* * *
Николай Николаевич Аверин встретил приехавших у парадного, но Андрей не узнал его и чуть не прошёл мимо. Профессор похудел, опустился, и выглядел сейчас безумным. Кроме того, теперь не носил бороды, был гладко выбрит – видимо, перед важной встречей. На это указывал и сильный запах одеколона, которым профессор окропился не в меру обильно.
Аверин был в синем берете с хвостиком, в чёрном плаще; со сложенным зонтом в руках. Когда профессор окликнул Андрея, тот обернулся и вздрогнул – перед ним стоял глубокий старик. Маленькие мутные глаза его напряжённо смотрели из-под цилиндровых линз очков; серые губы беззвучно шевелились, словно Аверин считал в уме. Дрожали и большие руки со вспухшими венами, все в пигментных пятнах.
– Добрый вечер, молодые люди! – Николай Николаевич пристально смотрел на вылезающего из машины Грачёва.
Озирский поспешил представить своего спутника:
– Познакомьтесь – Всеволод Двосько, представитель "четвёртой власти".
– Вы с телевидения? – Аверин снял очки и стал протирать их, мигая покрасневшими веками. Озирскому показалось, что он совсем недавно плакал.
– Нет, я из вновь созданной газеты. Специализация у нас соответствующая. Сенсации, острые сюжеты, какие-то невероятные события, – совершенно невозмутимо сказал Грачёв. – Андрей попросил меня поехать с ним, потому что наше издание располагает обширным банком данных относительно преступного мира Питера. Пойдёмте в дом, мне не хотелось бы долго здесь стоять…
– Да, извините, я совсем рассеянный стал! – Аверин пропустил гостей на лестницу и сам вошёл вслед за ними.
Та самая трёхкомнатная квартира, в прежние времена сверкающая и ухоженная, с лакированными полами и тщательно вычищенными коврами, теперь предстала собственным призраком. Прошёл всего год с тех пор, как Андрей был здесь, а новые обои уже покрылись пятнами, вещи валялись, где придётся, домашняя и уличная обувь громоздилась горой посередине передней.
Аверин предложил гостям выбрать себе из кучи домашние туфли, а потом махнул рукой и разрешил пройти прямо в ботинках. Далее осведомился, чего они больше хотят, чаю или кофе. Пока грелся чайник, Аверин воодушевлённо расписывал достоинства бутербродов с килькой и крутым яйцом, которыми теперь преимущественно и питался. Потом он пригласил гостей в свой кабинет, комнату метров в шестнадцать, с громадным письменным столом, заваленным бумагами и образцами всевозможных пород. Шторы криво висели на окне, и на подоконнике тоже лежали камни, стояли картонные коробки. Чтобы сберечь время, гости от угощения отказались.
– Что с вами случилось? – Озирский, наконец-то усадив суетящегося хозяина напротив себя, положил свою руку на его локоть. – Мы вас внимательно случаем. Не волнуйтесь, возьмите себя в руки и рассказывайте.
– Слушаете? – Аверин достал новый, чистый платок. И снова протёр очки – похоже, они постоянно потели от слёз. – Что ж, слушайте, как в жизни бывает. Андрей Георгиевич, я вижу, что вы запомнили моё жилище не таким, и очень удивились. Да и меня не сразу узнали – так сильно я изменился. Наверное, слишком долго я был счастлив, ребята. Теперь пришло время платить по счетам. Андрей, вы знали мою жену? Нет? Её звали Люба. Она носила старомодную высокую причёску, а в ней – настоящий черепаховый гребень. Это единственное, что осталось у неё от бабушки. Все восхищались: "Прелестная вещица, антиквариат!" и просили продать, но она отказывалась. У Любы были по-младенчески прозрачные, незабудковые глаза. В последние годы она перестала красить брови, и я полюбил их естественный цвет. А там, в огороде, я не увидел ни гребня, ни голубых глаз. Всё было черно и дымилось…
– На огороде? Дымилось? – Андрей даже побледнел от страшной догадки. – Был пожар?
