Театр - рассадник нездорового честолюбия. Но даже я, несмотря на собственные болезненные амбиции, понимаю, что все мы - ну, или те из нас, кто причисляет свою особу к настоящим артистам, - мнят себя чуть ли не гениями. А гениям очень трудно находиться в обществе себе подобных. Работа в ансамбле для них мука. Они привыкли выпячивать собственное "я" любой ценой - иначе, думают они, публика их не заметит и не оценит… И они разрушают задуманные режиссером мизансцены, лезут на первый план, перекрикивают друг друга… Помню, как в старших классах у нас начался оркестр. Все мы пришли в спецшколу из обычных музыкалок. Нас выбрали, потому что у нас были выдающиеся способности. И каждый из нас - каждый! - втихомолку считал себя по меньшей мере Рихтером или Ростроповичем. Чувство ритма, абсолютный слух… Мы думали, что это главные составляющие таланта. Господи, только сейчас я вижу, какими мы были наивными, как мы все ошибались… Да, и вот всех нас собрали в одном зале. Для начала мы должны были сыграть что-то простенькое. Мы, привыкшие играть гораздо более сложные вещи, даже оскорбились - нам предложили пьеску чуть ли не для первоклашек. Мы сели, небрежно поставили на пюпитры ноты. Дирижер взмахнул палочкой… Мы начали - и почти сразу же понеслись кто в лес, кто по дрова. Растерянные, изумленные таким результатом, мы с негодованием смотрели друг на друга - кто же из нас оказался паршивой овцой? Кто первый сбился и потянул за собой остальных? Вторая попытка была не лучше первой. Однако каждый считал, что он играет правильно, а виноват сосед. На самом деле мы все были паршивыми овцами. Мы все сбивались, и прошло много времени, прежде чем мы научились слышать общее. Именно слышать общее всегда оказывается самым сложным. Многие люди так никогда этому и не научаются… И со мной сейчас происходит то же самое. Я перестала слышать других, перестала принимать во внимание их слова, их чувства, их желания… Я слышу только саму себя. А это очень страшно.
Катя вышла во двор с мусорным ведром в руках и зажмурилась. Весна неистовствовала. Даже здесь, в скромном городском дворе, она представала в полном блеске. Небо ослепительно голубело, солнце играло, пуская зеленых зайцев сквозь сочную молодую листву. Благодаря весне, все казалось свежим и обновленным: в недавно выкрашенной песочнице желтела гора влажного, утром привезенного песка, в котором не побывала еще ни одна кошка; невдалеке группа дворничих в синих халатах красила качели и детские грибки. Даже запах краски казался сегодня каким-то весенним…
Сделав несколько шагов, Катя недоуменно остановилась. На месте привычного старого мусорного контейнера возвышался какой-то замысловатый пепелац. Отверстий в этом агрегате не наблюдалось, зато висела строгая табличка: "Только для бытовых отходов!" В Катином ведре было все - и картофельные очистки, и старые тетради, и разбитая вчера чашка… Что из этого бытовые отходы, а что нет?.. Она нерешительно топталась у мусоросборника, когда навстречу ей поднялась расплывчатая фигура, которую она заметила только сейчас.
- Мадам, доверьтесь профессионалу! - сказала фигура и галантно взяла у нее из рук ведро. Потянула какую-то ручку, и крышка агрегата плавно отъехала в сторону.
- Кстати, дамочка, там у вас пожрать ничего нет? - искательно спросила фигура. - А то, знаете ли, со вчера ничего не ел…
- Там сосиски. - Несколько растерявшись, Катя посмотрела на своего помощника.
Мужчина, несомненно, принадлежал к племени бомжей. Это читалось и по расхлябанным, бывшим когда-то фирменными кроссовкам, и по таким же потрепанным куртке, спортивным штанам и свитеру. Несмотря на весьма теплую погоду, голову мужчины прикрывала вязаная лыжная шапочка. Возраст его Катя навскидку определить не смогла. Ему могло быть и тридцать, и сорок, и даже шестьдесят…
- Они просроченные, - спохватившись, предупредила она. - И несвежие…
Однако бомж уже увлеченно рылся в ведре.
