Нора даже не успела положить шприц на столик. Коротко и зло ударил автомат парня в коже, и её словно осыпало градом раскалённых камней. Изрешеченная пулями, в залитом кровью белом халате, она опустилась на сетку кровати, прямо на лежащего без сознания Андрея. Их кровь смешалась на этом ложе страданий.
Грачёв тяжело дышал, перезаряжая автомат. Нора, ещё живая, смотрела не на него, своего погубителя, а на человека в эсесовской форме. Она ещё успела вспомнить предсказания одесской гадалки и поняла, что она ни в чём не ошиблась.
– Значит, вы, Филипп?.. – отчётливо, протяжно спросила Нора, и предсмертная судорога исказила её всё ещё прекрасное лицо.
Всеволод бешено сверкнул глазами и новой струёй свинца пригвоздил Нору к панцирной сетке. Голова мёртвой упала на плечо Андрея, который лежал неподвижно и никак не реагировал на треск выстрелов, матерную ругань и звон разбитых стекол. Вбежавший на шум Ярослав Солодовников сполз по стене под ударом ноги Грачёва в челюсть, и тут же был прошит автоматной очередью.
Потом Всеволод свалил на пол тело Элеоноры и отшатнулся, увидев, что здесь сделали с Андреем. Филипп что-то кричал Тиму по-немецки через высаженное окно, но Грачёв сейчас видел только своего друга, которого за столь короткий срок успели изуродовать до неузнаваемости. Не обращая внимания на валяющиеся под ногами трупы, Грачёв лихорадочно прижимал пальцы к сонным артериям Андрея и, наконец, почувствовал слабое биение.
– Что же они с тобой сотворили-то, гады? Жаль, что отделались дёшево! Андрей, ты слышишь меня? Нет, похоже, дело совсем плохо. Филипп, иди сюда, быстрее!
И тут Грачёва опять будто бы ошпарили кипятком. Он замер, не в силах осмыслить то, что увидел. Ладони в засохшей крови, посиневшие и холодные, и вбитые туда, в живое, гвозди…
– Филипп, да иди же сюда! Ты только глянь, что тут творилось!
– Бог мой! – Готтхильф схватил Озирского за руку. – Вовремя мы, вижу. Успели. Тим, давай машину сюда, и сейчас же мне сумку. Что же это такое? Шок?
Крафт выскочил через окно в сад, и вскоре шаги его затихли.
– Курвы, они же ему ещё и вены все изорвали! – Обер страдальчески сморщился, и по позвоночнику его пробежала дрожь. – Пульс плохой, давление падает. Сейчас Тим принесёт саквояж, и я займусь Андреем. Ты только пока гвозди вытащи, а я проверю, нет ли тут кого живого.
Он быстро пробежался по дому. Сделал несколько контрольных выстрелов и вернулся к кровати. Склонившись над бесчувственным Андреем. Филипп оттянул кверху его веко, а потом стал делать непрямой массаж сердца. Но сознание к Озирскому не возвращалось; напротив, он холодел прямо под руками.
Грачёв оглянулся, пытаясь найти какой-нибудь инструмент. В ящике Хафизова он, среди прочего, заметил и плоскогубцы, встал и шагнул в ту сторону. В этот момент под его ногой что-то хрустнуло.
– Филипп, а чего это здесь ампулы везде валяются? Они, значит, уколы какие-то ещё делали. – Грачёв нагнулся и подобрал пустую пробирку. – Может быть, ты разберёшься? Вон, спиртовка стоит. Для чего, интересно?
– Спиртовка? – Обер похолодел от ужаса. – Давай её сюда, быстро! Так и знал, блин, что они до этого дойдут. Это мой препарат, Г-50, да ещё двойная доза. Удавить меня мало, урода! Никогда больше этого делать не стану, клянусь здесь и сейчас. Где же Тим, чёрт возьми, нужно скорее антидот колоть. Хорошо, что я прихватил его с собой, как чувствовал!
– Значит, применили твой препарат? – наконец взял в толк Грачёв.
– Да, да, мой! Будь он проклят, и я вместе с ним…
Вбежавший в дверь Крафт торопливо подал медицинский саквояж. Пока Обер искал там пробирку и наполнял шприц, Всеволод и Тим осторожно вынимали из ладоней Озирского гвозди, перерезали верёвки. Склонившись над кроватью, Филипп выискивал на венах Озирского чистое место, которое не успела исколоть Элеонора Келль. Потом он вытащил иглу, сдёрнул резиновый жгут, перетянул другую руку.
