– Хорошо, один экземпляр списка я тебе передам, – немного подумав, решил Андрей. – Только без консультаций со мной публиковать его не будешь. Конечно, Кривопляс сделает всё для того, чтобы выскочить из дерьма, но мы тоже не лыком шиты.
Озирский сонными глазами смотрел на пожилую женщину, которая сгорбилась в кресле под тяжестью обрушившейся на неё правды. Он чувствовал, как Надин постепенно теряет остатки веры в добро и справедливость – ведь она так восхищалась бескорыстным подвижником! Даже не сразу поверила в россказни о Кривоплясе, потребовала представить неопровержимые доказательства, потому что знала, как шельмуют порядочных людей. Слишком горьким оказался её собственный опыт, и Надин всегда старалась дать человеку шанс оправдаться.
Они познакомились полтора месяца назад, и Андрей уже знал о жуткой судьбе Галановой. Родители её были репрессированы и не вернулись, родственников никаких тоже не осталось. Воспитывалась Надя в детдоме для детей врагов народа, окончила ремесленное училище, работала на заводе. В Университет поступила в пятьдесят седьмом году, в возрасте двадцати шести лет.
Сейчас, в шестьдесят, бедняга снова не имела семьи, жила в коммуналке на проспекте Щорса. Но большую часть времени проводила в полуподвальном помещении редакции, частенько оставалась там ночевать. Окончив два факультета, зная пять языков, имея филологическое и журналистское образование, Надин так и не сумела сделать карьеру, устроить семейную жизнь.
Сын Галановой погиб в армии в мирное время. Несколько лет назад его привезли в цинковом гробу, и дотошная мать настояла на вскрытии. На шее парня обнаружился след верёвки, на теле – синяки и ссадины. Надин Фёдоровна никогда не была замужем, прижила ребёнка от переводчика-интеллигента, а разрушать его семью не захотела. Теперь она осталась одна, как перст, и всецело отдалась любимому делу – журналистике.
Но перед тем был период, когда молодая пенсионерка повадилась навещать Удельный парк, чтобы не оставаться в своей коммуналке. Там она стала душой компании, состоящей из таких же неустроенных стариков и старух. Все дни они проводили за домино, выпивкой и пением непристойных частушек. Так бы, наверное, и скатилась Галанова по наклонной, но совершенно случайно встретила старого знакомого, с которым вместе училась в Университете. Он и пристроил горемыку в редакцию только что образованной газеты, занимавшейся публикацией разнообразных "жёлтых" материалов. Не случись этого, Надин когда-нибудь нашли бы мёртвой под кустом или выловили из Невы…
– А как он мне лапшу на уши вешал! – вдруг хрипло вскричала Галанова.
После она прибавила несколько ругательств, которым научилась в Удельном парке, и с Озирского даже слетел сон. Кудлатая голова журналистки в свете ночника казалась огромной, как у Бабы-Яги из детских книжек; кроме того, у неё был такой же крючковатый нос. Линзы на очках Надин жутко вспыхнули, и Андрей встряхнулся.
– А что ему ещё делать? Каяться перед тобой и виниться? Дескать, бес попутал? Конечно, будет отпираться, пока не прижмут его по-серьёзному.
– Я даже не об этом – тут понятно. – Галанова жёлтыми пальцами снова достала папиросу, и Андрей обречённо приготовился опять нюхать гадкий дым. – Я ему осторожно намекнула на слухи. Попросила прокомментировать, если возможно. Так он, сучок, заявил, что накопил громадный долг – именно из-за благотворительных проектов. Он, видите ли, по простоте душевной угодил в лапы рэкетиров, и теперь вынужден вертеться. Кому, мол, так уж плохо, если он немного стащит оттуда и отсюда? А его на счётчик поставили, деваться некуда. – Надин, прищурившись на ночник, сжимала папиросу железными зубами. – Он умолял молчать, но я решила, что тебе пригодится.