- Просроченные, - нежно прогудел он, извлекая сосиски. - Несвежие! Чудные сосисочки! Даже и не пахнут еще! Такую иногда гадость приходится есть… Не буду и рассказывать, чувствительного человека от этого стошнить может! Больше ничего нет?
- Ничего, - виновато произнесла Катя. - Хотите, я вам хлеба вынесу?
- Буду весьма благодарен, - и бомж галантно приподнял головной убор.
Дома Катя наскоро отрезала несколько ломтей хлеба, щедро намазала их маслом, потом подумала и полезла в холодильник. Там царило полное продовольственное уныние. Кроме двух яиц, половинки лимона и печального ломтика сыра, свернувшегося от старости по идеальной кривой, ничто не оживляло пейзаж. Как раз сегодня, в воскресенье, она и собиралась пополнить съестные припасы. Именно в выходной она делала закупки на всю неделю, потому что очень часто работа буквально не давала ей передышки. Катя была опером, а опера, как известно, ноги кормят. За те годы, что лейтенант Скрипковская проработала в Управлении, она не сидела без работы ни дня, частенько прихватывая в интересах дела и собственные выходные. Поэтому в будни она едва-едва добредала домой, мечтая обычно не о сытном ужине, а только об одном - быстрее добраться до кровати. И магазины были досадным препятствием на пути к вожделенному отдыху…
Критически осмотрев свое небогатое продовольственное обеспечение, она вздохнула. Были, правда, еще пельмени в морозильнике, но… Ладно. Она добавила к бутербродам с маслом соленый огурец, плеснула в поллитрушку компота и спустилась вниз. Бомж терпеливо ждал ее у подъезда.
- А хотите, я вам сосиски сварю? - предложила она, передавая тарелку и банку в немытые лапы.
- Поздно. Кстати, сосиски были отличные. Очень зря выкинули. О, с перчиком! Дамочка, огурчик сами солили? - спросил он, с хрустом откусывая от огурца и тут же запивая его сладким компотом.
- Мама… А вы отравиться не боитесь?
- Я уже ничего не боюсь, - философски изрек бомж, извлекая из кармана полиэтиленовый пакет и аккуратно укладывая туда хлеб с маслом. - На обед, - пояснил он. - Тарелочку держите… Да, деликатесами не питаюсь, как некоторые, которые на свалке живут. У тех каждый день и лососина, и буженина…
- Да ну? - удивилась Катя.
- Грузовиками вывозят просроченное из магазинов, - пояснил собеседник. - Нарезка всякая, сырки детские… Раньше еще больше было, да теперь магазины приспособились все перерабатывать. Ну, фарш там из мяса с душком намолоть или кур гриль сделать…
Катя частенько покупала и кур гриль, и готовый фарш - эти опции изрядно экономили ее личное время. Она недоверчиво посмотрела на собеседника и неуверенно сказала:
- Куры вроде всегда свежие…
- Ну, вы скажете! Кто ж из свежих делать будет? Они их в маринад, а потом жарят… свежих ведь не всех разбирают, сами подумайте! Или варят, на фарш перемалывают и пирожки потом продают! Лучку туда побольше, чесночку, перчику, чтоб не воняло…
Катя поежилась и, чтобы не развивать дальше скользкую тему, спросила:
- А вы сами-то почему поближе к хлебным местам не живете?
- Ну, вы и сказали! - Бомж покрутил крупной круглой головой. - На свалке чтоб жить, это… ну, это все равно что вы бы отсюда в особняк крутой переехали. Не спорю, райончик у вас хороший, самый центр, но… - Бомж критически оглядел старые Катины джинсы и небогатые шлепанцы и сделал правильный вывод: - Небось квартирка ваша наследственная, а не купленная?
- Я здесь родилась, - согласилась Катя.
