- Не слышал, - откровенно признался Бухин.
- Редко ставят, - пояснил Савицкий. - На сцене нашего театра, например, никогда не ставилась. Вот, хотим открыть сезон премьерой. А теперь все кувырком. Оксаны больше нет. - Он помрачнел еще больше и дернул углом рта. - Да… Лара, видите ли, капризничает… А Аня…
Он запнулся и посмотрел на сцену, где девушка, которая только что пела, о чем-то разговаривала со вторым из пришедших - высоким, остроносым. "Капитан, капитан… как его… да, Лысенко, - вспомнил он. - Однофамилец композитора".
- А Аня тоже фортели выкидывает! Сегодня заявила, что поет последний сезон. Замуж выходит, - неприязненно сообщил он, почему-то морщась и оттягивая ворот рубашки, как будто ему не хватало воздуха. - Так что все коту под хвост, - мрачно закончил режиссер.
- Но у вас в труппе еще три сопрано, - проявил осведомленность старлей.
Савицкий посмотрел на него с интересом.
- А вы что, в этом разбираетесь? В сопрано, в постановочном процессе? В режиссуре?
- Нет, - честно сознался тот. - Не разбираюсь. Просто собираю информацию. Поэтому знаю, что у вас в труппе еще три сопрано. - Бухин простодушно пожал плечами. - А в остальном я - "чайник", знаете, так говорят…
- "Катерина Измайлова" - очень сложная вещь… - Савицкий немного оттаял. Наверное, ему понравилось выражение "чайник". - Эта опера требует определенного голоса - я говорю так, чтобы вам, как "чайнику", было понятнее.
Бухин кивнул.
- Оксана… - Савицкий запнулся, - Кулиш уже начала репетировать, и все получалось. Все было более-менее гладко. Мы шли точно по графику, а Лара должна была идти вторым составом… У моей жены слабое здоровье, знаете ли, и она не всегда может выйти на сцену. Да… а теперь, после всего этого, еще и нервы… сами сегодня видели. Завелась на пустом месте! Аня же… Я думаю, она может спеть… да, может.
После только что услышанного Саша Бухин был в этом уверен, но в голосе режиссера тем не менее звучали нотки сомнения:
- Но она слишком… молода, чтобы петь эту партию.
"Э, да ты ее едва терпишь, - вдруг понял Бухин. - Почему? Такой дивный голос… Да за один голос можно было влюбиться в эту девушку! Впрочем, и в этом я не разбираюсь". Однако он тут же вспомнил разговор в канцелярии в свой первый приход в театр: "Прекрасный голос. Прекрасный! Но здесь ей не давали петь…" Кто не давал петь Анне Белько, режиссер? Жена режиссера? Любовница режиссера? Или кто-то еще?
- На сегодня все! - крикнул Савицкий. - Все свободны!
Аккомпаниатор торопливо закрыла ноты, а бравый капитан галантно подал руку певшей только что невысокой девушке.
- Аня Белько, - представил он певицу старлею.
Сашка любезно поцеловал певице кончики пальцев:
- Аня, ничего, если мы с вами еще поговорим? Вы не устали? Вы просто здорово сейчас пели.
- Да-а… - протянул Лысенко. - Эт-то что-то… Никогда такого не слышал!
И капитан, и старлей вряд ли были знатоками оперы, но девушка все равно им мило улыбнулась.
- Аня, Андрей Всеволодович сказал, что вы выходите замуж и не будете больше петь. Это правда? - спросил Бухин.
У капитана вытянулось лицо. Режиссер рядом все шелестел какими-то бумажками на своем месте. Потом погасил лампу и хмуро проронил:
- Если вы захотите со мной еще поговорить, то я буду у себя в кабинете.
Но капитан, похоже, уже потерял к нему интерес.
- Может, сходим кофейку попьем? - предложил он. - Там и поведаете нам, простым поклонникам вашего таланта, почему вы не хотите больше петь.
Девушка взглянула на него насмешливо.
- Да вы о моем существовании только сейчас узнали!
- Нет, я вас раньше видел, с кошкой, помните? Полосатая такая! Кстати, у меня тоже кот. Очень люблю животных, - многозначительно добавил он.
- Да, действительно, - вспомнила певица. - Но вы тогда еще не знали, что я пою!
- Догадывался. - Лысенко томно улыбнулся. - Но не представлял в полной мере вашего таланта. А сегодня сразу стал поклонником, - заявил он. - С таким голосом, как у вас, Анечка, нужно петь, и не просто петь…
- Мой будущий муж не хочет, чтобы я работала, - вздохнула девушка. - И не важно, пою я…
- …или кормлю кошек, - закончил за нее капитан. - Ревнует, наверное. Кстати, как там ваша Мурка? Разродилась?
- Сторожиха их всех утопила, - грустно сообщила девушка. - Ночью. Пока меня не было. Я пришла утром, а уже все… Хоть бы одного оставила! Мура так страдала! Ходила по всему театру, звала их! Какое свинство!
