– Без двадцати четыре. Скоро утро. – Готтхильф взял Андрея за руку. – Давай, я тебе хоть кисти обработаю, чтобы ты ими никого не пугал. Потерпи ещё немного.
Андрей позволил делать со своими руками всё, что заблагорассудится, но по имени Готтхильфа не называл и вообще старался на него не смотреть.
– А банда где? – Озирский всё искал глазами кого-то. – Элеонора, Мамедов, Татарин…
– На том свете, – коротко ответил Всеволод. – Ты курить хочешь? Не вредно ему это будет, а, Филипп?
– Ничего, пусть курит, если тянет. Ты что, обиделся на меня, Андрей? – Готтхильф всё-таки хотел выяснить отношения. – Я не виноват в том, что мой препарат проверяли на тебе. Со мной такого уговора не было.
Грачёв помог Озирскому зажечь сигарету. Тот жадно затянулся, пытаясь разобраться в окружающей обстановке. Потом увидел, что по-прежнему раздет, только прикрыт одеялом, но уже не забрызган кровью. Почувствовав неловкость, он повертел головой, будто бы надеясь увидеть где-то свои вещи.
– А барахло моё где? – спросил Андрей немного погодя. – Чего это я голяком тут сижу?
– Всё в багажнике, не волнуйся. – Всеволод достал ещё одно одеяло. – Пока вот это накинь, если холодно.
Филипп вдруг понял, в чём дело. Набросив на плечи Озирского шерстяной плед, он осторожно заглянул в лицо спасённому им уже во второй раз человеку.
– Андрей, я тебе не кажусь. Ты этого боишься? Так вот, знай – ты действительно свободен. Всё происходит наяву. Мы успели вовремя.
– Серьёзно? – Андрей, по своему обыкновению, озорно улыбнулся. – Но всё-таки я тебя пока узнавать не буду.
– Значит, от тебя требовали сдать агентуру? – уточнил Филипп.
– Да, разумеется. Но ты веришь, что этого не случилось? Вы все верите?
– Ещё бы не поверить! – фыркнул Грачёв. – Уж нам ли тебя не знать. Раз дело до препарата дошло, значит, другими способами они ничего не добились.
Тим вдруг затормозил, притёр машину к обочине и повернулся к Андрею:
– Меня ты, надеюсь, тоже узнал? Как бы мне тебя так обнять, чтобы больно не сделать? Даёшь же ты – такое вытерпеть!
– Ерунда, – залихватски заявил Андрей. – Детский лепет. Ты брату щёку-то йодом намажь, а то она уже покраснела, – сказал он Готтхильфу. – Вы оба можете ничего не опасаться. Только вот жаль, что самого Ювелира там не было.
– Ничего, и до него доберёмся, – утешил Филипп. – Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Я на полпути никогда не останавливаюсь. К тому же, свой долг перед тобой понимаю. Мало того, чтобы всё это случилось из-за меня, так ещё и препараты мои же использовали. Адская комбинация какая-то! Я прошу прощения, хотя ни в чём не виноват. Тим, езжай, потом будешь свои эмоции выражать. Нам надо успеть на Васильевский, пока не рассвело окончательно.
– Так что, вы их всех хлопнули? – Озирский стянул плед на груди. – А я ведь совсем ничего не слышал. Долго хоть перестреливались? – Андрей заёрзал, как мальчишка, увлечённый интересным рассказом.
– Да не очень, – скромно признался Всеволод. – За нас сработал фактор внезапности. Мы очень боялись, что в последнюю минуту успеют расправиться с тобой. Ведь один выстрел – и все наши усилия насмарку. Но нет, обошлось. Значит, суждено тебе ещё пожить, друг любезный. Только больше не лазай к чёрту в зубы.
– А вот и полезу! – Андрей с очаровательным нахальством взглянул на Грачёва. Но вдруг улыбка его погасла, а глаза потемнели. – Вспомнил сейчас, только что… Аркадий! Севыч, ты знаешь, что Калинин погиб? Как же я мог забыть про это? Наверное, зелье в голову ударило. И всех этих, парня с девчонкой… Мы с ними на улице Декабристов встречались. Тоже прикончили как свидетелей. А меня захватили уже в Белоострове, в фургоне, около участка. Кольнули чем-то в шею, да ещё и газ распылили. Конечно, я был идиотом, потому что Антона Аверина давно нет в живых. Я имел неосторожность обнадёжить профессора, основываясь на ложных сведениях. Как теперь встречусь с ним, даже думать не хочу. Столько народу угробили, падлы! Кстати, Наталья, моя бывшая жена, тоже погибла.
