- Ну как, удачная неделя выдалась в Аскоте? - спросила Софи, когда мы уселись на скамью у пруда.
- Да, - кивнул я. - Вполне даже удачная.
Я до сих пор так и не рассказал ей о событиях вторника и, наверное, никогда не расскажу.
- Вчера было особенно весело, - начал я. - Кто-то умудрился вырубить сразу и Интернет, и мобильные телефоны. Крупные компании понесли огромные потери.
- Неудивительно, - заметила она, улыбаясь каким-то собственным мыслям. Софи знала о букмекерстве все. Находилась рядом с дедом и мной в качестве помощника на протяжении всего нашего знакомства, ухаживаний и позже, уже после женитьбы.
Когда Софи улыбалась, на сердце у меня теплело.
Я взял ее за руку.
- О, Нед, - вздохнула она. - Ненавижу такое существование. Ненавижу быть здесь. Все остальные пациенты полные придурки, я совершенно не вписываюсь в эту компанию. - Глаза ее наполнились слезами. - Когда можно вернуться домой?
- Скоро, любовь моя, совсем скоро, обещаю, - ответил я. - Врачи говорят: еще пара недель, и все.
- Они всегда так говорят, - мрачно заметила она.
- Но ведь не хочешь же ты вернуться домой и вскоре после этого снова попасть сюда? - Я крепко сжал ее руку.
- Я вообще не хочу сюда возвращаться, - твердо ответила она. - На этот раз абсолютно уверена, что больше не заболею.
То же самое она много раз говорила и прежде. Если бы ее состояние определялось только желанием и силой воли, она была бы в полном порядке. Свобода выбора имела столько же шансов на излечение маниакальной депрессии, сколько было у листка рисовой бумаги, пытающегося остановить несущийся поезд.
- Знаю, - тихо сказал я. - Я тоже совсем не хочу, чтоб ты сюда возвращалась.
Уже огромный шаг на пути к выздоровлению - тот факт, что она признавала себя больной. Меня больше всего в ее состоянии удручало то, что, будучи на пике возбуждения или, напротив, в глубочайшей депрессии, она не могла адекватно оценить обстановку и находила свое поведение вполне нормальным.
- Идем, - сказал я, пытаясь сменить тему. - Пора на ленч.
И вот мы рука об руку двинулись по широкой лужайке к дому.
- Люблю тебя, - сказала Софи.
- Вот и славно, - немного смутившись, заметил я.
- Нет, я правда тебя люблю, - сказала она. - Большинство мужей на твоем месте уже давно бы сбежали.
"Да, - подумал я, - ей точно стало намного лучше. По крайней мере, на время".
- Я ведь не слишком хорошая жена, верно? - спросила она.
- Что за ерунда! - воскликнул я. - Для меня ты лучшая жена в мире.
Она засмеялась. Оба мы засмеялись.
- На этот раз я буду очень стараться, обещаю, - сказала она.
Я знал, что она будет. Она каждый раз действительно очень старалась. Но одним старанием химический дисбаланс в мозге не победить.
- У них уже появились новые лекарства, - сказал я. - Посмотрим, как они подействуют.
- Ненавижу их, - пробормотала она. - Меня тошнит от этих лекарств.
- Знаю, любимая. Но лучше пусть потошнит немного, чем снова попасть сюда.
Мы молча шли к террасе, под подошвами в полной тишине громко хрустел гравий.
- И еще я от них толстею, - добавила она.
Мы вошли в здание через высокие застекленные двери и оказались в комнате отдыха для пациентов. Должно быть, прежде тут размещался зал с произведениями великих мастеров на стенах и хрустальными канделябрами. Теперь же это было практически пустое пространство с полом, покрытым линолеумом унылого серо-синего оттенка. Мебель самая примитивная. Освещалось оно флуоресцентными трубками, свисающими на пыльных цепях с потолка, где еще сохранились следы великолепной лепнины. Полное кощунство.
