Да, давненько ей не приходилось посещать заведения подобного рода. Пожалуй, в последний раз – в Берлине, в сорок третьем году. Тогда, после гибели Штефана, она – врач – сама оказалась на больничной койке: слегла в клинике с сердечным приступом. А Науйокс не нашел лучшего места и более подходящего момента, чтобы сообщить ей о недопустимом поведении Отто Скорценни, переживавшего недавний разрыв с ней. Вбежал в палату с выпученными глазами и доложил, что Отто только что чуть не пристрелил в каком-то баре девицу. И попросил срочно его оттуда "эвакуировать". Он так и выразился, на военном языке, – "эвакуировать". Обстановка в Германии была тогда напряженной, и ей пришлось подчиниться. Для начала – "эвакуироваться" из клиники самой, а уж потом – "эвакуировать" из злосчастного бара съехавшего с катушек Отто…
Хотя и не без труда, но тогда ей удалось утихомирить разбушевавшегося Скорценни и помочь Науйоксу доставить его домой. Но вот что ждет ее сейчас? Как поведет себя майор Роджерс, когда она подойдет к нему? Судя по рассказам Натали, может ведь запросто и к черту послать, невзирая на ее генеральские звезды…
– Нет, он на самом деле любит этот вертолет! – услышала она чей-то пьяный монолог за ближайшим к ней столиком. – Иначе как бы он смог копаться в его содержимом, обнюхивая каждую заклепку? Ты ведь любишь свой вертолет, Джим? А? Признайся! Неужели даже больше, чем сиськи этой суки?
Маренн решительно шагнула в зал. Темный, грязный, прокуренный. Медленно пошла по проходу между столиками. Тома увидела сидящим с тремя вертолетчиками в дальнем от входа углу бара. Рядом с ним и его собутыльниками, отталкивая друг дружку, суетились в поисках мужского внимания юные вьетнамки.
– Угостить меня выпить? Угостить меня выпить? – Одна уже подлезла к Тому под руку и теперь преданно заглядывала ему в глаза.
"Подружки" начали теснить ее, но она ловко отталкивала их ногами.
Мухи и прочая мошкара "вертолетили" перед глазами, резвились в лужицах пива на столиках. Запах дорогих сигарет нещадно перебивался застоявшейся кислой вонью. Маренн почувстовала тошноту.
Меж тем настырная вьетнамка, отбившись все-таки от "подружек", уже уселась к Тому на колени и принялась энергично тереться о них задницей, одновременно нашептывая ему что-то на ухо. Том же оставался совершенно равнодушным к ее потугам, смотрел на окружающих явно ничего не видящими, словно остановившимися глазами. На лице, правда, светилась широкая белозубая улыбка, но скулы при этом нервно подергивались.
Маренн подошла ближе. Увидела, что в дальней части зала по лестнице то и дело поднимаются вверх солдаты с девушками в обнимку. Поняла, что там, на втором этаже, находятся комнаты для "уединения". То бишь для любовных утех.
Снова перевела взгляд на Тома. Маленькая вьетнамка старалась вовсю, чтобы тоже поскорее увести завидного майора по этой лестнице. Он небрежно отмахивался от нее, как от надоевшей мухи, и тогда она пустила в ход "последние резервы": просунула руку ему между ног и принялась истово ласкать промежность.
Именно в этот момент Маренн подошла к столу и строго спросила:
– Майор Роджерс, вы надолго здесь расположились? Мне необходимо срочно переговорить с вами. Наедине.
При виде звезд на воротнике ее мундира вертолетчиков, сидевших в компании с Томом, словно вихрем подбросило: резво вскочили и замерли, отдавая честь. Сам он тоже порывисто поднялся, грубо столкнув маленькую сердцеедку в соседнее кресло.
– Я к вашим услугам, мэм, – абсолютно трезво произнес Том, одернув мундир.
– Пройдемте на террасу, майор. Здесь очень душно, – поморщилась Маренн. – Прошу прощения за беспокойство, господа, – вполоборота улыбнулась она остальным, удаляясь от столика.
Том автоматически последовал за ней, проигнорировав тянувшиеся к нему маленькие ручки вьетнамки.