– Наталья погибла? – встрепенулся Всеволод. Он как раз прижигал йодом неглубокую рану на щеке. – Я этого и ожидал. Предлагал ей переночевать на Литейном, пусть даже в камере. Между прочим, она тебя в конечном итоге и спасла. Прибежала вчера вечером ко мне и всё рассказала. Ей Лобанов, могильщик, велел передать, что тебе грозит смертельная опасность. И что Антон Аверин давно убит, к сожалению. Только она назвала другое время – одиннадцать часов. А вы встретились в десять.
– Да, в самый последний момент время изменили. Наверное, уже узнали, что Наталья побывала на Литейном, – заметил Андрей. – А мы с Лобановым вчера утром наедине куликали. Что ж он мне тогда-то всё не сказал? Ведь предлагал выдать какую-то тайну в обмен на послабление по делу о тайниках. Я не согласился, о чём теперь жалею. Не так из-за себя, как из-за других. Можете не верить, но мне Наташку жалко, не говоря уже об Аркадии. Лобанов, правда, днём ещё раз хотел меня увидеть, да не вышло. Швейцар из "Дружбы" говорил – прибегал Мотя, просил о встрече. Совсем никакой был. Наверное, за ним уже по пятам гнались…
"Волга" как раз завернула с Кировского проспекта на Большой – они ехали уже по Петроградской. С тем, что от Горбовского ничего нельзя скрывать, согласились все, включая Андрея.
– У Наташки засаду устроили. Хотели ливер ей вывернуть за то, что предупредила. Да она в последний момент с балкона сиганула – чтобы не мучиться. Красавица ведь баба, сладкий кусок, а так нелепо жизнь загубила. Севыч, зажги мне ещё одну сигарету…
– Могу тебя обрадовать, – заметил Готтхильф. – Аркадий Калинин жив. Вчера ребятам Ювелира явно не везло. А мы шли на святое дело. И Бог был с нами. Аркадия в Военно-Медицинскую академию увезли, так что вытащат. Действительно, его хотели завалить. Но сплоховали, и не сделали контрольный выстрел. Наверное, кто-то помешал. Там много собачников гуляет.
– Жив?.. Аркадий жив?! – Андрей не верил своим ушам. – Ребята, да вы просто потрясающие молодцы! Значит, в Академию отправили?
– Да, врач "скорой" прямо при нас запрашивала. Мы сейчас на квартиру приедем и всё узнаем, – пообещал Всеволод. – Ты-то как чувствуешь себя после всех этих кошмаров, Андрюша? Я когда тебя там, в "баньке", увидел, чуть не вольтанулся. У меня было такое чувство, что я убиваю бешеных собак. Но ведь собаки никогда ты такого не сделали! Я понимаю, как тебе больно. Не хочу даже вспоминать, чтобы снова тебя не травмировать. Мы, вроде, не барышни кисейные, а поначалу остолбенели. А ты всё это вытерпеть сумел, да ещё никого не сдать! За что мне такая честь? Я был сыном героя, братом героя, а теперь чувствую себя ещё и другом героя…
– Вот! – перебил Готтхильф. – А говорят, что в наше время люди измельчали. Андрей, может, тебе ещё один укол сделать? Обезболивающий?
– Да нет, не надо. Меня на десять лет вперёд накололи этой ночью, – с досадой сказал Озирский. Он устал от разговора и тяжело дышал. На верхней губе у него выступили росинки пота. – А вот что стыдно мне, то действительно! Они сумели обмануть меня, заманить в ловушку, и это – громадный минус. К тому же, придётся сообщить профессору о смерти его сына…
– А профессору твоему нужно было отпрыска нормально воспитывать! – разозлился Готтхильф. – Почему его ошибки другие люди такой ценой должны исправлять? Ты не виноват в том, что это семейство под грозой на горе оказалось, хотя могли бы и в дом уйти. Казалось бы, должны знать правила безопасности, а не вести себя, как глупые дети. И не ты заставлял парня с наркобарыгами дело иметь. Между прочим, он этим баловался ещё при жизни своих родственников. Мужиками надо быть – и отцу, и сыну. Мы с Тимом, вон, вообще без родителей остались, а никого своими проблемами не грузили. Никто Аверину ничего не должен, а ты – особенно. Что ты сделаешь, если цыган пырнул его сына ножом, а Лобанов закопал в общей яме? Пусть на колени перед тобой встанет, что ты вообще в это дело вписался!..
