бы он имел возможность откусить себе язык, сделал бы это…
Два имени, мужское и женское, трепетали перед ним в огне. Он не мог сдать этих людей на расправу, потому что обещал им безопасность, гарантировал от своего имени и клялся на Библии. Но и без клятв Андрей никогда не смог бы погубить тех, кто любил его, верил ему, поставил на карту свою жизнь только потому, чтобы добыть для него нужные сведения. Другого выхода не было. Оставалось лишь уповать на свою силу, на чувство долга. Когда-нибудь и этому придёт конец. Только бы сейчас удержаться, а потом станет легче.
В такие минуты Озирский всегда думал о чём-нибудь совершенно постороннем. И сейчас вспомнил манеж на Фронтовой улице, ахалтекинского жеребца Клёна, который недавно захромал. Теперь долго не сможет выйти на беговую дорожку, тем более что Андрея больше не будет. Кто позаботится о вороном коне так, как это делал он? Чего доброго, и хлеба с солью забудут принести Клёну, и яблока на сладкое…
– Так назовёшь их или нет? – Али стряхнул пепел с уже третьей сигареты. Нора тоже курила, как паровоз.
– Нет, – ответил Озирский сквозь зубы и отвернулся к стене.
– Давай, Рафхат! – Мамедов придвинулся поближе к Норе, которая опять торопливо набирала шприц.
Татарин кочергой выволок утюг на прибитый перед печкой лист железа, куском асбестовой ткани ухватил его за ручку и направился к кровати. Али, взяв Андрея за предплечье, опустил свои бесподобные ресницы, давая тем самым "добро" палачу.
Тот, сладострастно оскалившись, плотно прижал подошву утюга к груди привязанного и прибитого гвоздями человека, направив остриё к шее. Андрей, призвав на помощь всю свою выучку и выдержку, приказал себе молчать. Боль разрывала мозг и сердце, в виски словно били молотом. Каждый нерв молил о пощаде, и Андрею показалось, что его голова медленно отделяется тела. Внезапно из обеих ноздрей хлынула кровь, и стук в висках ослабел.
Тошнотворно запахло горелым человеческим мясом. Мамедов почувствовал, что рука Озирского стала мокрой, и под кожей сильно забились жилы. В вязкой тишине текли минуты, но ничего не менялось. Андрей так и лежал, запрокинув голову, молчал и не терял сознания. Это было настолько нереально, дико, что Мамедов разогнулся и с ненавистью взглянул на Элеонору.
– Делай же что-нибудь! Давай, сейчас же! Он не кричит, значит, может быть разрыв сердца. А ты, – он уставился налитыми кровью глазами на Рафхата, – окно открой, дышать нечем! И это, – Али указал на утюг, – убери к чёртовой матери! Всё равно не скажет…
Нора быстро выпустила из шприца струйку, сделала, один за другим, два укола.
– Сейчас, сейчас! Ничего с ним не будет. Видишь – кровь из носа пошла. Наконец-то вспотел, и давление подскочило. Значит, не Терминатор он всё же, а человек. Не совсем, правда, нормальный. Из таких часто фанатики получаются. А ты, Алик, сам-то не потеряешь сознание? Как только в Баку прославился на погромах, не понимаю. Мало крови видел, что ли?
– Дай мне воды с ромом! – хрипло сказал Мамедов. – Как он там, по-твоему? Очнулся уже?
– А он и не терял сознание.
Элеонора, несмотря на всю браваду, тоже плеснула себе в бокал и рома, и воды. Они с Мамедовым жадно выпили по порции, перевели дыхание и разом посмотрели на Андрея.
– Алик, а ожог-то у него не такой уж и сильный! Можно было и подольше подержать. Пусть охолонёт малость, пока я записи сделаю. Здоровый какой мужик, даже кровь вылилась наружу. Ни один сосуд не лопнул, и даже шока нет. Сейчас мы ему носик вытрем, и пожалуйста, снова можно беседовать! – Нора ловко подобрала марлей блестящие красные струйки.
Хафизов тем временем, отодрав вместе с мясом утюг от груди жертвы, ушёл с ним во двор – подальше от гнева Мамедова. Он тоже не мог припомнить случая, чтобы человек в такой ситуации не кричал и даже не стонал. И потому боялся, что Али пожалуется Ювелиру на него – всегда и во всем виноватого "стрелочника"…