37
Она вышла на террасу первой, облокотилась на перила. Внизу шуршала река. Начал накрапывать накваканный лягушками дождь. Том подошел, встал рядом, закурил сигарету. Пьян он не был, Маренн сразу поняла это. Скорее очень расстроен. Хотя и старательно скрывал это.
– Я вас слушаю, мэм.
– Позвольте и мне сигарету, майор, – попросила она, чтобы слегка разрядить обстановку.
– Угощайтесь, мэм, – он протянул ей пачку "Кэмэл", заметно смутившись. – Просто не думал, что вы курите. Нэт не курит.
– Да, Натали не курит, – Маренн взяла сигарету, Том чиркнул зажигалкой, она закурила. – Не может привыкнуть к дыму. А мы с Джилл, напротив, не можем отвыкнуть. Еще с той войны. Вот такое противоречие в нашей семье, – она улыбнулась.
– Говорят, курить вредно. Для здоровья, – он посмотрел на нее с явным интересом.
– Вас интересует, майор, что я отвечу, как врач? Да еще с высококлассной репутацией? – Он молча кивнул. – Тогда я скажу вам, что пить и курить, конечно, вредно. И вы, разумеется, можете больше не пить и не курить. Никогда. Возможно, вам даже покажется, что вы проживете дольше. Но это только покажется, майор. На самом деле ваша жизнь просто станет скучнее, и только. Люди умирают не от курения и выпивки, майор.
– От чего же, мэм?
– О, это долгий разговор, майор. Длиною в жизнь. Жизнь каждого отдельного человека. Однотипных причин здесь практически не бывает. Смерть, как и рождение, строго индивидуальна.
– Не думаю, что все врачи охотно согласятся с вами, – Том покачал головой, улыбнулся.
– Но далеко не все врачи и лечат так, как я. Я очень многое узнала о человеке на этих двух войнах, майор, – призналась Маренн. – Принимая пациентов в клинике, такого не узнаешь. Равно как не научишься лечить профессионально.
– Я понял вашу мысль, мэм. Точно так же нельзя, сидя в каком-нибудь офисе, узнать, чего ты стоишь в действительности. Это можно узнать только на войне. Во Вьетнаме, например. Или – в Арденнах, где я воевал добровольцем с пятнадцати лет. Просто приписал себе несколько годков и сбежал из дома на войну.
– Вы воевали в Арденнах, майор? – теперь уже Маренн посмотрела на собеседника с повышенным интересом. – Я ведь тоже там была. Только на другой стороне.
– Я знаю, мэм. Нэт рассказывала. Вы пришли поговорить со мной о ней? – Том смотрел прямо перед собой, в его голосе она почувствовала нарастающее напряжение. – Тогда лучше не тратьте время, мэм. Я просто не хочу быть чьей-то тенью, – продолжил он с откровенной горечью, – служить повторением ее прежних чувств к кому-то другому.
– Нельзя быть тенью тени, – мягко возразила Маренн. – Именно об этом я и пришла вам сказать. И тень в данном случае – не вы, Том. Тень – мой сын Штефан.
– Я не понял вас, мэм, – он взглянул на нее, и она прочла в его глазах невыразимую грусть.
– Я и сама не сразу поняла это, – ответила Маренн, не отводя взгляда. – А теперь знаю точно: мой сын для Натали – всего лишь фантазия, которую она придумала себе от одиночества на родине, в ужасной России. Да, в сорок втором году они действительно провели несколько дней вместе. Но потом он погиб. А она видела, как это произошло. С тех пор Штефан стал для Натали как бы единственной опорой в борьбе за собственную личность, в борьбе за выживание. Чтобы не уподобиться другим, чтобы не сломаться. И постепенно это вошло у нее в привычку. Стало как бы ее вторым "Я". Она придумала себе Штефана таким, каким хотела бы его знать и видеть, а я не решилась ее переубедить. Напрасно, конечно, – вздохнула Маренн. – Просто я надеялась, что за меня это сделает сама жизнь, не хотела причинять Натали боль разочарования. На самом деле мой сын был далеко не таким, каким она нарисовала его в своих фантазиях. Штефан был совершенно другим человеком, просто Натали так и не узнала этого. Признаться, Том, я даже не уверена, что сам Штефан питал к ней взаимные чувства и долго помнил о ней после расставания. Так что ваша ревность абсолютно беспочвенна. Как можно ревновать к фантазии? К выдумке? Повторяю: Натали придумала себе Штефана! В шестнадцать лет, после нескольких торопливых объятий и пары поцелуев на прощание, девочка сотворила из первого встреченного ею мужчины бога, кумира, и теперь страдает от этого. Вы же мужественный человек, Том! Вы боевой командир. Не станете же вы ревновать Натали к ее фантазии?! Она не хочет допускать никого в свою реальную жизнь из-за страха!