– У меня другое мнение, но спорить с тобой не буду, – примирительно сказал Андрей. – Но ведь и за тебя очень страшно. Ведь Уссер жив, а по его племяннице можно судить, что это за фрукт. Сволочная баба! И этот белый халат, лицо, как на образах… – Андрей стряхнул пепел в окно. – Севыч, скоро до Захара доберёмся?
– Подъезжаем. – Грачёв выглянул в окно. – Хорошо, что сегодня суббота, и людей на улицах меньше обычного. Да и Захар гарантированно дома, если только на даче не заночевал.
– Хотелось бы застать его, конечно, – спокойно сказал Готтхильф, посасывая очередную сигарету. – Мне тоже ясность нужна. Если договоримся, легче будет работать. У нас с Тимом ещё Ювелир на очереди. Надоел мне, признаться, хуже горькой редьки. Зря спас его тогда от рака. Так ведь кто же знал, как потом расклад ляжет…
– Тим, поворачивай на Наличную, потом – на улицу Нахимова, – скомандовал Грачёв. Он наклонился к лобовому стеклу, прищурился. Небо над заливом быстро светлело. – Там корпус трудно найти, так что я буду показывать.
* * *
Приглушённый свет лампы с зеленоватым абажуром делал комнату похожей на подводное царство. В кабинете Захара Горбовского сидели Филипп и Тим – по-прежнему в форме, но без шинелей. Готтхильф полировал ветошью свои лакированные сапоги, которые вымазал в огородной грязи. Рядом, на журнальном столике, лежал блокнот покойной Элеоноры Келль, но Филипп пока не нашёл времени, чтобы в него заглянуть.
Тим драил свою обувь старым "Литератором", который дала ему Леокадия Леонидовна. Грачёв привалился боком к столу, вытянув вперёд ноги в кожаных штанах и в высоких, почти до середины икры, итальянских кроссовках.
Сам же Захар Сысоевич, накручивая на кулаки конец пояса, перетягивающего домашний халат, расхаживал по комнате. Он то и дело натыкался взглядом на замшевую кобуру с "вальтером". Она лежала тут же, на диване. Потом, совладав с собой, полковник остановился, шумно вздохнул. Он наконец-то принял решение, и теперь не знал, вывезет ли на сей раз кривая.
– Да-с, хлопцы, учудили вы историю! – протянул Горбовский, ругая себя последними словами за данный Грачёву совет. – Что теперь делать будем, а?
– Решайте вы, товарищ полковник. – Грачёв полез за сигаретами "Салем".
Все закурили, после чего перешли к обмену мнениями.
– Запутались мы с вами, не находите? – продолжал Захар, глядя через окно на залив.
– А что делать было? – парировал Филипп. – Надо раз и навсегда решить, что для вас дороже. Жизнь Андрея не может цениться ниже, чем буква инструкции.
– Я тоже так считаю, – согласился Грачёв. – Мы действовали в соответствии с обстановкой, а потом рассказали вам всё, как на духу. Последнее слово за вами, Захар Сысоевич. К тому же, погибли одиннадцать бандитов, о чём тоже плакаться не стоит. Они всё равно закончили бы так. А Андрей спасён, как видите. Ради этого, собственно, мы и кооперировались с Филиппом.
– Не могу привыкнуть к вашему маскараду, – признался Горбовский. – Спросонок вообще ничего не понял. Вроде, и не пил вчера, а заглючил. Стоят два фашиста, в натуре! И с ними – Севка, да ещё и Андрей в двух одеялах! – Горбовский взял со стола диктофон. – Всеволод Михалыч, друг мой любезный, скажи-ка по совести… Каким образом люди Ювелира записали ваш с Андреем разговор, прямо на Кировском, да ещё ночью? Когда тебе успели "жучок" поставить, не вспомнишь?