– Всеволод, найди там камфару, сейчас сердце нужно запустить. А ты, Тим, поищи, нет ли кого живого на участке. Мне кажется, что этой сволочи должно быть больше. А потом канистры принеси, нам скоро уходить надо.
– Давай, Андрея перетащим в машину, – предложил Грачёв.
– Перетащим, только с этими козлами закончим, – отмахнулся Филипп. – Сейчас главное, никого не упустить.
– Тут блокнот какой-то на столе, – сказал Грачёв. Намочив под рукомойником кусок марли, он присел к Андрею и стал вытирать ему лицо.
– Блокнот? Где? – Обер, не глядя, сунул его в карман. – На досуге почитаем. Если прошло меньше получаса, с Андреем всё будет в порядке. Как мне его жаль, ты себе не представляешь! Я. конечно, тоже не ангел, но так не поступил бы никогда. Сначала сыграли на лучших чувствах, обманули, замучили, а потом ещё и отраву ввели! Ты смотри – до костей прожгли, падлы! Это Татарина работёнка, фирменный его стиль.
Готтхильф уже хотел пнуть сапогом труп Хафизова, но в это время с улицы в окно сунулся Тим.
– Давай, Андрея пока перетащим, – предложил он, дулом пистолета почёсывая исцарапанную скулу. – Я там, сзади, всё приготовил, простынёй застелил. Сейчас мы здесь подметём малость, и ты займёшься медициной.
– Ожог надо обработать… – начал Обер, но не договорил.
Он стоял у окна, и краем глаза увидел, как в огороде мелькнула тень. Ринувшись к другому окну, Филипп полоснул в ту сторону из автомата. Пронзительно закричала женщина, и Обер, прямо через подоконник, бросился на этот крик.
Около сарая и поленницы, зажав руками окровавленный живот и закусив губу, корчилась Юляша Чернобривец. Она была в мужской рубашке и в джинсах, в кроссовках на босу ногу, с распущенными, выкрашенными хной волосами.
– Сын у меня… Алёшка… – Юляша заискивающе улыбнулась Готтхильфу и Крафту. – Я не виновата. Я только прислуживала им… Норка его мучила, а меня там даже не было. Они вместе с Али Мамедовым лютовали тут. Пожалейте! Век Бога буду молить…
– Что делать будем, Филипп?
Тим в замешательстве смотрел на брата. Грачёв подошёл к ним, путаясь ногами в засохшей ботве.
– Что? – Тот опять оскалился. – А вот что! – Он нажал на гашетку. Юляша несколько раз дёрнулась и стихла. – Не хватало ещё сопли тут разводить! Надо стащить все трупы в дом и обыскать сейф. Андрей пусть пока побудет в машине. Ему уже лучше.
Филипп и Тим закурили, прикрывая ладонями огоньки сигарет. Всеволоду не терпелось поскорее управиться. Он, перекинув через плечо тело Юляши, бегом бросился к дому. По дороге оттёр со щеки кровь, даже не думая, откуда она там взялась. Тёплый ручеёк полился снова, и Всеволод понял, что тоже где-то повредился. Рядом с входом в хозблок валились ещё два бандита – видимо, их упокоил Крафт.
Один из убитых был в подштанниках, расшитых непристойными картинками. Он получил пулю в голову, и земля под его лицом пропиталась кровью. Другой, в светлой футболке, широко раскинул руки, словно хотел обнять бочку с протухшей дождевой водой. Правой рукой он так и не смог дотянуться до "узи". С лестницы, ведущей на мансарду, свисали голова и руки ещё одного убитого.
Грачёв взбежал на крыльцо, сбросил тело на пол и подошёл к кровати. Андрей заметно порозовел, дышал уже глубоко и ровно, но пока не реагировал на свет и звук. Между тем вернулись двоюродные братья, и каждый из них тащил по мертвяку.
– Ещё в лесок надо сходить, – сказал Тим, открывая канистру.
Запах бензина едва не вызвал у Всеволода приступ рвоты, но он промолчал, понимая, что так надо.