– Она меня боится?
– Не вас, Том. Себя. Натали привыкла жить в страхе. Она впитала его с молоком родной матери еще там, в той стране, откуда приехала. Однако, несмотря на врожденный страх, она совершила невозможное: за довольно короткий срок освоила труднейшую специальность и заняла достойное место в новой и чужой для нее стране. Она добилась авторитета сама, я уже не помогала ей в этом. Сами посудите: не могу же я оперировать за нее и вместо нее! Нет, Натали достигла высот в профессии сама, без моей помощи. Постепенно ее заметили, зауважали. Она обрела в медицине собственное имя и очень боится его потерять. Но больше всего, как я понимаю, Натали боится другого. – Маренн вздохнула. – Она боится, что любой мужчина из реальной жизни окажется хуже того, которого она создала в своих фантазиях. Она попросту боится принять реальность, впустить ее в свою жизнь. Я вас очень прошу, Том, – продолжила она после почти минутного молчания, – не рубите сплеча! Проявите снисходительность к ее слабости. Запомните: у тени нет тени! А сама тень со временем растает, уверяю вас. Вы даже и не заметите, место тени займет наконец настоящая жизнь. Надо только проявить чуточку терпения. Если, конечно, ваши отношения с Натали важны для вас…
– Она мне нравится. Я ее люблю, мэм. Но…
– Я знаю вашу историю, майор. Знаю и о бывшей жене, и безвременном уходе маленького Робби. Я вам искренне сочувствую, Том.
– Натали рассказала?
– Да. Они с Джилл рассказывают мне обо всем, у них нет от меня секретов. Хотя сама я ни о чем их не расспрашиваю. Просто они доверяют мне, и я рада этому. Они ведь обе – не родные мои дочери, но теперь нам всем троим это кажется странным: настолько мы любим друг друга.
– Вас невозможно не любить, мэм, – Том снова внимательно посмотрел на Маренн. – Нэт говорила, что на Окинаве молодые морпехи от вас без ума. И я их хорошо понимаю. Нэт очень похожа на вас, тоже красивая, как и вы. Но в вас есть еще что-то…
– Мне скоро пойдет седьмой десяток, майор. Поберегите комплименты для Натали, – немного смутилась Маренн. – Между прочим, мне, как и Натали, тоже всегда было очень трудно открыто говорить о своих чувствах. Из-за этого я потеряла в жизни многих важных для себя мужчин. И чуть было не потеряла последнего. К счастью, он сам, еще в сорок четвертом году на Балатоне, сообразил, что не стоит ждать от меня признаний и объяснений в любви. Лучше самому сделать это и… услышать ответ. И – поверить. Так что Натали, Том, похожа на меня не только внешне. А дальше уж сами, надеюсь, сообразите, как вести себя с ней. Я ведь пришла попросить вас именно об этом.
– Мужчины часто выбирают женщин, похожих на их матерей…
– Да, наверное, для моего Штефана так все и было. Хотя я могу только предполагать: в отличие от моих девочек он нечасто со мной откровененничал. А теперь уж и подавно ничего не расскажет. Никогда… – Маренн снова горько вздохнула. Но тотчас встрепенулась: – Ну так что, майор? Может, не будем терять времени и прямо сейчас вернемся в госпиталь леди Клементины, к Натали? Не уверена, что она ожидает увидеть вас, но думаю, вам есть резон встретиться и объясниться еще до очередного совместного рейда.
– Вы правы, мэм, – Том затушил сигарету. – Я готов. Хорошо иметь такую маму, как вы, – он взглянул на нее с неподдельным восхищением. – Наверное, все ваши знакомые мужчины хотят, чтобы вы жили вечно, мэм.
– Я же просила, майор: приберегите комплименты для Натали, – мягко упрекнула его Маренн. – Идемте, я проведу вас в госпиталь, – направилась она к выходу. – А сама потом поеду в миссию Красного Креста, чтобы не мешать вам…
38
На втором этаже их остановил дежурный санитар.