Мы с Софи уселись за небольшой квадратный столик, на стулья столь неудобные, что, казалось, их сконструировал ушедший на пенсию пыточных дел мастер.
В целом сотрудники больницы относились к родственникам пациентов очень неплохо, всячески поощряли их проводить больше времени с больными. Здесь даже имелся специальный гостевой номер, где можно было переночевать. И мы с Софи были не единственной семьей, пришедшей в воскресенье отобедать ростбифом и йоркширским пудингом. "Вот только не мешало бы поставить стулья поудобнее", - подумал я.
- Может, в следующий уик-энд меня отпустят домой? Ну, спроси, пожалуйста! - взмолилась Софи.
- Ты же знаешь, дорогая, все решают врачи, - ответил я. - Обещаю, попрошу, но только чуть позже.
За едой разговоров было немного.
Софи могла говорить только о возвращении домой. Я же всячески ее отговаривал. Все равно все решают врачи, а не я. Пациентов психиатрических больниц могут вернуть обратно в общество лишь по согласию консультанта-психиатра либо по решению Специального медицинского совета по реабилитации, куда входит некто исполняющий обязанности главного санитарного инспектора, а также по решению координатора Центра психиатрии и здоровья. Если они сочтут, что Софи нужно пробыть в стационаре еще две недели, значит, так тому и быть, как бы я ни стремился поскорее забрать ее домой.
А вот с лекарствами была проблема.
На протяжении многих лет врачи практиковали лечение электрошоком, затем выяснилось, что это не только не помогает, многим даже хуже становится. А потому Софи ежедневно полагалось принимать целый коктейль из ярких разноцветных таблеток. Одни представляли собой антидепрессанты, другие обладали обратным действием, но в целом все можно было отнести к стабилизаторам настроения. Они помогали предотвратить симптомы заболевания у Софи, но обладали тем или иным побочным действием. И вызывали у нее не только тошноту, еще и понижали активность щитовидной железы, одновременно увеличивая потребность в углеводах. А потому Софи была права, когда говорила, что толстеет от них, а это, в свою очередь, было вредно для ее психического состояния, особенно в моменты депрессии.
Но самое проблематичное в ее положении заключалось в том, что эти препараты заглушали симптомы психоза, и она ошибочно начинала верить в то, что они ей больше не нужны. Таблетки и вызываемые ими побочные эффекты начинали казаться проблемой, а не выходом, и она переставала принимать их, отвергая, как мне казалось, сознательно, а не по забывчивости, и весь цикл повторялся заново.
Многие из таких страдальцев, как Софи, скучают по маниакальным "пикам" и специально перестают принимать медикаменты. Ведь именно в этот период они становятся очень деятельными, креативными. Бытует мнение, что Винсент Ван Гог страдал маниакальной депрессией и именно во время "пиков" создал величайшие из своих произведений, а пребывая в депрессивном состоянии, отрезал себе ухо, а позже и вовсе застрелился.
О многих великих писателях и художниках прошлого говорили: "беспокойные души", задолго до того, как их состояние стали оценивать как психическое заболевание. В самом названии - маниакально-депрессивный психоз - уже кроется объяснение. Сегодня его переименовали в "биполярную дисфункцию" - особым успехом пользуется это название у молодых литераторов.
- Желаете фруктовый салат и мороженое? - спросила одна из официанток, убирая большие тарелки.
- Да, пожалуйста, - ответил я. - Ты как, дорогая, будешь?
- Да, - еле слышным шепотом ответила она. - С удовольствием.
- Ты в порядке? - спросил я.
- В полном, - ответила она, но взгляд был какой-то отрешенный.
"Пожалуй, врачи правы, - подумал я. - Ей нужно побыть здесь еще две недели как минимум, а уж они постараются подобрать ей наиболее подходящую схему приема и доз".
После обеда мы пошли к ней в палату. Днем она обычно ложилась вздремнуть, и я надеялся, что именно усталостью и сонливостью вызвано ее состояние в конце обеда, что это не начало нового приступа депрессии.