– Мне? Пожалуй. Значит, говорит, на счётчик попал? Не похож он на такого лоха. – Андрею очень хотелось лечь, дать отдохнуть ноющей спине, но он стеснялся поступать так при даме.
– Я бы подумала, что он врёт, – продолжала Галанова, глубоко затягиваясь. – Но Кривопляс был весь прямо синий. Сумму ему одолжили, чтобы внести залог в совместное предприятие, находящееся под контролем тех же самых бандитов. А он возьми и пусти деньги на ремонт детдома. К нему обратились в последней надежде, потому что никто не чесался. Там чуть крыша не рухнула. Я-то ещё сама не проверяла – это в область надо ехать. Вот разберусь и решу, что по поводу Кривопляса думать. Между прочим, он мне интересную вещь сказал, которая напрямую к делу не относится. Якобы, если он не расплатится, его или убьют, или заберут навсегда. Кроме того, та же участь грозит его жене и детям. Их могут похитить в качестве уплаты за долг – с концами. Теперь у них якобы такой закон, у бандюганов. Куда это их заберут, интересно? Слышал что-нибудь про это?
– Всё может быть, – задумчиво сказал Озирский. – Ты в точности передаёшь его слова?
– Милый мой, я всю жизнь со словом работала! – раздражённо вскинулась Галанова. – Уж как-нибудь не перепутаю. По крайней мере, смысл именно такой. Это реально, как ты думаешь? Неужели за долг теперь забирают жену с детьми?
– А почему нет? Вполне могут. – Озирский с интересом смотрел на Галанову. – Ты мне подбросила очень важную информацию. Здесь не всё так просто, как мне показалось сначала. В скором времени я подъеду к тебе в редакцию, и там мы поговорим. А пока, извини, я вынужден заниматься другими делами. Поверь, век бы с тобой сидел, да не получится. С Кривоплясом пока не встречайся, если он на счётчике. Можешь и сама под раздачу попасть.
Надин, оставив "бычок" в пепельнице, поднялась и застегнула пальто.
– Заезжай, буду рада. Может, и моя помощь пригодится.
– Это уж точно! – невесело усмехнулся Озирский, подтягивая к себе телефон.
Проводив Галанову до дверей номера, он вытряхнул полную пепельницу, открыл окно и решил вскипятить себе чаю. Во рту пересохло, голос стал сиплым, и Андрей то и дело кашлял. Ещё до прихода журналистки в гостиницу позвонила Мария Георгиевна и сказала, что Андрея разыскивает некий Аверин Николай Николаевич, который, похоже, очень нервничает. Он очень просит поскорее перезвонить, потому что дело не терпит отлагательств.
С профессором Авериным Озирский был знаком с прошлого года, когда у того обворовали квартиру. Похищенное удалось быстро вернуть – правда, не полностью. Кое-какие драгоценности и коллекционные ножи ворюги успели загнать, но в целом профессор остался доволен работой сыщиков. Он даже поблагодарил их через газету, но после этого пропал. Телефон Озирского тогда не спрашивал, а сейчас, видимо, нашёл через адресное бюро.
Андрей набрал его номер и услышал глухой голос, совсем не похожий на тот, весёлый и чистый. Николай Николаевич говорил совсем по-стариковски. Темп речи замедлился, и язык. Похоже, плохо слушался его. После кратких приветствий профессор перешёл к делу. Похоже, у него действительно произошло что-то невероятно ужасное, потому что Аверин заговорил сбивчиво, путано, то и дело забывая слова – такого с ним раньше не бывало.
– Андрей Георгиевич, я вас умоляю… Вы не знали моего сына. Я понимаю, всё сложно, и это не телефонный разговор. Но речь идёт о жизни и смерти молодого парня. На меня плевать, я сломан судьбой, давно хочу разделаться со всеми долгами, перестать коптить небо. Но сегодня я получил письмо, которое обязательно вам покажу. Я верю в вас, потому что более надёжного человека не знаю. Скажите сразу – можете заехать ко мне? Если не помните адрес, я скажу.