– Слухи о тяжёлой зиме начали циркулировать ещё весной. – Аверин отрицательно покачал головой, давая понять, что догадка Озирского неверна. – Мы решили часть дачного участка засадить картофелем. Разумеется, его нужно было окучивать, полоть, поливать. Но в тот день я ехал на дачу под Старую Ладогу, уже зная, что поливать огород не придётся. Ещё в электричке я услышал далёкие раскаты грома и увидел, что заходит гроза. Почему-то мне не сиделось в городе, хотелось туда, к семье. Как вы понимаете, я много времени прожил под открытым небом, видел бураны, ураганы, смерчи, лесные пожары, весенние паводки. Но никогда так не сжималось моё сердце, как в тот день, десятого июля. А когда я вышел на платформу, увидел тучу – свинцовую, с жёлтым подбрюшьем. В середине тучи будто бы кипела пена. Едва я спустился с платформы, начался дождь. У меня был с собой зонт, но я понимал, что он мало чем поможет. Тут подвернулся автобус, и я вскочил на подножку. Сквозь стену дождя, под грохот грома, в отблесках молний мы въехали на гору, где стоял в числе прочих и наш домишко. Там я вышел и бегом побежал к своей калитке, радуясь, что уже нахожусь на месте…
Грачёв и Озирский слушали очень внимательно, забыв о своих делах, не косясь на часы и не считая минуты. Аверин улыбался им растерянно, как склеротик, и губы его дрожали.
– Я тогда ещё умел быстро бегать. Сейчас даже представить такое не могу – ноги будто свинцом налиты. А тогда я нёсся, прыгая через лужи. Люба, две наши дочери и два внука были в огороде, когда началась гроза. Младшему недавно исполнилось пять, старший уже перешёл в четвёртый класс. Когда пошёл дождь, они, укрывшись брезентом, уселись на крыльце, прижавшись друг к другу. Они так часто делали, и я. когда был с ними, составлял компанию. Но в тот момент я находился ещё за забором, на тропинке. И ведь надо было такому случиться, что мощным порывом ветра с дома сорвало громоотвод! Я бежал к ним, чуть не упал, поскользнувшись в луже. Я уже видел их всех… Внуки мне ручонками махали, смеялись. Я тоже салютовал, подняв кулак к плечу. И вдруг в полнейшей тишине всё озарилось неземным голубым светом. Я, наверное, ослеп на несколько мгновений, а потом оглох. Причём до того, как ударил гром, потому что не слышал шума дождя. Я гром скорее почувствовал. Под моими ногами содрогнулась земля, и я упал в траву, в кусты. И ещё я помню волну тепла, которая накатила на меня с той стороны, от дома. Мне никогда не забыть этого, никогда! Знойный вихрь унёсся прочь. Полетел дальше, к речке. В наших широтах такого никогда не бывало. Я, ничего понимая, поднялся, открыл калитку. В ушах у меня звенело, и ноги подгибались. Я сначала даже ничего не понял. Видел только брезентовую гору на крыльце, а над ней – дымок. Я закричал, уже не помню, что, и побежал к ним. Из соседних домиков выскочили люди, бросились ко мне. Когда мы откинули мокрый брезент, все пятеро были уже мертвы. Врачи потом сказали, что их накрыло сразу, одним разрядом. Ведь кругом всё было мокрое, и они сидели, тесно прижавшись…
Андрей, наконец-то всё понявший, стиснул зубы и замер. Он резко откинул голову назад – так, что хрустнула шея. Всеволод прикрыл ладонью рот, словно желая задержать ненужные и жалкие соболезнования.
Аверин повернулся направо, указал на фотографии в чёрных рамках:
– Вот они, родные мои. Теперь навсегда со мной… – И старческая его рука задрожала ещё сильнее.
Пожилая дама с черепаховым гребнем в причёске, интеллигентная и добродушная, смотрела на них совершенно живыми глазами. Казалось, губы её сейчас дрогнут, приоткроются, а морщинки у глаз станут глубже. Две молодые женщины, одна из которых была похожа на мать, а другая – на отца, тоже будто бы с интересом рассматривали незнакомцев, оказавшихся в кабинете главы семьи. Старший мальчик гордо позировал с удочкой и ведёрком, младший видел на карусельном коне. И по всем пяти портретом будто пробегал голубой отсвет той молнии, которая оборвала их жизнь.