Мы уселись в кресла перед телевизором и стали смотреть какой-то старый черно-белый фильм про войну. Вскоре Софи задремала, я же начал просматривать газету, в основном те страницы, где публиковались материалы о скачках. Уютно, тихо, почти как дома.
Слушания по делу о смерти отца состоялись в понедельник утром в суде коронеров в Мейденхеде.
Вся процедура заняла ровно четырнадцать минут.
Старшего инспектора Льювелина вызвали первым, он сообщил коронеру, что вечером в прошлый вторник, шестнадцатого июня, приблизительно в восемнадцать двадцать, на автостоянке у ипподрома в Аскоте произошло жестокое нападение, в результате которого тяжелые ранения получил мужчина, вскоре скончавшийся в больнице Вексхем-парк, что в Сло. Время смерти: девятнадцать тридцать того же числа.
Затем был зачитан письменный отчет патологоанатома о вскрытии, где причиной смерти была названа гипоксемическая гипоксия, иными словами - отсутствие надлежащей подачи кислорода в ткани и органы тела. Сама же гипоксия была вызвана обширным кровотечением в легких в результате множественных ранений, нанесенных покойному в живот заостренным на конце предметом, скорее всего, ножом с лезвием приблизительно двадцати сантиметров, или пяти дюймов, в длину и немногим более двух сантиметров в ширину. Во время каждого удара лезвие было направлено снизу вверх, пробило диафрагму и повредило оба легких. Гипоксия привела к ацидозу кровяной плазмы, что, в свою очередь, вызвало остановку сердца, церебральную ишемию, вследствие чего и наступила смерть.
Проще говоря, отец мой умер оттого, что его дважды ударили ножом в живот. От этих ран легкие наполнились кровью, а не воздухом, он стал задыхаться и умер.
Мой отец погиб от отсутствия кислорода в крови, поступающей в мозг.
Как и моя мама. Вот только там все произошло по-другому.
Меня вызвал коронер дать показания об опознании тела. Повестка действительно пришла по почте, я вскрыл конверт в воскресенье вечером. В числе прочего там говорилось о неприятных последствиях, которые ждали меня в случае непосещения заседания суда. Коронер попросил меня назвать полное свое имя и адрес, затем взять Библию в правую руку. И я, глядя в карточку, прочел клятву:
- Клянусь Господом Богом, Создателем нашим, что все сказанное мной здесь будет правдой и только правдой.
- Вы сын покойного? - осведомился коронер. Это был маленького роста лысеющий мужчина, скудные остатки волос он зачесывал поперек голого черепа. На протяжении всего заседания он что-то записывал в блокнот и только теперь поднял от него голову и смотрел на меня сквозь узенькие очки, стекла которых походили на половинки луны.
- Да, - ответил я, стоя на трибуне для свидетелей.
- Назовите полное имя вашего отца, - попросил он.
- Питер Джеймс Тэлбот, - сказал я.
- И дату рождения.
Я назвал дату. Я знал каждую цифру в свидетельстве о рождении отца наизусть. Коронер прилежно записал все это в блокнот.
- Последний адрес места его проживания? - осведомился он.
Я достал из кармана фотокопию водительского удостоверения и сверился с ним.
- Он проживал по адресу: 312 Макферсон-стрит, Карлтон-Норт, Мельбурн, Австралия.
- Когда в последний раз вы видели своего отца живым? - спросил он.
- Когда его грузили в "Скорую" возле ипподрома в Аскоте, - ответил я.
Он яростно застрочил в блокноте.
- Так вы присутствовали в момент нападения? - спросил коронер.
- Да, - ответил я.
Он и это записал.
- И как его ранили, тоже видели?
- Да, - снова ответил я.
Коронер покосился на старшего инспектора Льювелина, тот сидел на скамье справа от него.
- Полиция знала, что вы присутствовали там на момент преступления? - спросил меня коронер.
- Да, - ответил я.
Он кивнул, точно это что-то проясняло в расследовании, и записал в блокнот.
