Первый случай представляется наиболее естественным, однако на этом пути ждет доведение до абсурда: сколь бы значительны ни были возможности увеличения роли информации в постиндустриальном обществе, понятно, что базовые человеческие потребности – утоление голода, безопасности в среде обитания – они удовлетворить не смогут. Что касается всех прочих потребностей: взаимоотношений между людьми, самоуважения, стремления к реализации и т. д. вплоть до любви, – то уже сейчас они нередко удовлетворяются за счет информационных средств: общение в социальных сетях, внушение средствами рекламы человеку неверных представлений о его месте в обществе, создание иллюзии могущества через игры или активность на сайтах или в блогах вполне заменяют пристрастившимся реализацию в реальной жизни. Поскольку на удовлетворении этих потребностей держится социальная жизнь общества, широкое распространение виртуальных заменителей представляет опасность для существования человеческого сообщества и, скорее всего, будет ограниченно (возможно, только для какого-то слоя элиты). Поэтому проекция современной тенденции на будущее представляется маловероятной.
Резкий поворот вспять, отказ от уже освоенных средств, воздействие на сознание аудитории тоже представляются маловероятными. Средства воздействия являются неизбежным компонентом средств коммуникации, а отказ от уже освоенных возможностей для человека несвойствен, разве что в результате катастрофы. Это касается и второго варианта хода событий – остановки в развитии. Конечно, не следует исключать законодательные усилия, сдерживающие наиболее одиозные варианты использования информационных ресурсов, но вряд ли это может рассматриваться как поворот вспять и даже существенная остановка определенных тенденций.
Таким образом, развитие информационного общества предполагает катастрофический "разрыв непрерывности", т. е. Обрыв существующего тренда в результате изменений в состоянии общества.
Что же касается развития именно Soft Power, то перспективы ее скорого конца звучат уже сейчас. В ходе изменения международной обстановки в конце 2013 – начале 2014 г., прозвучали (в том числе и из уст премьер-министра Российской Федерации Д. А. Медведева) заявления о конце "эпохи мягкой силы" и начале "мужского разговора". Однако активность информационной войны, в том числе касающейся имиджа какой-либо из сторон (а их много), показывает, что инструментарий мягкой силы остается на вооружении (будем считать это употребление слова метафорой).
Тем не менее многие авторы прочат Soft Power близкий конец. Так уже упоминавшийся С. Хелемендик пишет: "Есть основания подозревать и надеяться, что эпоха Soft Power клонится к закату. Это не значит, что станет лучше. Но может появиться что-то новое и не обязательно американского происхождения. Soft Power есть продукт мира денег, который тоже на закате. Если упрощенно, Soft Power, как и многие другие американские продукты, оперирует с деньгами и на основе денег. Их, денег, скоро не будет. В том виде, в каком мы все их, деньги, знаем. Это значит покупать будет не на что – ни агентов влияния, ни СМИ" (http://www.chelemendik.ru./ShowDoc.php?d=620).
Автор связывает "конец мягкой силы" с концом "денег в том виде, в каком мы их знаем", при этом подчеркивая именно "продажную сущность" Soft Power. Мы видим разные возможности существования мягкой власти, которые не сводятся к "покупке" СМИ или НКО.
И все-таки изменения общественного устройства, которые в последнее время ожидают – кто-то с радостью, кто с ужасом, – несомненно, скажутся и на способах управления, в том числе – с помощью того инструментария, который сейчас связывается с понятием Soft Power.
Литература
1. Борисова Е. Г. Информационное потребительство как институт постиндустриального общества // Диалог культур: ценности, смыслы, коммуникации: XIII Международные Лихачевские научные чтения. – СПб: СПбГУПб 2013б. С. 585–589.
2. Дмитриев Т. Очарование "мягкой силы". Соединенные Штаты теряют культурно-идеологическое влияние в мире // однако. 2005. № 10 (61).
3. Хелемендик С. Soft Power – мягкая сила "made in USA" // Expert Online. 06.02.2009.