- А вы бы не утопили? - спросил капитан.
- Да я понимаю… их уже никто брать не хочет, а она все рожает и рожает…
- А вы бы после спектакля их раздавали, - предложил капитан. - Так сказать, из рук знаменитости…
- Ну, какой знаменитости! Я же пока не Монсеррат Кабалье.
- Вот именно, пока. Не знаю насчет Кабалье, не слышал, но вы сегодня пели так… у меня мурашки по телу бежали.
- Ну, значит, получилось. - Аня Белько удовлетворенно усмехнулась.
- А может, передумаете замуж выходить? - Лысенко улыбнулся в ответ во все тридцать два зуба, и глаза у него блеснули.
- Здесь и без меня тесно. Все грызутся, как пауки в банке. Нет, больше не хочу в этом участвовать, - решительно сказала девушка. - Давайте и в самом деле кофе выпьем в парке! Там сейчас хорошо, и я кафе знаю недорогое. Если, конечно, вы еще хотите меня о чем-нибудь спросить.
- Разумеется, хотим. А как же! - обрадовался Лысенко. - А потом можем в кино сходить! Какое вы кино любите?
- Хорошее, - улыбнулась певица.
- А любимый фильм какой? - допытывался капитан.
- "Зеркало" Тарковского. Только его сейчас нигде не показывают. У меня дома кассета есть, я иногда пересматриваю…
На улице вечерело и было уже прохладно. Саша Бухин шел на несколько шагов позади парочки - Лысенко и оперной певицы. Увлеченные каким-то разговором, они, похоже, забыли о нем. Ну, Лысенко известный сердцеед - должно быть, охмуряет сейчас эту Аню Белько. Несмотря на то, что девушка замуж собралась. И даже готова ради этого оставить сцену… Саше почему-то стало грустно. Он вспомнил, что они с Дашкой уже, наверное, с полгода никуда не выходили. Ни в театр, ни даже в кино. Конечно, у них Санька и Данька, куда им сейчас ходить… Однако дело даже не в этом. Недавно Катерина спросила у него, пишет ли еще Дашка стихи. А он не знал, что и ответить. С момента рождения дочерей он ни разу не поинтересовался у жены, пишет ли она. А ведь это так важно… очень важно! Для нее, для Дашки. Вдруг она думает, что его интерес к ее творчеству был только в порядке, так сказать, ухаживания. А едва пошли совместные будни, ему стало не до ее духовной жизни. Да, нужно любой ценой вырваться и сводить Дашку куда-нибудь. Театр… После литературы Саша Бухин больше всего любил театр. Тут все было… настоящее! Квинтэссенция страсти, любви, ненависти…
Из дневника убийцы
Я ненавижу наш театр. В нем все неживое, такое же картонное, как в бумажном театре моего детства. Только огромное, преувеличенное и ненастоящее. Фанера, клей, тряпки, блестки… Бутылочные драгоценности, сусальное золото, деревянные мечи… И такие же, как весь этот реквизит, поддельные страсти. Неужели никто, кроме меня, не замечает, как все здесь устарело, пропахло пылью и нафталином, в том числе режиссура и декорации? Недавно я увидела, как поставили "Катерину Измайлову" в Цюрихе. Какая потрясающая сценография, лаконичная и выразительная! Какая концентрация страсти!.. Я была потрясена. А у нас ее ставят в пошлейших декорациях с луной, садом и прочими романтическими глупостями. Конечно, я не режиссер и вообще не имею права голоса… Да и Савицкий не потерпит никакого другого мнения, кроме своего собственного. Стоит кому-то лишь заикнуться о том, что наш театр движется не в ту сторону, он тут же надувается… самовлюбленный индюк! "Публика требует романтики, публика хочет настоящей страсти…" Что он знает о страсти! О подлинной, всепоглощающей, выжигающей все внутри страсти? Мало у кого в жизни случается настоящее, большое чувство: любовь, страсть, ненависть… Да, и ненависть. Такая огромная ненависть, которая толкает на преступление… Но почти никто не решается переступить черту. И поэтому человеку время от времени требуется подделка, суррогат. Он приходит в театр и получает три часа полной жизни. Он живет, любит, умирает и убивает. Как Ромео и Джульетта. Как Отелло и Дездемона… О, как я понимаю Яго! Человечество и сегодня жаждет крови так же, как и во времена гладиаторов. Кино отчасти утоляет это безумное влечение - но эстеты… эстеты для этого являются в театр. Я ненавижу театральные страсти и ненавижу эстетов… Не слишком ли много ненависти в моей собственной жизни? И не слишком ли много страстей? Я чувствую, что скоро они поглотят меня целиком… Но я ничего не могу с этим поделать… или не хочу. Скорее, не хочу…
Сегодня я целый день вспоминала сон, который недавно видела. Он просто врезался мне в память, и картинки из него до сих пор стоят перед глазами. Там был дом - старинный деревянный дом, каких сейчас уже не строят. Это была чья-то старая дача, и я действительно бывала в этом доме, бабушка меня однажды возила туда. Эта деревянная дача потом сгорела - и сейчас я не смогла бы поехать туда и проверить свои ощущения. А жаль… Помню, когда бабушка рассказала мне о пожаре, я очень живо представила себе, как горит старый дом - со всем, десятилетиями накопленным имуществом - картинами, кружевными занавесками, венскими стульями… Как вспыхивает старый рояль и лопаются струны, издавая последние горестные звуки… Помню, это видение так ужаснуло меня, что я долго ходила сама не своя. И даже невинный огонек спички вызывал во мне страх. Странно, что я приняла так близко к сердцу этот пожар… Может быть, виною тому был фильм "Зеркало" Тарковского, на который мы с бабушкой накануне ходили?