– Точно не помню, – признался Андрей. – Вроде бы, на Витебском. Я приеду, раз такая беда.
– Понимаю, вы очень заняты, и я не смею… – Профессор окончательно запутался, потом всхлипнул. – История какая-то тёмная. Простите, я так волнуюсь! Потом, когда я соберусь с мыслями, вам станет легче. Только не приводите с собой людей из милиции. Таково было условие тех, кто прислал письмо.
– А я? Тоже ведь из милиции! – удивился Озирский. Он взял с тумбочки большую кружку и отхлебнул чаю.
– Вы – особая статья. Умеете работать ювелирно, а также хранить тайны. Это должно быть вроде как частное расследование.
– Что за письмо? – Андрей понял, что отдохнуть ему не придётся. – У вас какие-то версии есть?
– Я теряюсь в догадках, честное слово! – Профессор то кашлял, то чем-то шуршал и звенел. – Там речь идёт о моём сыне Антоне. Он пропал десять дней назад. Нет, вру, прошло уже пятнадцать дней… Совсем память стала дырявая. Я почему ещё ошибся? Антошка, бывало, не ночевал дома и по пять суток. Десять дней назад я серьёзно забеспокоился, потому что ни у кого из друзей сына не нашёл. С тех пор от него было никаких вестей, и вот сегодня я достал из ящика конверт…
– Я приеду к вам вечером, – перебил Озирский. – Вас устроит половина восьмого?
– Да-да, конечно. Я вас надолго не задержу. – Аверин немного повеселел.
И вот сейчас, уже вечером, глядя на окно, наполовину закрытое шторой, Озирский пытался представить себе высокого жилистого мужчину со шкиперской бородкой, без усов, в рубахе защитного цвета с расстёгнутым воротом и в вельветовых брюках. По здоровому румяному его лицу было видно, что большую часть своей жизни Аверин провёл на свежем воздухе.
Да, Николай Николаевич много бродил по земле, получал горы писем, в том числе и от уголовников, болтающихся в разные времена на золотых приисках Бодайбо. Раньше Аверин обладал громким, энергичным голосом, чеканил слова, никогда не ставил в конце фраз многоточия.
Что же у него там стряслось? В прошлом году у профессора была жена, трое детей, внуки. Кроме той самой кражи, он не имел особых неприятностей. Помнится, Озирский тогда обронил, что при затруднениях криминального характера можно обращаться лично к нему. Профессор сообщил, что с трудностями привык справляться сам, но, конечно, воров искать не умеет. А вот с теми, кого уже нашли, общался достаточно и накопил в этом кое-какой опыт.
Сейчас же почтенный профессор явно в шоке, более того, в глубочайшей депрессии. Но почему? Вроде бы, сильный человек, умеет держать удар. Там, в Бодайбо, слюнтяй просто не выжил бы. Видимо, дело действительно серьёзное, раз Аверину запретили обращаться в милицию.
Впрочем, эту угрожающую фразу, насколько знал Андрей, писали как раз со страху. Рассчитывали на то, что адресат струсит и не привлечёт к делу профессионалов, которых писавшие как раз и боялись. Сын пропал, больше двух недель его нет – и вдруг не заявлять в милицию! Странно, что профессор до сих пор этого не сделал…
Озирский решил предупредить Маяцкого о том, что едет по делу на Витебский проспект. Затем Андрей достал свою записную книжку с золотым вензелем "А.О." на обложке под гранит и вслух послал себя в даль заоблачную. Он ведь обещал сегодня вечером быть у Севки Грачёва на Кировском, но совершенно забыл об этом. Видимо, мозг уже не справляется с наплывом разнообразной информации, а отдохнуть никак не получается.