– За что же их так? – удивлённо спрашивал Аверин. – Никому ничего дурного… Сейчас, когда все озверели, редко встретишь таких открытых, душевных людей. Там, на даче, церковь есть. Батюшка сказал, что убитые молнией любезны Богу. Их взяли на небо, потому что они были праведники. Почему я не стоял ближе? Почему не успел взойти на то крыльцо? Сейчас был бы вместе с ними. Не достоин, наверное, грешен. Извините, я отвлёкся, но хочется всё объяснить подробно. Антоша, наш младший, с тех пор перестал ночевать дома. Ему казалось, что мать и сёстры здесь, ходят по коридору, по комнатам. Он просыпался с мыслью, что всё страшное ему приснилось, а потом начинал плакать. А потом вдруг я заметил, что он сделался другим – болтливым, расторможенным. Стал часто, не к месту смеяться, а в речи появились жаргонные словечки. Раньше такого никогда не было, и я забил тревогу. Спиртным от Антона не пахло, но глаза подозрительно блестели. Ни малейшего запаха перегара, но Антон был неадекватен…
– Я всё понял, Николай Николаевич, – резко сказал Озирский. – Кстати, где ваша капитанская трубка? Давайте закурим.
– Трубку нужно спичкой зажигать, – преподавательским тоном сказал Аверин. Он и впрямь достал коробок и стал набирать трубку табаком из бумажного пакетика.
– Когда вы его впервые застали в таком состоянии? – нарушил молчание Всеволод.
– В конце июля. Числа примерно двадцать восьмого… Точно, это было воскресенье, и я приехал с дачи. Разумеется, погибших уже похоронили, но огород-то остался. Я там долго сидел на крыльце, курил, вспоминал их, плакал. Соседи пытались меня утешить, но тщетно. Потом я собрал кое-какие вещи и вернулся домой, вот в эту квартиру. Тогда Антон впервые меня поразил. С ним вообще невозможно было разговаривать…
– А каким образом он исчез? – продолжал Грачёв, потому что Озирский сидел неподвижно и смотрел на портреты.
– Это случилось в пятницу, тридцатого августа. Я. поверьте, все эти события в верхах пропустил мимо сознания, да и сын тоже. Какое нам дело до всей этой грызни карьеристов? В последний раз я встречался с сыном в четверг. Бывало, что он по несколько дней отсутствовал, ночевал у друзей. Говорил, что не может находиться там, где всё напоминает о погибших. И я его понимал, не мог осуждать. Не препятствовал этим отлучкам, поездкам за город, за что теперь себя и казню. Думал, что ему так лучше, а оказалось… С тех пор я о нём ничего не слышал.
– И что, вы вот так сидели и ждали? – удивился Грачёв. – В милицию не пробовали заявить?
– Почему же? Заявил. Отдал фотографию для опознания, всё рассказал. Но пока – никаких результатов. Я уже почти свыкся с мыслью о том, что Тоша тоже покинул меня. Беда не приходит одна.
– У вас есть фотография? Дайте её мне, – потребовал Озирский. – Я размножу, передам в "Секунды", раздам своим людям. Может, кто-то Антона и узнает.
– Я принесу вам фото немного погодя. – Аверин посчитал свой пульс, потёр сердце. – А ведь только что был здоров, как бык! Марафоны бегал наравне с молодыми…
– Такой удар и быка свалит, – заметил Грачёв. – А нельзя ли взглянуть на письмо, которое вы получили?
Аверин пристально взглянул на него, но ничего не сказал. Озирский подумал, что Севка не смог скрыть свой профессиональный милицейский тон.
– Пожалуйста! – Аверин взял со стола и подал Грачёву листок, вырванный из тетрадки в клетку.
Фиолетовыми чернилами, корявым почерком там было написано:
"Н.Н.! Ваш сын жив и находится в руках преступников. Его можно спасти. В милицию не обращайтесь. Могут быть страшные последствия для Антона. Он просит…"
Дальше стояла жирная клякса. Грачёв осмотрел листок, уже не желая изображать из себя корреспондента и жить под девичьей фамилией своей матери.
– Где оно находилось?