В моем странном сне в старом доме были наши покойные родственники - те, которых я до этого знала только по фотографиям в бабушкином альбоме. А во сне я видела их очень объемно и преувеличенно отчетливо. Они двигались немного нарочито, как в старой хронике, и весь сон был именно такой, как старая хроника, - черно-белый. Все эти люди пили чай, уютно расположившись на веранде, с ними вместе сидела и бабушка. А я была в комнате, за стеклянной двойной дверью, выходящей на эту веранду. Я хотела попасть к ним - на столе были плюшки, конфеты, прозрачные розетки с вареньем. Родственники не спеша пили чай и беседовали. Я тоже хотела выпить чаю, тем более что варенье на столе было мое любимое - вишневое. Но я не могла выйти к ним. Дверь была заперта. Я стучала в стекло - сначала слабо, деликатно, потом все сильнее и сильнее… Помню, что в конце я изо всех сил молотила по стеклу кулаками, но оно почему-то не разбивалось, а было как резиновое… и звука не получалось почти никакого. Все чаевничали, разговаривали, смеялись, никто не увидел меня, не обернулся к двери, никто мне не открыл…
Только потом, переживая раз за разом этот странный сон, я поняла, что он был все о том же проклятом театре: все мои родные были на сцене, и только я одна - в зале. Все происходило по законам театра. Спектакль шел своим чередом, хотя я бесчинствовала за дверью. Так же и зрители: они могут шелестеть бумажками, кашлять, сморкаться, разговаривать и даже кричать - но актеры делают вид, что не замечают их…
Однако я очень хотела попасть на веранду… Наверное, мое подспудное желание оказаться на сцене любой ценой проявилось именно в этом сне. Я упрямо хотела сидеть за столом, наравне со всеми. Я знала, что на веранду можно было попасть через сад, с черного хода, и двинулась туда. Я помнила, что черный ход начинался сразу за кухней, и я шла, шла, открывала дверь за дверью, но все это были какие-то незнакомые помещения, не похожие на просторную и светлую кухню, на окнах которой висели ситцевые занавески в цветочек. Комнаты, через которые я проходила, были темные, без окон, и я все не могла найти то, что искала… Вскоре мне стало страшно, страшно до головокружения, и я побежала… Сломя голову я мчалась по каким-то переходам, поднималась и спускалась по лестницам с проваливающимися под ногами ступенями, и в конце сна уже не понимала и не помнила, где нахожусь…
Театр - это тот же кошмарный сон: в нем полно темных комнат без окон, мостов, которые рушатся у тебя под ногами, дверей, которые не ведут никуда… И нужно пройти все эти круги ада, миновать все препоны, пока попадешь в волшебный, сияющий мир сцены. И пока я шла, пока я бежала, задыхаясь, перепрыгивала через зияющие провалы, добиралась до самого чердака, а потом снова спускалась в какие-то мрачные подземелья, пока я неслась по лестницам этого проклятого лабиринта, я возненавидела этот мир сплошного притворства. И свои глупые желания быть причастной к этому миру. Как поет несчастный Ленский: "Я пью волшебный яд желаний, меня преследуют мечты…". Волшебный яд моих желаний! Я так много мечтала о театре, который казался мне чудесной сказкой! И вот наконец мои мечты сбылись… Я добралась до сцены и получила все сполна: запутанные отношения, ложь, ненависть, зависть… Недаром во сне бабушка не захотела открыть мне, впустить на веранду. Однако в жизни я все-таки попала в театр. И что же? Стоил ли он тех жертв, которые я принесла в его честь? Я все, все положила на его алтарь - молодость, талант, честолюбие, доброту… А был ли он добр ко мне? Театр не знает жалости, как языческий Молох, он пожирает всех без разбора… Внутри этого лабиринта, из которого нет выхода, восседают не музы - о нет! Там находится чудовище Минотавр, уничтожающее всякого, кто имеет неосторожность туда войти…
Перечитала то, что написала вчера. Господи, какая чушь! У меня так часто меняется настроение… Иногда жизнь выглядит сплошным праздником, как сегодня, а ведь только вчера я была на грани самоубийства или по меньшей мере нервного срыва. И мне казалось, что я достигла какой-то страшной черты, которую так и тянет перешагнуть…