Всеволод обещал поподробнее рассказать о том, как задерживали и разминировали поезд "Камикадзе". Всё прошло удачно, и можно было списать дело в архив, но Андрей хотел удовлетворить свой личный, чисто человеческий интерес. А что, если совместить эти два дела? Можно взять Грачёва с собой, но представить его, к примеру, журналистом – вроде той же Галановой. А по дороге, в машине, выслушать увлекательные подробности, доложенные Грачёву Борисом Гуком и Тенгизом Дханинджия, которые вчера вечером вернулись из Азербайджана.
Кировский проспект вишнёвая "пятёрка" пролетела быстро, и вскоре Андрей уже звонил в дверь Грачёва. Открыла ему Севкина мачеха Лариса Мстиславна – стройная миловидная особа с ярко-рыжими волосами, в бледно-зелёном пушистом джемпере и тёмно-серой юбке, застёгнутой сбоку на три большие пуговицы.
– Ой, кто пришёл! – Лариса искренне обрадовалась и улыбнулась, украсив щёки пикантными ямочками. О недавнем утреннем визите Андрея она ничего не знала. – Сколько лет, сколько зим! Милый мой, как у вас дела? Мама, надеюсь, здорова? А малыши?
– Благодарю вас, пока всё в порядке. – Андрей не сдержался и галантно поцеловал Ларисе руку.
– Вы-то, как всегда, молодцом! – Лариса сияющими глазами смотрела на Андрея и любовалась им. – У меня в семье сотрудники органов и были, и есть, а потому тревога уже всосалась в кровь. Когда вы надолго пропадаете, мне кажется, будто опять что-то случилось, как зимой, на этом окаянном поле в Ручьях. Сейчас плечо не беспокоит, а, Андрей?
– Нет, всё прошло. Я почти перестал вспоминать человека, который целился мне в сердце.
– Ой, извините, заговорила я вас! – встрепенулась Лариса. – Вы к Севочке?
– Да, если позволите. Мы договорились сегодня встретиться. Он дома, никуда не сорвался?
– Недавно приехал, только успел поесть. Вы будете раздеваться?
– Да нет, мы сейчас уходим. Не хотелось бы терять время.
– Ох, опять уходите! – Плечи Ларисы опустились, а углы губ обиженно опустились. – Ладно, значит, так надо…
Андрей вспомнил, что когда он поднимался по лестнице, из-за дверей доносились звуки рояля – там в бешеном темпе играли гаммы. Дверь в комнату Севкиной сестры оказалась открытой, и Андрей сначала увидел крышку рояля, потом – непосредственно Дарью. Она выглядела, мягко говоря, странно, да и вела себя неадекватно.
Озирский плохо знал сестру Грачёва, но мог поручиться, что в таком виде не заставал её никогда. Девчонка сидела на вертящейся табуретке только в узеньких кружевных трусиках и таком же лифчике, а всё её тело лоснилось от пота. На сервировочном столике рядом с роялем стояли чашка кофе и пепельница с окурками.
Лариса ушла на кухню, а Андрей, задержавшись у двери комнаты, перехватил Дашин взгляд – отрешённый и печальный. Вдруг она загадочно улыбнулась, крутанулась на табуретке, и Озирский увидел сквозь мокрое от пота кружево тёмные соски. Подавив раздражение, он всё-таки ещё взглянул туда, в комнату. Дарья теперь курила, всё с той же полуулыбкой рассматривала гостя, словно сравнивая его с кем-то. Никогда, даже у самых пропащих потаскух, не замечал Озирский такого бесстыдно-оценивающего взгляда. Волосы цвета воронова крыла свисали по обеим сторонам её смугло-бледного лица.
– Привет! – Всеволод, в белой рубашке с галстуком, встал из-за письменного стола, где изучал очередное дело. – Выпьем кофе? Или ты хочешь пообедать? Знаю ведь, что голодный…
– Нет, спасибо. Я хотел бы попросить тебя составить мне компанию. И по дороге ты расскажешь мне про эшелон с наркотой.