4. Luhmann N. Die Realitaet der Massen Medien. 2 erw. Aufk.-Opladen. Westdeutschen Verlag, 1996. S. 9.
5. Nye J. S., Jr. Bound to Lead: The Changing Nature of American power. N.Y.: Basic Books, 1990.
Часть 2. Мягкая сила в современной политике
Д. А. Медведев. Реализация ресурса "мягкой силы" во внешнеполитической стратегии России
В условиях формирования военно-стратегического паритета в середине XX в. и резкого снижения вероятности открытого вооруженного конфликта между крупными геополитическими игроками особую актуальность приобретают методы "несилового" воздействия в сфере международных отношений и, как следствие, обостряется необходимость научного осмысления изменения управления сложными социально-политическими системами и процессами с применением набора технологий, именуемых "мягкой силой".
Социально-политическая реальность международных отношений представляет собой многообразие форм обмена деятельностью и ее результатами. Изучение подобной сложной реальности становится неотделимо от изучения детерминирующей этой реальности социокультурной специфики и мировоззренческих интерпретаций явлений и процессов современности. Требуется перейти в иную парадигму отношений, фундированную философским видением новой реальности.
Субъект-объектная модель управления, сформированная в классической научной рациональности, не учитывала связность ценностно-мировоззренческих установок субъектов и особенностей среды их жизнеобеспечения. Позднее неклассическая и постнеклассическая научные рациональности интегрировали коммуникативные и ценностно-целевые структуры в управленческий процесс и предложили модель управления "субъект-субъект" и "субъект-среда". Постнеклассическая парадигма предполагает отказ от "жестких" паттернов воздействия, переводит коммуникативное управление развитием объекта в преимущественно латентные, точечные, "средовые" формы [1]. Сутью коммуникативного процесса (по А. Н. Леонтьеву, Г. М. Андреевой, А. А. Брудному, А. П. Назаретяну) становится выработка общих, универсальных смыслов.
Феномен "мягкой силы", находящийся в центре дискурса о невоенной мощи государства, – это вид латентного управления сверхсложными системами. Ресурс "мягкой силы" формируется, в первую очередь, в сфере идеального, в системе ценностей, идей и установок общества. Представляется актуальным изучение специфики этого ресурса, в частности места и значения ценностно-мировоззренческого компонента в формировании внешнеполитической стратегии России.
Отношения между акторами международно-политической системы существуют преимущественно в форме сотрудничества или соперничества. Современная виртуализация политического пространства приводит к вытеснению традиционных форм международных связей в символические сферы их реализации, где и в чем, собственно, и проявляется феномен "мягкой силы" как властной претензии на захват смысловой сферы отношений. Достижение политических целей в таком случае обеспечивается путем манипуляции общими смыслами – ключевым ресурсом конструирования социальной реальности и достижения "желаемого будущего".
Виртуализацию и социально-коммуникативную обусловленность международно-политической среды подчеркивают теоретики школы "новой (критической) геополитики". Они акцентируют внимание международного научного сообщества на проблемах социокультурного и мировоззренческого характера, предлагая заниматься изучением "карт смыслов и значений не в меньшей степени, чем картами государств" [2].
Дж. Най определяет "мягкую силу" как "внешнеполитический ресурс особого рода, способность привлекать других, чтобы они желали того, что хочешь ты" [3]. Деятельность субъекта управления в работах Ная описывается исключительно как конструктивная, направленная на формирование стратегических контуров и целей (аттракторов), которые "привлекут" других акторов международно-политической системы.
Тем не менее, "мягкое" воздействие не ограничивается исключительно конструктивным воздействием. Одним из условий "привлечения другого" является его дезинтеграция как стратегического субъекта, уничтожение его субъектности (самостоятельности, независимости) как таковой. Лишенный собственных ценностей, целей, идеалов (аттракторов-состояний развития), объект "мягкого" воздействия "примыкает" к аттрактору, который предложен ему источником "мягкого" влияния.
Деструкции подвергается, в первую очередь, ценностно-мировоззренческое поле социума. Как поясняет Дж. Най, "мягкая сила – это не просто влияние… и нечто большее, чем убеждение или способность направлять людей аргументами. Мягкая сила образуется в значительной степени из наших ценностей" [4]. Иными словами, через каналы международной коммуникации происходит воздействие на духовные ценности и жизнеутверждающие идеалы объекта на уровне массового сознания (включая массовое бессознательное). С помощью корректировки или полной замены целевых и аксиологических установок общества и индивида происходит их адаптация в соответствие с целями субъекта воздействия.