– В моём почтовом ящике. Там были "Известия", центральная "Правда" и вот это письмо. Оно пришло без конверта – просто сложено вчетверо.
– Похоже, что писал мужчина, вернее, парень. По постановке почерка видно, что школу он окончил примерно в середине восьмидесятых годов. Что касается последней фразы… Можно предположить. Что под кляксой были слова "о помощи". Правда, автор мог дописать их позднее. Насколько я могу судить, под кляксой вообще нет никаких слов. Авторучка в отвратительном состоянии. Вероятно, человек писал в спешке, боясь, что его застанут за этим. Почувствовав опасность, он спрятал листок и второпях посадил кляксу. А потом, не желая больше рисковать, вырвал листок наискось и отвёз записку сюда, опустил в ящик. Решил, что сообщил достаточно, и вы всё поймёте. Когда вы получили письмо?
Грачёв в упор смотрел на Аверина. Казалось, его глаза потемнели ещё больше, а в зрачках зажглись азартные огоньки.
– Вчера вечером, часов в пять. Я как раз вернулся из института, где преподаю. Я освободился рано, но домой идти не торопился. Сама дорога занимает много времени, да ещё в очереди постоял за маслом. Раньше-то это всё Люба делала…
– Какой институт? – Грачёв посмотрел письмо на свет.
– Горный. Так вот, я открыл почтовый ящик, достал две газеты за вчерашнее число, и мне под ноги вылетел этот листок.
– Значит так, Николай Николаевич! – Всеволод достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение. – Давайте перестанем играть в дурочку и сбросим маски. Андрей решил, что вашим делом должен заниматься не простой милиционер из отделения, а специалист высокого класса. Меня действительно зовут Всеволод, но фамилия моя – Грачёв. Я из оперативно-розыскного бюро. Это бывший отдел по борьбе с организованной преступностью.
Всеволод раскрыл удостоверение и показал его Аверину. Тот шарахнулся назад, закрываясь обеими руками.
– С организованной преступностью? Вы считаете, что здесь замешана мафия? Не может быть, молодой человек! Мой сын в жизни с таким контингентом не общался… Да что вы! Если с ним и произошло несчастье, то по чистой случайности. Бывает же так! Шёл по улице, привязались трое, попросили закурить…
– Бывает, – кивнул Озирский. – Но тогда вам бы не пришла такая записка. Это уже определённый почерк. Им что-то от вас надо, иначе зачем держать Антона у себя, а потом сообщать об этом вам? То, что я привёл к вам Всеволода, чистая случайность. Просто ваше приглашение вклинилось в мой график, и я решил совместить два дела. За один раз я встретился с вами и получил информацию по другому вопросу. А теперь я вижу, что интуиция меня не подвела. Только что им от вас надо?
– Да, никакого выкупа не требуют, явиться никуда не просят. Только извещают о том, что сын жив, и его можно спасти, – задумчиво сказал Всеволод.
Он изучал записку по буквам, но больше ничего не сумел из неё выжать. Далее своё слово должна была сказать экспертиза.
– Но и это – уже сенсация! – Аверин подался вперёд и прижал руки к груди. – Раз жив, значит, ему можно помочь. Он у меня единственный остался! Я вас умоляю… Попробуйте выручить мальчика, иначе я откажусь от дальнейшей жизни. Я потерял всё, вернее, почти всё. Остался один Антон. Надо узнать, что им нужно. Я соберу деньги. Продам драгоценности, вещи, займу у друзей, если своих не хватит. Среди них есть учёные с мировыми именами, и они мне не откажут. Раз вы, Всеволод, всё равно пришли, то помогите мне!
– Постараюсь помочь, но я – не Господь Бог, – буднично ответил Грачёв. – Николай Николаевич, вот вы получили эту записку. Что делали дальше? Почему вы решили обратиться к Андрею? Допустим, здесь сказано насчёт милиции, но дальнейшие ваши действия… Отправились бы, к примеру, в "Алекс". Это – частная лавочка. Знаете про такую? Многие туда обращаются.
– Мы с Андреем Георгиевичем знакомы с прошлого года. Я уверен, что он может всё. Буквально всё! У него обширные связи, агентура. Вдруг кто-нибудь из этих людей видел моего сына?