– Знай я ответ на этот вопрос, вчерашнего не случилось бы! – с невыразимой болью ответил Грачёв. На его заросших иссиня-чёрной щетиной щеках медленно вспухли желваки. – Я не меньше вашего потрясён услышанным. Ещё перст Божий, что ни я. ни Андрей не назвали имя агента, не упомянули посёлок Песочный.
– Этого Уссеру за глаза и за уши хватило бы! – согласился Готтхильф. – Всеволод, я тоже хочу разобраться. Ты разве домашних не предупреждал, что, если кто-то чужой находится в квартире, нельзя с него глаз спускать? За любым водопроводчиком надо следить по крайней мере вдвоём. Может зазвонить телефон, как это часто случается. Хозяин идёт снимать трубку, а тем временем микрофон уже установлен.
– Я тысячу раз всех предупреждал! – Всеволод сжал окурок в побелевших пальцах. – Ни мачеха, ни её мать маразмом пока не страдают. Они вполне осознают важность моей работы.
– Ещё у тебя дома кто-нибудь есть? – спросил Филипп, меланхолично счищая брызги грязи со своих галифе.
– Сестра, ей почти семнадцать лет.
– Она может прошляпить такое дело? – настойчиво интересовался Обер.
– Вряд ли… Ни с какими водопроводчиками и электриками она дела не имеет, да и дома почти не бывает, особенно в последнее время. Мама Лара вообще оберегает Дашку от жизни. Чтобы великая пианистка да вдруг мастера вызывала, общалась с ним… Ни в коем случае! Дашенька выше этого. Она на облаке живёт.
За окном, едва не ударяясь о стёкла, с истошными криками носились чайки. В светлеющем небе мелькали их белые крылья и чёрные головы с разинутыми клювами. Свинцовые воды с белыми гребешками накатывались на берег из неоглядной дали Финского залива. Где-то на горизонте медленно плыл длинный сухогруз.
В кабинет вошла Лика, тоже в халате до пола, с перекинутой через плечо косой. Все разом повернулись к ней, а сама хозяйка с опаской поглядывала на Филиппа с Тимом. Их форма вызывала у Лики тихий ужас.
– Как там Андрей? – Захар встал и взял жену под локоть. – Получше ему? Наверное, в больницу нужно ехать. Только вот что там говорить, пока неизвестно. Они же сразу телефонограмму дадут. Надо хотя бы всем нам между собой столковаться, чтобы в лужу потом не сесть.
– У него температура ползёт, – всё так же испуганно ответила Лика. – Десять минут назад была тридцать семь и восемь, а сейчас уже – тридцать восемь и три. Андрей меня попросил вас всех к нему позвать.
– Давайте-ка, сходим! – решил Горбовский.
Лика пропустила всех через маленький коридорчик в другую комнату, а сама ушла в ванную стирать бельё, включила машину.
Озирский лежал на софе Леонида Горбовского, который сейчас служил в Москве, в роте почётного караула. Его куртка висела рядом, на стуле, а туфли стояли на паласе. Андрей вовсе не был опечален. Наоборот, когда все вошли, он сел, прислонившись спиной к пёстрому ковру, занимающему всю стену комнатки. Рядом с постелью горел торшер под шёлковым оранжевым абажуром.
– И чего вы меня сюда уложили? – Он быстро вытащил из-под мышки термометр и сунул его в футляр. – Я уже не достоин с вами разговаривать?
– Сколько набежало? – подозрительно спросил Готтхильф.
– Тридцать восемь и шесть, – ответил Всеволод, достав градусник. – А куда тебя, интересно, нужно было класть в таком виде? Или ты скажешь, что это всё пустяки?
– Надо всё-таки в больницу съездить, провериться. – Филипп похлопал Андрея по локтю. – Я не могу поручиться, что с тобой сейчас всё в порядке. Повышенная температура – реакция на ожог и на инфекцию, внесённую гвоздями. Ну, и Г-50 тоже свою роль сыграл. Пусть тебя, от греха подальше, обследуют.