- Вот так и на свалке. Можно сказать, там родиться надо, - с сожалением вздохнув, изрек знаток несвежих кур. - Занято все, не пробиться… Быстро чужим по шее надают да под зад коленом! Будешь рожей по асфальту скрести, пока мелочь в карманах не поплавится… Они ж там не только кормятся, они там и драгметаллы ищут, и мусор сортируют, сдают… Богатые люди, я вам скажу! Ну, кроме всего, чтоб на свалке жить, надо обоняния совсем не иметь. Вонища - боже ж ты мой! За километр так шибает, что на ногах стоять невозможно! Туда даже трупы свозят… Да. А у меня обоняние тонкое, - пояснил он.
Катя потянула носом. Действительно ли у бомжа было тонкое обоняние, она сказать не могла, но воняло от него и в самом деле не так, чтобы очень. Пахло лежалыми тряпками, перегаром, табаком, чуть-чуть только что съеденными сосисками и… все.
- Я, например, как только в вошебойке бесплатно моют, по понедельникам, так сразу и бегу, - сообщил между тем ее собеседник. - Никогда не пропускаю. Оч-чень чистоту уважаю! Компот у вас сладкий, - заметил он.
- Любите сладкое? - спросила Катя.
- Вообще-то, не очень. - Бомж поскреб под шапочкой. - Тепло сегодня, красота… Хорошо, когда тепло! Теперь на улице спать можно будет. Нет, сладкое не люблю, - наморщив лоб, сделал он окончательный вывод. - А вот был у нас один, Леня… Да, Леня Водолажский! Так вот он сладкое просто жрал, аж трусился. И помер, - печально сказал бомж. - В прошлом году тортик съел и копыта откинул.
- От тортика?
- Ну я ж говорю… Привык от хорошей жизни тортики жрать, они его и сгубили. Мы одно время с ним вдвоем в подвале гужевались. В компании, оно всегда сподручнее. Но этот Леня, честно говоря, противный был мужик. Спесивый. Чуть что - и сразу: я, говорит, вам не ровня! Вы тут рвань подзаборная, а у меня свое дело было, свой дом… Да мало ли у кого что было! У меня вот тоже комната… была. Ну и что с того? А он как выпьет, сразу перья распушит и давай нести: и машина у него была, даже две… ну здесь он брехал, конечно. Зачем человеку две машины? Ну, может, грузовик… - Бомж снова поскреб под шапочкой. - Да, грузовик мог быть, не подумал я. И свой цех, говорит, был колбасный, три магазина продуктовых. Тоже небось, гад, просроченное продавал!
- И куда все подевалось? - с интересом спросила Катя.
- Точно, продавал этот Леня несвежее! - воскликнул бомж. - Потому как жадный был до ужаса. Такой сосиски не выкинет, нет… У него на жену все записано было. Чего-то он там мудрил, чтоб налоги не платить. Он мне все втолковать пытался, но я, знаете, чистый гуманитарий, не понимаю в этой математике ни фига! Ну а потом кто-то Лениной бабе настучал про его кобелизмы… он по бабам был еще тот ходок! Я ж говорю, тупой был этот Леня просто до ужаса! Тупой и жадный. Зачем такой жене нужен? Она обиделась и развелась с ним. Он к сыну подался - а сын его тоже турнул. Видать, сын поумнее папаши-то оказался - раз деньги у матери, значит, надо с ней дружить, а Леню побоку. Ну, он по судам ходил, пока деньги не кончились, да жена, видать, подмазала где надо. Ну, магазины-то по всем статьям ее были! Торгуют - значит, каждый день копейка есть. А Лене присудили всего полдома - да и то старого, где он только жить начинал. В суде соседи показания дали, что новый дом, магазины и цех этот колбасный жена и сын на свои построили, а Леня только груши околачивал да по бабам бегал. Видать, он и соседей достал, Водолажский этот, морда… Да, а потом и старый дом сгорел. Леня с горя напился, да сам и поджег, дурак! Гори, говорит, синим пламенем твоя половина, змея ты подколодная! Тупой, его ж половина тоже сгорела!