– В кабинете вас ждет дочь, мэм, – доложил он Маренн.
– Я знаю, – кивнула она.
– Нет, мэм, не мисс Натали. Другая.
– Что?! Откуда? – Маренн растерянно взглянула на Тома. – Идемте скорее, майор.
Они быстро прошли по коридору, и Маренн распахнула дверь своего кабинета.
– Мама! Мама! – кинулась ей навстречу Джилл.
Зеленая полевая форма армии США, золотистые пышные волосы – в первый момент Маренн и не узнала ее. Поэтому так и застыла на пороге, от неожиданности не в силах вымолвить ни слова.
– Мама! Я так рада!
– Джилл! Ты с ума сошла? – взяла наконец себя в руки Маренн. – Как ты сюда попала? Что все это значит? – Она проследовала в кабинет, пригласив и Тома: – Входите, майор.
– Я хотела сделать сюрприз, мама! – объявила Джилл.
– Он тебе удался. – Маренн расположилась в кресле, ноги требовали отдыха. – Равно как и маскарад. Где ты взяла форму?
– Мне ее выдали, мама! – торжественно сообщила Джилл. – Ведь я теперь – переводчик при генерале Дэвидсоне! Первый лейтенант!
– Генерал Дэвидсон уже знает, как ему повезло? – Маренн потерла пальцами виски. – Или еще нет? Что-то он не звонит мне, чтобы поделиться столь радостной новостью. С какого языка на какой, позволь спросить, – иронически усмехнулась она, – ты будешь у него переводить? С английского на французский и обратно на английский? Так на сумасшедшего генерал Дэвидсон вроде бы не похож…
– Я еще не была у него, мама. Но ему должны были обо мне сообщить.
– Понятно. Значит, сейчас он обрывает все телефоны, выясняя, нельзя ли как можно скорее отправить мисс Джилл обратно в Париж… Присаживайтесь, майор, – кивнула Маренн Тому. – Простите, у нас тут возникли неожиданные осложнения. Кстати, познакомьтесь: это моя вторая дочь Джилл. Джилл Колер. Точнее, – она бросила взгляд на лежавший на столе пропуск, – теперь уже Джилл Коллинз. Решила вернуть свою американскую фамилию, Джилл? Вернее, английскую фамилию моего первого мужа. Вот уж не ожидала…
– Приятно познакомиться, майор, – Джилл с улыбкой кивнула Тому.
– Взаимно, мисс, – ответил тот, рассматривая ее с явным интересом.
– Не считай меня дурочкой, мама, – Джилл подошла к Маренн, прижалась к ней. – Если б ты знала, скольких трудов мне стоило выучить вьетнамский язык! Но я все-таки сделала это.
– Бог с тобой, дитя мое, разве я считала тебя когда-нибудь дурочкой? – Маренн взяла сигарету, Том поднес зажигалку. – Просто ты еще многого не понимаешь в жизни.
– Я сдала экзамен в Пентагоне.
– Где?! – Маренн чуть не подскочила в кресле. – В Пентагоне?! Пожалуй, мне надо принять лекарство. Где мои сердечные таблетки?
– Мама, я зубрила этот вьетнамский день и ночь, и в итоге мне выдали сертификат, подтверждающий мою профпригодность! И даже заключили со мной контракт. Правда, пока на один год, а не на два, как у вас с Натали, хотя бы этот год я смогу провести рядом с вами. Я рада, мама!
– И ты действительно можешь теперь изъясняться по-вьетнамски? – озадаченно потерла лоб Маренн.
– Да, мама. Могу. Меня все понимают. И я всех понимаю. Даже не сомневайся. Зато как здесь красиво! – Джилл бросила блестящий взгляд на Тома. – Какая растительность! Какие каньоны! Я летела сюда на вертолете с очень милыми ребятами из воздушной кавалерии и всю дорогу восторгалась здешней природой.
– Только здесь ведь еще и стреляют, Джилл. – вздохнула Маренн. – И, заметь, не игрушечными пулями. Я не ожидала, что после всего нами пережитого ты захочешь попасть на войну. Кто тебя надоумил?