- Вы видели тело покойного уже после смерти в больнице Вексхем-парк? - осведомился он.
- Да, - снова сказал я.
- Можете ли вы поклясться перед судом - и позвольте напомнить, мистер Тэлбот, что вы находитесь под присягой, - что тело, виденное вами в указанное время, принадлежит вашему отцу?
- Да, судя по всему, это был мой отец, - ответил я.
Коронер перестал писать и взглянул на меня.
- Как-то неубедительно это прозвучало, мистер Тэлбот, - сказал он.
- До дня смерти я не видел своего отца, - начал я, - даже не подозревал о его существовании на протяжении последних тридцати шести лет.
Коронер отложил ручку.
- А вам сейчас сколько, мистер Тэлбот? - спросил он.
- Тридцать семь.
- Так почему же вы решили, что погибший является вашим отцом, раз не видели его с годовалого возраста?
- Он мне так сказал, - ответил я.
Коронер пребывал в изумлении.
- И вы поверили ему на слово? - спросил он.
- Да, сэр, - ответил я. - Поверил. Как раз перед нападением на стоянке в Аскоте мы говорили о нашей семье, и он убедил меня, что действительно является моим отцом, как и утверждал. Кроме того, в прошлый четверг полиция сообщила, что этот факт подтверждается анализом ДНК.
- Ага, - сказал он. И обернулся к старшему инспектору Льювелину. - Это так, инспектор?
- Да, сэр, - вставая, ответил тот. - Анализ ДНК показал, что мистер Тэлбот и покойный являются очень близкими родственниками. Почти со всей определенностью могу сказать - они отец и сын.
Я немного удивился тому, почему это полиция не довела эту информацию о ДНК до коронера еще до начала заседания. Тогда мое присутствие здесь было бы совсем необязательным.
С минуту коронер что-то яростно строчил в блокноте, потом поднял на меня глаза.
- Благодарю вас, мистер Тэлбот, это все.
Ни слова об Алане Чарльзе Грейди, ни слова, что менее удивительно, о Виллеме Ван Бюрене. Идентификация усопшего установила: он является Питером Джеймсом Тэлботом.
- Могу я заняться похоронами? - спросил я коронера.
Он снова обернулся к старшему инспектору:
- У полиции есть возражения?
С места поднялся старший инспектор Льювелин.
- В настоящий момент, сэр, - начал он, - мы предпочли бы, чтобы тело оставалось в морге на тот случай, если потребуется произвести еще одно вскрытие.
- А зачем его производить? - спросил коронер.
- У нас есть основания полагать, сэр, что покойный мог иметь отношения к преступлениям, совершенным в прошлом. Так что, возможно, придется провести повторный анализ ДНК.
- Но разве все необходимые для этого пробы еще не взяты? - осведомился коронер.
- Нам могут понадобиться еще, - ответил старший инспектор.
- Что ж, очень хорошо, - заметил коронер и обратился ко мне: - Прошу прощения, мистер Тэлбот, но пока что не могу выдать вам разрешение на похороны. Повторное прошение можете подать мне в офис через неделю.
- Спасибо, сэр, - сказал я.
И с ненавистью покосился на старшего инспектора. Уверен, он единственный возражал против проведения похорон - с тем чтобы просто насолить мне.
- Дознание по этому делу закончено, - объявил коронер. - Переходим к следующему.
Те, кого хоть в какой-то мере интересовала смерть ныне официально опознанного Питера Джеймса Тэлбота, поднялись и потянулись к выходу. Кроме меня, старшего инспектора Льювелина и сержанта Мюррея, их оказалось еще четверо - трое мужчин и женщина, - все они вышли из зала заседаний в холл раньше меня. Я с радостью отметил, что типа с близко посаженными глазками, которого я видел на автостоянке и в Суссекс-Гарденс, среди них нет. Впрочем, я не особенно и рассчитывал увидеть его здесь сегодня. Ему было бы слишком опасно появляться, ведь я мог узнать его и сообщить полиции.