- Ничего себе история, - заметила Катя.
- Да… У нас у каждого - история. Вы вот думаете, с каких делов мы на улице оказываемся? От хорошей жизни?
- Извините, - сказала Катя.
- Чего там, - великодушно махнул рукой бомж. - Вы ж ни в чем не виноваты! Вы вот со мной по-человечески. Сосиски отдали, свежие совсем…
Катя покраснела. Интересно, как она сосиски отдала! Несла их выбрасывать. Собеседник ее меж тем ничего не заметил и продолжал:
- Вот та дамочка, между прочим, тоже Лене тортик от чистого сердца подарила. Берите, говорит, ешьте. А он, сволочуга прожорливая, ни с кем делиться не захотел. Танька-косая рядом тоже шебуршилась, попросила его по-человечески - поделись! Очень, говорит, я сладкое люблю, а он ей - вали, говорит, отседова, шалава, и шиш скрутил. Фу-у-у… Танька-то, конечно, страшная, как смертный грех, но какая-никакая, а дама… а он ей - шиш… Локти растопырил, чтоб она, значит, не лезла, коробку открыл, а там - красота… Здоровенный тортяра, целый, ненадкусанный даже, и весь в розочках. Танька, вошь лобковая прыткая, однако руку исхитрилась просунуть и цоп - кусок выхватила. Ох, он и взвился! Ка-а-ак дал ей по руке! У нее так все и вылетело, да прямо в грязь! А он еще и сверху прямо ногой наступил! Я ж говорю, культурного обращения с дамами никакого… Да еще и наорал на нее! Ты, кричит, паскуда, лапами своими вонючими в мой торт! Из-за тебя, говорит, куска лишился… вырезать и выбросить его теперь! Чешешься, говорит, где ни попадя, а потом шкрябалки свои в продукт суешь! Коробку закрыл, руки дрожат, всего от злости аж перекосило. Ну, понятно, ничего я у него просить уже не стал, а он сам и не предложил даже! А мы ж вместе жили… я его завсегда угощал! А он мне куска пожалел… не по-товарищески. Тут я как раз весь его характер и понял. Когда он его сам сожрал. Это его Бог наказал, от жадности своей он и лопнул. Заворот кишок, наверное, случился - иначе от чего бы он ласты склеил? Я его из подвала потом сам и вытащил… В подвале трубы, - пояснил он Кате, - запах пошел бы. Жильцы нажалуются, менты понаедут, а потом и подвал заколотят… А жить же где-то надо? Особенно по зимнему времени. Там подвал хороший был, сухой…
- А может, ваш Леня и не от тортика умер, а от сердца, например? - спросила Катя.
- Ну, вы мне рассказывать будете, от чего этот жлоб помер! От тортика он и скопытился, сто пудов. Я-то сам в тот вечер в гости пошел… от обиды на Ленчика, да и пригласили, конечно. Я сам человек деликатный, без приглашения не припрусь… И ночевать тоже там остался. С ним рядом не захотел. Он всю ночь, торт сожравши, рыгать, как свинья, будет, а я рядом что сирота спи! Нет уж, у меня тоже гордость есть! Пошел в гости… да и пригласили! - гордо повторил он. - Праздник у человека был. А на следующий вечер пришел - фу-у-у… все заблевано, извините, конечно. Я люблю чистоту и чтоб запаха никакого! Чтоб нагадить в своем подвале - этого я никогда не допускал, в любой мороз на улицу шел, даже если по малой надобности… извините за подробности. А тут безобразие такое… И Леня лежит, скрюченный и синий весь уже. От чего ж он скандыбился, если не от тортика? Ели-то мы с ним в тот день все поровну, а вот тортик он сам сожрал! Точно, у него заворот кишок случился! Это ж уму непостижимо - целый торт сожрать! Я вот целый торт нипочем… мне бы на неделю его хватило. Да я-то тортики не очень и люблю - мне там больше солененького: колбаски, рыбки. Сырок попадается. Сосиски тоже…
- А где, вы говорите, он его взял? - Сыщицкая Катина натура даже в выходной у собственного подъезда не давала ей покоя.