– Никто, мама. Я сама себя надоумила. Не хотела тебя тревожить раньше времени, поэтому попросила месье де Трая свести меня с американским военным атташе в Париже. Сказала, что имею опыт работы в Алжире и хочу отправиться во Вьетнам. Он доложил, куда следует, и меня вызвали.
– Куда?
– В Пентагон. Там спросили, действительно ли я родилась в Чикаго. Я подтвердила, хотя и призналась, что гражданство у меня сейчас французское.
– А то они там заранее все не проверили, – усмехнулась Маренн. – И что же дальше?
– А дальше мне дали какой-то тест, я его выполнила, и все. Проверив результаты теста, со мной сразу же заключили контракт и выдали предписание. И вот я здесь, с вами, – довольно улыбнулась Джилл. – Всю подготовительную работу проделала самостоятельно.
– Когда-то я мечтала, чтобы ты скорее обрела самостоятельность. А теперь жалею об этом.
– Месье Анри обещал сохранить мое место в МИДе за мной, так что не волнуйся.
– Насчет этого я волнуюсь меньше всего, Джилл, – с упреком посмотрела на дочь Маренн. – Просто ты до сих пор не можешь и не хочешь понять, во что ввязалась. Ты хоть представляешь себе весь ужас допросов, на которых тебе придется присутствовать в качестве переводчицы?! К тому же даже здесь, в Сайгоне, не так безопасно, как может показаться на первый взгляд.
– Мама, ну мне просто надоело сидеть в Париже и ждать вас, ждать! Я хочу быть рядом с вами, с тобой и Натали. Я тоже хочу сделать что-то полезное для своей родины.
– Для какой именно?
– Для Соединенных Штатов.
– А-а, вон оно что…
– Мама, в Париже сейчас почти каждый день проводятся демонстрации, на которых люди кричат, что эта война преступна. Причем наряду со студентами и профсоюзами митингует даже уличная шваль. Как будто все разом помешались на коммунистических идеях! Наверное, хотят, чтобы коммунизм распространился по всему миру, чтобы в каждой стране были свои Сталины, Хрущевы, Хо Ши Мины. А я этого не хочу! Я слишком хорошо помню Берлин сорок пятого года. Я ненавижу коммунистов! За то, что они разрушают все живое и сеют повсюду смерть. А здесь теперь гибнут молодые американские парни. Гибнут как и тогда, на улицах Берлина в сорок пятом. За то, чтобы избавить мир от всяких Хо Ши Минов с их проклятым коммунизмом. И я тоже хочу принять в этом участие. Хочу помочь нашим солдатам. Разве это неправильно?
– Похоже, это уже не каприз, а позиция… – озабоченно пробормотала Маренн. – Значит, так, Джилл, – строго стукнула она ладонью по столу, – я, конечно, твою позицию разделяю и запретить тебе ничего не могу – ты уже взрослая. Тем не менее на правах старшей по возрасту приказываю: из штаба – ни ногой! Иначе вылетишь из Сайгона в одночасье, уж это я тебе обещаю. Потребуется – подключу даже самого Эйзенхауэра. Чтобы никаких рейдов, походов и самостоятельных вылазок в город! Поняла?! – Джилл угрюмо кивнула. – А вообще-то ты отлично выглядишь, дочь, – улыбнулась Маренн. – Сменила прическу, появился блеск в глазах…
– Мама, ну здесь ведь кругом молодые офицеры! – обрадовалась Джилл смене настроения матери. – Зачем же я буду пугать их своей сединой? Подумают еще, что я древняя старуха. И потом, ты же сама хотела, чтобы я вышла замуж за парня из Техаса. Забыла?
– Том, – повернулась Маренн к Роджерсу, – в вашей "Тигриной стае" не найдется парня из Техаса? Может, если мы обеспечим мисс Джилл техасцем, она сразу отправится домой? И мне спокойнее будет…
– Сколько угодно, мэм. И не только из Техаса. Есть даже негры.
– Во, Джилл, не хочешь? – рассмеялась Маренн. – Я шучу, конечно, но ты меня все-таки ошарашила своим приездом. Похоже, мне нужно сказать Эйзенхауэру спасибо за эту войну. Он снова обеспечил всех нас работой. Даже мою тихоню Джилл. А как, кстати, отнесся к твему решению Пауль? – поинтересовалась она. – Или он вообще не в курсе перемен, произошедших в твоей жизни?