– Составить компанию? А в чём дело, если не секрет? – Грачёву явно не хотелось больше никуда ехать. – У тебя опять нет времени? Мы же заранее договорились.
– Да, но позвонил мой знакомый и задал головоломку. Я только об одном тебя попрошу – не проговорись, что работаешь в милиции. Я тебя представлю "жёлтым писакой" – так будет лучше.
– Допустим, я так и представлюсь. – Грачёв покусал губу. – Но к чему всё это?
– Я хочу помочь одному очень порядочному и умному человеку. У него что-то произошло – он почти безумен. К тому и сын пропал две недели назад. Аверин просил не приводить с собой ментов, но у меня другое мнение.
– Ладно, доверимся твоей интуиции, – решил Всеволод. – Сейчас я свободен, поэтому могу с тобой поехать. Это далеко?
– На Витебском, угол Благодатной, – быстро ответил Озирский.
– Ты на машине?
– Само собой.
– Хорошо, что я без тебя пообедал, – пробурчал Грачёв. – Как чувствовал, что опять весь вечер пойдёт кувырком. Хоть один-то раз могу я расслабиться после такой нервотрёпки?..
– Ты стал таким же нытиком, как Захар. Видимо, быть начальником очень трудно, – подколол его Озирский. – Именно поэтому я никогда не соглашусь занять руководящее кресло.
– Скорее бы Петренко вернулся, а то меня текучки накопился полный сейф! – Грачёв открыл шкаф, снял с плечиков пиджак.
Застёгивая пуговицы перед зеркалом, он увидел, что Андрей напряжённо смотрит на стену, за которой опять рассыпались гаммы.
– Тебя Дашка уже достала, а мне так жить приходится! – Всеволод по-своему понял взгляд друга. – Надо бы к Лильке перебраться, С двумя детьми и то легче, чем с одной великовозрастной дурой…
– А что с ней вообще-то происходит? – оживился Озирский. – По-моему, раньше она другая была.
– Она никогда не отличалась приятными манерами, а теперь вообще с тормозов сорвалась. Если тебе это интересно, могу кое-что сказать…
Озирский испугался, что Грачёв сейчас пойдёт вправлять сестрице мозги, и они потеряют драгоценное время. Но тот, похоже, больше всего на свете хотел поскорее убраться из дома.
– Смотреть на неё противно!
Всеволод скрипнул зубами, и глаза его метнули молнии. Они были сейчас так похожи с сестрой, что Андрей едва не рассмеялся.
– Курить, стерва, начала! А я ничего сказать не могу, мать с бабкой тоже – все курим. Вроде как и права не имеем запрещать. Но ей-то ещё семнадцати нет! Ребёнком считается, а уже, вижу, загуляла…
Всеволод вышел в прихожую, Андрей последовал за ним. Дверь в Дарьину комнату оказалась предусмотрительно закрыта. Её брат вытащил из стенного шкафа чёрный, в заклёпках, макинтош, быстро натянул его и открыл дверь на лестницу.
– Хамит и хамит, особенно маме Ларе. Бабушке тоже достаётся. Меня-то она боится, знает, что даже врезать могу. Примерно за две последние недели вообще оборзела. И пьяная приходит, и ночует, где попало. Сами, между прочим, виноваты – нашли гения, вознесли до небес, пылинки с неё сдували. Вот и получили манию величия – теперь никакой психиатр не вылечит. Если сейчас Дашке не обломать рога, она мать с бабкой в могилу сведёт. Надо бы прикинуть, как это лучше сделать. Я бы закрылся с ней в комнате и заставил курить до потери сознания, чтобы заблевала всё…
– Дело твоё. – Озирский теперь хотел закончить этот разговор и поскорее перейти к обсуждению деталей операции по задержанию поезда "Камикадзе"…