- Да я ж говорю, дамочка какая-то его выкинула. Приятная дамочка, вот вроде вас. Вынесла к помойке целый тортик в коробке, нетронутый, а Леня там как раз ошивался, на свою беду. Как тортик увидел, его прямо аж затрясло!
- А почему она его выбросила?
- Ну, вы зачем сосиски выбросили?
- Они портиться начали.
- Да ладно! Совсем хорошие! Неделю б еще точно лежали! А вы их - в ведро. Они даже и не пахли еще!
- А тортик свежий был?
- Вот то-то и оно, что совсем свежий. Леня на коробочку даже посмотрел, жлобяра такой, и говорит: "Это мне Бог послал, у меня день рождения вчера был…" Да сам все и сожрал.
- А как он умер? - не унималась Катя. - Живот у него болел или как?
- Как он умер, не видел. Я ж вам сказал, я в гости пошел и напился, честно говоря, как свинья. Уснул, а проснулся аж утром. Тогда день подходящий был, поминальный, как мы тортик нашли, и мы с Леней денег насшибали у метро. В обычный день сидеть бесполезно - мало подают, а в поминальный людей совесть мучает: вдруг сам Христос сидит у метро, в рванине, а ты мимо идешь и копейки не бросишь?.. Так хорошо подавали, что я и сам мог тортик купить, да он мне ни к чему, я сладкое не люблю. Ну, возле церкви, конечно, еще больше можно было насобирать, но у церкви нас гоняют, там своя мафия. Так мы у метро сели, народу много, а когда бабки с церкви обратно пошли - вообще красота, хорошо нам подавали. Ну, мы и купили два пузыря больших и закусь. Но Леня только один стакан хлопнул - и сразу давай свой торт жрать! Прямо ложкой! Перемазался весь, смотреть было противно. Ну, я один пузырь забрал и закусь, какая осталась, - надо же с собой было что принести. Да, если честно, ничего я Лене оставлять и не хотел - жри свой торт, хоть тресни! А на мое кровное свое хлебало не разевай! Да, утром как проснулся, мы еще там допили… что осталось. А потом я на кладбище намылился - там поминанье на могилках пособирать, яички, пасочки, чего есть… Хорошее дело, жалко, что не каждый день такое… Бывает, и похмелиться кто поднесет… Да. Честно говоря, я хоть сладкое и не люблю, но пасок и конфет насобирал целую сумку. А на Леню я сильно в обиде был. Пусть, думаю, спит, буржуйская морда, я за ним заходить не буду и делиться с ним ничем не буду… Вечером прихожу - а он лежит. Посмотрел - а он уже и холодный… Ну, я его тихонечко и выволок… Тяжелый был, зараза!
- А когда это было?
Бомж снова поскреб под шапочкой и наморщил лоб.
- Да… примерно в это же время, в прошлом году. Весной. Точно, в аккурат после Пасхи. Красная горка была, я ж говорю - поминанье собирать ходил. А вам что, интересно? Вы, случаем, в газеты не пишете?
- Вроде того, - засмеялась Катя.
- О, так вы приходите! - Бомж широко повел рукой в сторону двора, как будто приглашая Катю в собственную гостиную. - Я вам таких историй понарассказываю!
- Хорошо, - согласилась Катя. - А звать вас как?
- А Володей меня звать.
- Ну а я Катя.
- Вот и познакомились, - обрадовался бомж Володя. - Я ездить далеко не люблю, всегда где-нибудь в вашем районе, неподалеку… Район у вас хороший, - с легкой завистью в голосе пояснил он. - Подвалы большие, чистые. Грибочки вот красят… Вы, Катя, если что еще выбрасывать будете, так в ведро не ложите, - спохватился он. - А ложите вот тут, на кран пожарный. Тут собаки не достанут, а я буду идти и прихвачу.
- Ладно, - согласилась Катя, - только у меня редко что… портится.
- В газете платят плохо? - посочувствовал Володя.