– Само собой. – Филипп сноровисто обшаривал карманы Норы Келль и Али Мамедова. Нашёл у каждого по связке ключей, осмотрел их со всех сторон. – Сейчас мы Андрея переправим в машину, а потом займёмся делами…
Препарат Г-50 свёл мышцы Озирского так, что он показался неподъёмно тяжёлым. Филипп, опасаясь осложнений, прямо на панцирной сетке ввёл ему противостолбнячную сыворотку, литический коктейль. Трое сильных мужиков еле-еле сумели поднять Андрея и с величайшими предосторожностями донести его до "Волги". Заднее сидение Тим действительно покрыл клеёнкой и простынёй, так как прямо там предполагалось проводить Озирского в чувство, когда с "банькой" будет покончено.
– Где-то здесь одежда его должна быть, нужно поискать. – Тим присел на корточки и заглянул под кровать. – Ну! Вот она! Не знаю только, всё ли на месте. Вроде бы, даже удостоверение не забрали. Слишком были в себе уверены, а это всегда плохо кончается. – Крафт ссыпал в карманы куртки расчёску, пачку сигарет, зажигалку, маленькую записную книжку и "паркер". – Филипп, я не знаю, были ли у него какие-то деньги с собой…
– Всеволод, Андрей крупные суммы носил с собой когда-нибудь? – Готтхильф, походя, опустил в карман и диктофон. – Записи они тут, что ли, вели? Протокол составляли? Прослушаем потом, сейчас некогда. – Он подошёл к мёртвому Шурдуту, которого сам же приволок с клумбы. – Смотри-ка, "Ролекс" у него! А я на Андрее эти часики видел. Что за суки, всё им мало! Клептоманы какие-то, а не люди. – Филипп отстегнул браслет. – Тим, положи их в карман. Что там ещё? Куртку, рубашку, туфли, брюки – всё неси в машину. Потом разберёмся с барахлом, когда отсюда свалим.
Грачёв так и не ответил на вопрос Готтхильфа, потому что смотрел на тела Норы и Али. Он не переставал удивляться феноменальному сходству Саши Минца с азербайджанским бандитом. Они были совершенно одинаковые, как однояйцевые близнецы. Неведомый Левон Хачатрян перепутал их этой зимой в Москве, а ведь он должен хорошо знать убийцу своей семьи.
Всеволод опустился на колени, взял остывающую руку Мамедова в свою. Форма кисти была в точности Сашкина, и даже кончики пальцев расплющены о клавиши фортепьяно. Невероятно, и родинка под правым глазом… Такого не бывает, но факт налицо. Чужие друг другу люди не могут быть так похожи.
"У матери первая группа крови была, у отца вторая. И обе – с положительным резусом. А у меня – четвёртая, с отрицательным…" – вспомнил Всеволод Сашины слова, сказанные в квартире на Васильевском острове, последним январским вечером.
Грачёв достал из кармана носовой платок, щедро вымочил его в крови Мамедова. Надо будет обязательно отдать на экспертизу, установить группу и прочие параметры. С Сашкиным происхождением явно нечисто – его ведь привезли с Кавказа. И про азербайджанцев постоянно речь заходила, как будто специально. Сашка пока ничего не знает, и слава Богу. Не хватало ему такого родственничка обрести, пусть даже и мёртвого…
– Я пойду, в сейфе пошарю, – решил Готтхильф. – А вы за теми двумя сходите.
Он извлёк из карманов убитых много интересного – главным образом, оружие, патроны. Потом присоединил к этому богатству связки ключей и обрывки бумаги с записями. – Что, Сева, здорово Мамедов на Сашуню похож?
– Я как раз об этом думаю, – признался Грачёв и спрятал платок. – Но ничего это объяснить не могу.
– Объяснить можно всё, – успокоил Готтхильф. – Вопрос только, как скоро. До чего же скрытная зараза этот Минц! Насколько я знаю, он местный, и с родителями всё в порядке. Откуда они в Питер-то приехали?
– Сашка говорил, что мать его родом из Новой Деревни. Там, около Чёрной речки, их семья держала корову. А Лев Бернардович из Минска. Они на курорте познакомились в тридцать девятом году. Кажется, то ли в Ялте, то ли в Евпатории. Кира Николаева привезла его в деревянный домишко на Нендальской улице. Она тогда даже не знала, что этим спасает Лёву от расстрела.
– А Андрей, помню, говорил, что Сашкину мать якобы подкинули к этим коровникам во время революции. Она вроде как высокого происхождения. Враньё, конечно, но звучит интересно.