– Всё равно сбегу, Обер. – Андрей нетерпеливо дёрнулся. – Я чувствую себя абсолютно нормально. Температуру в один момент собью, и нечего панику поднимать. От меня в больнице всегда одни проблемы. Кроме лечения, нужно обеспечивать ещё и охрану. Нервные врачи – это опасно, не находите?
– То-то ты с простреленной грудной клеткой на шестой день сбежал, а на седьмой у тебя температура сорок! – Захар погрозил Озирскому пальцем. – На то они и врачи, чтобы лечить, а охрану мы обеспечим. Если всё будет нормально, тебя выпишут быстро. А о том, чтобы я тебя такого из своей квартиры выпустил, не может быть и речи. Ещё неизвестно, какова будет реакция на отраву. Когда я в "Кавказском" принял препарат "Г"… Какой номер? – обратился Захар к Филиппу.
– Третий, – хмуро ответил тот.
– Да, Г-3! – даже обрадовался Захар. – Так потом меня качало дней десять. Пришлось в отпуск срочно идти, и после ещё капельницы ставить. Так что. Андрей, не пререкайся. Лучше потолкуем по делу. Ты знаешь, что ваш с Севкой разговор в ночь на тринадцатое сентября от корки до корки записали на диктофон? Вы с ним где встретились тогда?
– Мы вместе приехали от станции Новая Деревня. Я как раз из Песочного возвращался, – Андрей покосился на молчаливого Готтхильфа. – Севыч меня и привёз к себе в квартиру. Потом мы пошли в его комнату… Мужики, дайте прикурить, а то у меня пальцы не гнутся. Ага, спасибо… Так вот, я могу уже объяснить, каким именно образом это получилось.
– Ты можешь объяснить?! – опешил Захар.
Всеволод даже икнул от неожиданности:
– Ты что, знаешь? Тогда почему не сказал мне?
– Потому что тогда я не знал, – пожал плечами Озирский и сморщился от боли – теперь он мог это себе позволить.
– А когда выяснил-то? – недоумевал Горбовский.
– Сегодня ночью, от самой Элеоноры Келль. Она же не предполагала, что я уйду оттуда живым, а потому разоткровенничалась. Агент Ювелира записал с помощью усилителя нашу беседу через стенку. Всё очень просто.
– Через стенку? – Грачёв задумался. – Каким же образом? С одной стороны там Дашкина комната, с другой – вообще чужая квартира. Оттуда, от соседей, что ли? Через капитальную стену?
Андрей помрачнел, не решаясь сказать то, что должен был сделать общим достоянием. Сигарета дымилась в его сведённых пальцах, и пепел сыпался на бинт. Тим подставил Андрею каменную розетку с книжной полки Леонида Горбовского.
– Ты меня, Севыч, прости, что я вынужден такие вещи говорить при посторонних. Келль сказала, что твоя сестра запросто водит к себе в постель ребят из кафе "Бродячая собака". Я. право, даже не знаю, ходит ли она туда.
– Ходит! – сквозь зубы процедил Грачёв. – Прямо-таки не вылезает. Гений непризнанный, мать её!..
Кулаки его с хрустом сжались, щека задёргалась.
Горбовский поспешил вступиться:
– Севка, спокойнее, не хипишись!
– Я ещё раз прошу прощения. – Андрей снова сунул сигарету в рот. Он выглядел непривычно сконфуженным, поникшим. – Ювелир подложил к ней своего человека. И тот, валяясь на тахте с Дарьей, сделал запись через некапитальную стену. Может быть, Нора врала? С неё станется, так что особенно не заводись. Это может быть провокация.
– Это – не провокация! – Грачёв усмехнулся так, что всем стало не по себе. – В данном случае я племяннице Уссера верю. Я её убил, но, к сожалению, не смогу то же сделать с Дашкой…
– Севыч, не зверей! – Озирский, забыв о том, что ему нельзя двигаться, обеими руками схватил друга за плечи. – Я вижу, что ты уже невменяемый. Я бы ни за что не сказал об этом, касайся дело только тебя и меня. Кстати, я хочу продолжить…
– Сколько мужиков-то было у Дашки? Элеонора не уточняла? – Грачёв дрожащими руками разорвал пачку "Салема", и сигареты просыпались на палас.