Для того, чтобы формируемое у объекта управления влечение к иным ценностям стало его мотивацией к проектируемым действиям, в структуре "мягкой силы" находится механизм перекодирования смыслов, изменения интерпретации реальности путем воздействия на бессознательную, архетипическую призму восприятия реальности.
В этой связи отмечается сходство (и, возможно, преемственность) принципов "мягкой силы" с методологией "управляемого хаоса" (controlled или guided chaos). Как и "управляемый хаос", "мягкая власть" стимулирует деструктивные тенденции в объекте воздействия с целью поддержания его "бессубъектности", обеспечивающей эксплуатацию объекта управления в интересах источника влияния. "Последствия от воздействия такого "мягкого" оружия по масштабам вполне соизмеримы с принятыми представлениями о воздействиях оружия массового поражения" [5].
По нашему мнению, именно культурно-смысловая экспансия детерминирует иные элементы ресурса "мягкой силы" – вес авторитета, степень доверия и лидерства, репутационный капитал и т. д. Ценностно-мировоззренческий компонент, т. е. система целевых и аксиологических установок личности и социальной группы, представляется ключевым в структуре ресурса "мягкой силы", интегрирующим на этой основе другие инструменты влияния (экономическое, образовательное и др.).
В этой связи, внешнеполитическую стратегию государства пред лагается анализировать, акцентируя внимание на том культур но-мировоззренческом влиянии, которое она оказывает на иных акторов мировой политики. Источником этого влияния является смысл (по А. Адлеру и К. Г. Юнгу) как базисное интегральное образование, детерминирующее содержание и направленность всей жизнедеятельности индивида или социального организма (в том числе государства).
Стратегические смыслы-ценности (суверенитет, справедливость, свобода, коллективизм, вера и т. д.), которые, по мнению автора, конструируют политическую стратегию, представляют детерминирующее содержание и стратегическую направленность развития субъекта стратегирования. Стратегический смысл может представлять модель социально-политического развития, включающую основополагающие принципы, ценности и цели долгосрочного развития, к примеру, модель многополярного мира, основанного на верховенстве международного права.
На сегодняшний день потенциал "мягкого" влияния российской внешнеполитической стратегии использован ограниченно. Трудно не согласиться с мнением С. Караганова, что "Россия обладает удивительно малой привлекательностью для внешнего мира. Уважают ее исключительно как сильного игрока" [6]. Помимо экономической, продовольственной и иной зависимости после распада СССР, Россия до недавнего времени была и реципиентом установок, ценностей и смыслов извне.
Стоит отметить, что в обновленной Концепции внешней политики Российской Федерации (2013 г.) упомянута актуальность развития ресурса "мягкой силы" и перечислены ее инструменты, а именно "возможности гражданского общества, информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтернативные классической дипломатии методы и технологии" [7]. В качестве модели стратегического развития предложена модель полицентричной системы международных отношений, основанной на международно-правовых принципах неприменения силы. Данные ориентиры поддержаны многими партнерами России в рамках БРИКС, G20 и др. Можно сделать вывод о перспективности целей и об их позитивном стратегическом потенциале.
Тем не менее, сформулировав приемлемую и поддерживаемую мировым общественным мнением структуру будущей системы отношений, разработчики не наполнили документ куль турно-мировоззренческим содержанием. В определенной степени эта брешь заполняется озвученными в декабрьском, 2013 г., Послании Президента Российской Федерации Федеральному собранию ценностными ориентирами во внешнеполитической деятельности "по защите традиционных ценностей и гуманистических взглядов общества" [8]. Тем не менее использования ресурса "мягкой силы" в реализации внешней политики России не ясны.
По нашему мнению, для противодействия "мягкому" влиянию геополитических соперников и осуществлению собственного стратегического "мягкого" воздействия необходимо освоение методов ситуативного стратегирования во внешней политике. Ситуативный паттерн управления предполагает точечное "средовое" воздействие в критических точках (точках бифуркации) и формирование будущих желаемых ситуаций (аттракторов-состояний), к которым будет непроизвольно восходить объект управления.