Филипп между делом уже открывал многочисленные дверцы сейфа, выдвигал ящички, ссыпал содержимое в кожаный мешок. Особенно порадовали его две находки – ящики с микроплёнками и картотекой. Правда, не побрезговал Обер и другими трофеями, в результате чего его мешок здорово потяжелел.
– Невинная блажь, дань моде, – усмехнулся Всеволод. – Красивая женщина была, конечно, но шире шкафа. Они – поморские рыбаки, а никакие не благородные. Оттуда и корову привели, за рога к телеге верёвкой привязали. И ввела себя Кира Ивановна вовсе не как аристократка. Правда, мы с ней нормально поладили, – заметил Грачёв. – Филипп, ты нашёл что-нибудь?
– Да, и достаточно много. Так вы чего ждёте-то? – Филипп огляделся. – Быстро тащите сюда тех двоих. Я не ручаюсь, что за нами сейчас никто не следит. В этих домиках вокруг много дачников ещё остаётся. До утра, пока не рассвело, полностью управиться нужно. Да ещё успеть уехать подальше…
– Это точно, – согласился Тим. – Пойдём, Всеволод, притащим их. Надо нам тут закругляться.
– А потом ещё оба вымойте физиономии, сами все в крови. И йодом помажьтесь, чтобы не загноилось, – распорядился Готтхильф. Он сначала смотрел сердито, но потом вдруг рассмеялся, продолжая обчищать сейф. – Ну что, мужики? Могло бы быть и хуже…
* * *
Свалив на пол в комнате все одиннадцать тел, Тим и Всеволод щедро полили всё вокруг бензином. Филипп отнёс в машину свой кожаный мешок, потом вернулся назад. Грачёв, между делом, удивился, как легко Обер расправился с весьма сложным "медведем", но вслух ничего не сказал.
Филипп подбросил дров в печку, помешал их кочергой. Пламя загудело, и искры полетели из-за дверцы. Одна из них упала в бензиновую лужицу, и пол моментально занялся. Филипп, матюгнувшись, едва успел отскочить. Тим и Всеволод тоже выбежали на улицу. Из всех щелей уже валил дым.
Дверь и окна закрывать не стали – всё равно уже никто не мог оттуда выскочить. Тёмная осенняя ночь разом стала светлой, золотой, и огонь очень быстро прорвал рубероид на крыше.
Они быстро сели в машину, и Готтхильф приказал брату:
– В город, быстро! Там решим, как поступить.
– Разве не к нам? – удивился Крафт, задним ходом выезжая с участка.
– Нет, к нам лучше не соваться. Сейчас три часа, а до утра всё надо полностью закончить. Всеволод, ты оказался в очень сложном положении, – напомнил Обер майору милиции. – Мы-то сами о себе позаботимся. А ты что думаешь делать?
Грачёв, стоял на коленях и, упираясь грудью в спинку переднего сидения, смотрел на Андрея и про себя молился за него. Пылающего дома уже не было видно. Но песчаной дороге, по ямам от высохших луж, мимо садовых домиков, заборов, огородов, деревянных столов и вкопанных в землю скамеек Крафт вывел "Волгу" на шоссе. Тим почему-то был мрачен, и Филипп, который сейчас возился с Андреем, поднял на него глаза.
– Юльку жалеешь? – Он выпустил фонтанчик из шприца с новокаином. – Зря. Тоже мне, трепетная мать! Подруге своей нанесла пять ножевых ранений – очередного любовника к ней приревновала. Ту еле спасли, теперь на инвалидности. Так эта стерва ухитрилась судью замарьяжить. Он и вынес приговор всем на удивление. Дали ей "трояк", и с общим приветом. А тот Дон Жуан вообще условно хотел назначить. Правда, публики побоялся в конце концов, на рожон не полез. Парня своего Юлька на бабку кинула, не видела его уже год, наверное. Всеволод, ты-то хоть не рассоплишься?
– Туда ей и дорога, – кратко ответил Грачёв. – Филипп, давай сейчас к Горбовскому поедем, а?
Обер, по счастью, уже вынул иглу, а то сломал бы её. Андрей начинал понемногу шевелиться, и это очень радовало всех троих. Но нужно было решать, что делать дальше, потому что скрыть ночное происшествие было невозможно.
– Ты в своём уме? – удивился Готтхильф.