– Вы, надеюсь, понимаете, что Антон начал употреблять наркотики? – спросил Озирский, снова чиркая зажигалкой.
– Да, я ещё не маразматик. – Аверин так и посасывал свою трубку.
– И вы пришли к выводу, что раз ваш сын связался с наркоманами, его могут знать какие-то знакомые Андрея Озирского? Так? – Грачёв вцепился в Аверина, как клещ.
– Да, так. К тому же, я посоветовался… Вернее, мне посоветовали. Сам я нахожусь в полной прострации, как вы понимаете.
– Кто посоветовал? – сразу сделал стойку Грачёв.
– Девушка… Дай Бог память! Кажется, Лиза Сазонова.
– Это девушка Антона? Сколько, кстати, ему лет? – Грачёв вёл уже настоящий допрос.
– Девятого сентября исполнилось семнадцать… Если исполнилось, конечно. – Аверин болезненно поморщился и отложил трубку.
– Так, а что это за Лиза Сазонова? Они давно ходили вместе? Вы в курсе? – помог Грачёву Озирский.
– Я её раза два здесь видел. Правда, они сразу же вместе с Антоном покидали квартиру, как только я появлялся на пороге. Антон говорил, что Лиза меня стесняется.
– Не типично для современной молодёжи, – заметил Андрей, обмахиваясь картонной папкой, взятой со стола профессора. – Как она выглядит, эта самая Лиза?
– Обыкновенно. – Аверин не понимал цели этих расспросов. – Чёрненькая, волосы гладко причёсаны, сзади хвост. Мой сын блондин, так что Лиза как раз в его вкусе.
– Она похожа на шлюшку? Ну, там, мини-юбка, вызывающая косметика, ажурные колготки? – продолжал сыпать вопросами Всеволод. – Поверьте, это очень важно, иначе я бы не стал тратить время.
– Что вы! Лиза действительно ходит в "варёных" джинсах, но красится весьма умеренно. Разноцветные резинки носит на волосах, как маленькая девочка. У неё такой болезненный вид, она мёрзнет всё время. В августе жара была, до самой осени, а она ходила всё время с длинным рукавом…
Всеволод с Андреем переглянулись, но Аверин не обратил на это внимания. Потом Грачёв снова нарушил молчание.
– Поскольку речь идёт о жизни вашего сына, постарайтесь вспомнить следующее. Как вы встретились с Лизой последний раз, и почему вдруг возникла идея обращаться к Андрею?
– Лиза пришла ко мне вчера вечером. Она была очень напугана, вся дрожала. Попросила прощения на неурочный визит и расплакалась. Потом сказала, что запомнила меня, когда была здесь с Антоном, хотя сын нас друг другу не представлял. Сообщила, что ей пришло письмо. Там сказано, будто Антоша живой и находится в руках преступников. Показала листок. Точно такое же, как у меня, и насчёт милиции то же самое. Лиза просила меня что-нибудь придумать, но я оказался не в состоянии логически мыслить. Всё в голове перемешалось. Я показал Лизе свою записку, и мы оба стали искать выход из положения. Только у неё кляксы не было. Там было написано: "Антон просит спасти". Потом Лиза вдруг вспомнила, что Антон упоминал имя Андрея Озирского. Якобы он помог разыскать украденные вещи и ценности. Я подтвердил, что так оно и было. Тогда Лиза заметила, что вы помогли одному из её знакомых ребят. Имя, правда, не назвала, да я и не спрашивал. Она робко предложила: "Знаете, давайте обратимся к нему! Ведь у Андрея везде глаза и уши. Секретов от него быть не может". Очень просила не звать милицию. Мол, раз дали такое предупреждение, нельзя не подчиниться. Ей тоже пришла мысль дать его карточку в программу. Я сейчас принесу вам фото. – Аверин поднялся и ушёл в другую комнату.
Озирский искоса взглянул на Грачёва просветлевшими глазами:
– Девица подозрительная, как ты считаешь?
– На все сто. Только не надо старика пугать.
– Что бы там ни было, а спасти парня необходимо. Ведь вся семья погибла в один момент. – Андрей замолчал.