Интеллектуальность и динамичность ситуативных схем принципиально отличает их от "тоталитарных" схем жесткого воздействия и контроля над объектом. "Ситуативность" в данном подходе представляет собой антипод постситуационного реагирования и предполагает воздействие на среду для возникновения запланированных ситуаций или вытеснение одних ситуаций другими.
Необходимость использования ментального и культурно-ценностного подходов к стратегированию обусловлена тем, что мирополитическая среда "полисубъектна" и включает в себя наряду с субъектами различного рода также ценности и историческую память, которые "запакованы" в коллективном бессознательном.
Использование ситуативного моделирования, по нашему мнению, обеспечит интеграцию ценностно-мировоззренческих доминант в процессы стратегирования, увеличение влияния "мягкой силы" и удовлетворение стратегических интересов России.
Литература
1. Назаретян А. П. Нелинейное будущее. Мегаисторические, синергетические и культурно-психологические предпосылки глобального прогнозирования. М.: Изд-во МБА, 2013.
2. O’Tuathail G., Dalby, S. Introduction: Rethinking geopolitics: Towards a critical geopolitics. London: Routledge, 1998. P. 4.
3. Nye J. Jr. The paradox of American power: Why the World’s Only Superpower Can’t Go It Alone. Oxford University press, 2002.
4. Nye J. Jr. Limits of American power // political Science Quarterly. 2002/2003. Vol. 117. № 4.
5. Лепский В. Е. Рефлексивный анализ технологий управляемого хаоса как оружие разрушения субъектности развития // Рефлексивные процессы и управление. 2010. Т. 10. С. 20.
6. Караганов С. Зачем оружие? // Россия в глобальной политике. 2012. Т. 10. № 5. Сентябрь-октябрь. С. 17.
7. Концепция внешней политики Российской Федерации (Утверждена Президентом Российской Федерации В. В. Путиным 12 февраля 2013 г.) // Сайт Министерства иностранных дел РФ. URL: http://www.mid.ru/brp_4.nsf/0/6D84DDEDEDBF7DA644257B160051BF7F
8. Послание Президента Российской Федерации Федеральному собранию 12 декабря 2013 г. // Сайт Президента Российской Федерации. URL: http://kremlin.ru/transcripts/19825
Е. Н. Пашенцев. Стратегическая коммуникация США в латинской Америке: цели и методы
Латинская Америка представляет стратегический интерес для ведущих держав мира с геополитической и экономической точек зрения. При этом необратимо уходит в прошлое эпоха, когда латиноамериканские страны, будучи формально независимыми, могли позволить себе, в лучшем случае, выбор той или иной модели клиентализма, того или иного геополитического "патрона". В условиях реально и небезболезненно складывающегося многополярного мира, системного кризиса мировой финансовой системы, обострения экономических и социально-политических противоречий доминантная линия развития латиноамериканских стран проявляется в стремлении к укреплению своего государственного суверенитета, преодолению социально-экономической отсталости.
Все новые государства принимают деятельное участие в широкомасштабных программах модернизации в регионе. Соответственно ослабевает роль США в военно-политической и экономической сферах жизни Латинской Америки, что усугубляется ростом негативного отношения латиноамериканцев к своему северному соседу. Так, согласно отчету, подготовленному по заказу влиятельного Совета по международным отношениям , в 2002 г. 82 % венесуэльцев, 34 % аргентинцев и 51 % боливийцев воспринимали США положительно, то уже в 2007 г. эти показатели упали до 56 %, 16 % и 43 % соответственно . Другие исследования дают и более отрицательные для США результаты.
В период пребывания у власти администрации Дж. Буша Латинская Америка находилась на периферии интересов США. При этом в различных правительственных документах и заявлениях ответственных деятелей администрации создавался крайне неприглядный образ региона как прибежища террористов, наркоторговцев и преступных групп, которые находят приют в прилегающих к США районах. "они смотрят, ищут области уязвимости, слабости, прорехи в нашей коллективной безопасности" , – подчеркивал министр обороны США Дональд Рамсфельд в 2004 г.