Тем не менее я понимал: одним из этих четырех незнакомцев мог оказаться человек, специально посланный им разведать, что к чему. А потому я поспешил следом - как следует рассмотреть их, увидеть, чем занимаются.
Один из мужчин и женщина стояли перед старшим инспектором Льювелином и задавали ему какие-то вопросы - мужчина с блокнотом, женщина с диктофоном в руке. "Репортеры", - догадался я. Один из двух других мужчин болтал с сержантом Мюрреем, а вот четвертого в холле видно не было. Я выбежал из здания - похоже, он бесследно исчез. Я стоял на улице, вертел головой, но напрасно.
Тогда я развернулся и снова вошел в здание.
Оба репортера увидели меня одновременно и тут же подскочили.
- Вам известно, почему убили вашего отца? - спросила молодая женщина, опередившая коллегу.
- Нет, - ответил я. - А вам?
Вопрос мой она проигнорировала.
- Вы видели напавшего на него мужчину? - спросила она и поднесла диктофон прямо мне к лицу.
- Нет.
- Вы бы узнали убийцу, увидев его снова? - спросил мужчина, проталкиваясь ко мне и оттесняя женщину локтем.
- Нет, - ответил я, надеясь, что этот мой ответ напечатают и убийца его прочтет.
- Это он повредил вам глаз? - спросила молодая женщина, пытаясь оттеснить конкурента.
- Да, - кивнул я. - Он меня ударил. Поэтому я и не смог его разглядеть, даже толком рассмотреть, что там произошло.
- И все-таки почему его убили? - не отставал мужчина.
- Понятия не имею, - ответил я. - Мы с отцом не виделись целых тридцать шесть лет, вплоть до того рокового дня.
- Почему не виделись? - с оттенком укоризны спросила женщина.
- Он эмигрировал в Австралию, когда мне был всего год, - сказал я. - А мы с матерью с ним не поехали.
Оба они тотчас потеряли ко мне всякий интерес. Наверное, поняли, что я не могу или не хочу сообщить им ничего интересного.
На их месте я задал бы еще один вопрос: почему мама не эмигрировала в Австралию вместе с отцом? Ответ был прост: он ее убил. Но я не собирался говорить им об этом.
Глава 09
Рано утром во вторник я поехал в Южный Девон и припарковал машину неподалеку от длинного ряда разноцветных пляжных домиков, выстроившихся за Престон-Сэндс, в Пейнтоне. Из Кенилворта пришлось выехать в четыре тридцать, чтобы избежать часа пик, и я добрался до места, которое агенты турфирм называют английской Ривьерой, всего за три часа с небольшим.
По иронии судьбы, пришлось проехать мимо ипподрома Ньютон-Эббот, где сегодня должны были состояться скачки. Но ехал я сюда не работать. Лука с Бетси должны были забрать оборудование и вечером ждать меня в Ньюбери. Я надеялся присоединиться к ним позже.
Я запер свой старенький "Вольво" и пошел прогуляться вдоль берега.
Приехал я довольно рано, Пейнтон еще только начал просыпаться, работники рядами расставляли шезлонги в бело-синюю полоску на траве, здесь позже должны были появиться отдыхающие. Людей на пляже было немного, несколько человек выгуливали собак, двое-трое занимались бегом трусцой. Какой-то мужчина с металлодетектором ковырялся в песке.
Прекрасный июньский день, и даже в восемь утра солнце уже довольно высоко стояло в небе, и яркие его лучи отражались в море миллионом танцующих искр. Становилось все теплее, и я пожалел, что не надел шорты и пляжные шлепанцы, а вместо этого вырядился в темные брюки и черные кожаные ботинки.
Вспомнились события вчерашнего дня.
- Южный Девон, - тихо сказал мне сержант Мюррей, когда мы стояли в холле зала суда.
- Что? - спросил я.
- Южный Девон, - повторил он. - Там убили вашу мать. В Пейнтоне, Южный Девон. Тело ее нашли на пляже, неподалеку от пирса.
- О, - протянул я.