– Именно, что в своём, – ничуть не обиделся Грачёв. – Тут же темно, мы могли не все следы затереть. Кровь, конечно, на той тропинке осталась. Сам говоришь, дачники здесь ещё живут. Тоже молчать не станут. Не хватало ещё на нары сесть за всё это! Захар лично меня к тебе отправил, вот пусть и разделит ответственность. А то потом выяснится, что мы малость перебрали. А шеф – я не я, и кобыла не моя. Надо как можно скорее включить его в нашу компанию.
Филипп поил Андрея бренди. Тот уже мог глотать, но век не поднимал, не говорил ни слова. На счастье, ночное шоссе было пустынным, и все гаишники куда-то подевались, иначе у них возникла бы масса вопросов.
– И что ты предлагаешь? – заинтересовался Готтхильф.
– Как раз к четырём мы будем в городе. Захар живёт на Васильевском, на Морской набережной. Дорогу я покажу. Надо ему рассказать всё, без утайки. Я уверен, что полковник ничего предпринимать не станет. Наоборот, он поможет нам выкрутиться. Человек ведь он, а не зверь. Состояние Андрей в комментариях не нуждается. Заодно документы просмотрим, которые ты из сейфа достал. Если Захар сейчас всех нас не арестует, потом он этого не сделает тем более. Огласка будет не в его интересах.
– Что ж, разумно, – одобрит Готтхильф. – Тим, едем к полковнику.
В багажнике "Волги" лежали их автоматы, неиспользованные рожки к ним. А в салоне пахло аптекой, и кругом валялись битые ампулы, рваные упаковки от одноразовых шприцев и ватные тампоны. Обер сосчитал пульс и удовлетворённо откинулся на спинку заднего сидения.
– Сейчас очнётся. Молодец Андрей, как всегда. Да и мы все – фартовые ребята, – добродушно добавил он. – Сейчас надо перевязку на ожог наложить. А то грязь кругом…
Когда Готтхильф принялся за дело, Озирский открыл глаза. Долго, внимательно смотрел по сторонам, потом снова опустил веки и отвернулся. Это было так странно, что Филипп едва не выронил из пальцев марлю.
– Ты меня видишь? Узнаёшь? Как ты себя чувствуешь сейчас?
Андрей снова взглянул в лицо склонившемуся над ним человеку, но не выразил никаких эмоций и ничего не ответил. Улыбка сползла с лица Готтхильфа, и он пришёл в ужас. Препарат мог непредсказуемо повлиять на психику; и Озирский теперь вряд ли останется нормальным. В светлых глазах с постепенно сужающимися зрачками создатель ядов не замечал ни мысли, ни малейшего признака сознания.
– Что? Не узнаёт? Да не может быть! – Грачёв поспешно перегнулся через спинку сидения. – Андрей, ты очнулся? Ну, слава тебе, Господи! Тебе очень больно?
– Севыч?.. – На сей раз Озирский оказался более понятливым. Он несколько раз кашлянул, и голос его окреп. Челюсти Андрея, к огромной радости Готтхильфа, разжались. – Ты откуда здесь?
Андрей повёл глазами на потолок, с молочно-белой лампочкой под прямоугольным плафоном, на покрытые коврами и простынёй сидения.
– Кстати, где я? Мы куда-то едем?
– Едем в город, – просто ответил Грачёв. – Окно открыть? Тебе душно?
– Да, не мешало бы. – Озирский попробовал приподняться.
Он густо зарос, щёки глубоко ввалились. Глаза сделались ещё больше, чем были всегда, а ресницы и упавшие на лоб волос слиплись.
Филипп и Всеволод переглянулись, ничего пока не понимая. Одного из них Озирский признал сразу, другого же словно вычеркнул из своей жизни.
Тим, не оборачиваясь, спросил:
– Ну как, живой? Порядок?
– Да живой он, живой! – растерянно сказал Филипп. – Только не понимаю, почему так странно себя ведёт. Наверное, видеть меня не может после всего. Севку-то, вон, сразу узнал…
Грачёв тем временем открыл окно, помог Андрею сесть. На груди Озирского ярко белел марлевый треугольник, закреплённый полосками лейкопластыря. Снизу, до пояса, Андрей был прикрыт байковым одеялом.
– Голова не кружится? Можешь сидеть? – Грачёв довольно-таки глупо хихикал, но ничего не мог с собой поделать.
– Да могу, могу, успокойся! – Андрей глубоко дышал, оглядывался и никак не мог узнать эту машину. Но глаза его уже смеялись, и болезненный туман в зрачках быстро таял. – Ещё ночь, что ли? Который час?