У генерала Панфилова имелась, хоть и немногочисленная, артиллерия, и он умело использовал ее. Иначе танковый таран не был бы остановлен.
Но у капитана Гундиловича и его 4 й роты была своя задача – удержать двухкилометровый участок обороны. А на холме появился чешский танк "Т 38", посланный ускорить наступление.
"Накаркал! – выругался ротный. – Только про танки подумал, они тут как тут".
Однако неожиданная помощь наступающим немецким взводам пользы не принесла.
Командир десятитонного танка "Т 38", немецкий лейтенант, получив приказ протаранить атакующих и ударить как следует, взялся за дело слишком рьяно.
Он пошел напролом, обогнал оба бронетранспортера. Его скорострельная 37 миллиметровая пушка и два пулемета вели непрерывный огонь.
Танк подминал окоп за окопом, а выскакивающие красноармейцы падали под пулеметными очередями. Экипаж вошел в азарт, гордясь смелостью своего командира, который за считаные минуты переломил обстановку.
За танком поспешили оба бронетранспортера и поднялись в атаку штурмовые взводы, нарушив четкий порядок наступления. Неизвестно откуда взявшийся "Т 38" смешал план атаки и влез в гущу обороны четвертой роты.
Этим мгновенно воспользовался капитан Гундилович. Сейчас все решали не пушки и пулеметы, а инициатива бойцов с их винтовками, гранатами и бутылками с горючей смесью.
Русские не побежали, как того ожидали наступающие. А вели огонь в упор, швыряли гранаты. Командир взвода Михаил Шишкин, пропустив над головой ревущий на полном газу бронетранспортер, бросил в десантное отделение "лимонку".
Противотанковые гранаты были завалены землей, и он не мог отыскать их. Еще двое красноармейцев тоже бросили гранаты. Обоих скосили автоматные очереди солдат штурмового отделения.
Иван Москаленко отшатнулся от выхлопов двигателя, закашлялся, жадно хватая ртом холодный воздух. Собравшись с силами, бросил черную бутылку с "КС". Огонь размотало по гусенице.
Капитан Гундилович нащупал увесистую противотанковую гранату и швырнул ее под гусеницы бронетранспортера. Взлетели оторванные звенья, из-под десантного отсека выбивало пламя – разорвало бензобак.
Василий Клочков вместе с артиллеристами выкатил на пригорок горную пушку на деревянных колесах. Наводчик поймал главную цель – чешский танк "Т 38". Фугасный снаряд весом шесть килограммов взорвался, вывернув колесо и разорвав гусеницу.
– Бей еще, – торопил наводчика политрук.
– Не торопись… надо прицелиться.
Следующий фугас вмял броню под башней, из люков выскакивал экипаж. Их расстреливали из винтовок, добивали штыками. Один из танкистов, вывернувшись, автоматной очередью свалил красноармейца и побежал прочь.
Его догнал молодой боец Дутов Петро и со злостью вонзил штык в спину. Подобрал автомат, снял с руки часы. Часы оказались добротные, швейцарские, с подсветкой. Смущаясь, он протянул их Павлу Гундиловичу:
– Возьмите, товарищ капитан. Вам нужнее.
Но у ротного имелись неплохие часы Кировского завода. Брать немецкий трофей было как-то не к лицу.
– Оставь себе, Петр.
– Автомат тоже можно забрать?
– Бери. Только запасные магазины поищи.
Бой в общем уже заканчивался. Немцы отступили. Напоследок преподнес неприятный сюрприз легкий бронетранспортер "ганомаг".
Машину посчитали подбитой, кое-кто полез за трофеями. Однако неожиданно взревел заглохший двигатель, и бронетранспортер, набирая скорость, стал уходить в сторону немецких позиций. Пулеметчик, развернув свой "МГ 34", длинными очередями свалил одного, другого бойца.
Кто-то бросил гранату, но "ганомаг" был уже далеко. Успела пальнуть пару раз горная пушка, однако расчет прицелиться толком не успел. Машину догнал из "максима" Иван Москаленко. Брызнули искры от рикошета, "ганомаг", подбирая своих, миновал открытое место и скрылся среди деревьев.
Немецкий танковый таран своей цели не достиг. В разных местах дымили или догорали более десятка танков. Но и полк понес большие потери. Копали братскую могилу для погибших, вывозили раненых.
Много было тяжелых, угодивших под разрывы снарядов и мин. Люди страдали от многочисленных осколков, буквально разрывающих тела. Начальник санчасти показал командиру полка пригоршню извлеченных осколков. Острых как бритва, скрученных, крупных, величиной с детскую ладонь.
Сплющенная от ударов шрапнель со следами крови была размером с крупную вишню.
– Скорость разлета около тысячи метров в секунду. Люди истекают кровью в считаные минуты, – устало проговорил хирург, сделавший за день несколько десятков операций.
Комполка молча курил, а начальник санчасти, он же хирург, продолжал:
– Больше всего несут потери те, кто выскакивают из окопов во время обстрела. Заставляйте людей пережидать обстрел в окопах. Хоть какой-то выход уменьшить потери…
Комбат Суханов, переводчик и капитан Гундилович допрашивали пленного танкиста. Старший унтер-офицер был наводчиком в разведывательном танке "Лукс" и на вопросы отвечал нервозно.
Он был уверен, что его расстреляют (танкистов действительно редко брали в плен), и держался с отрешенностью обреченного человека.
– Брось выламываться, – не выдержал Павел Гундилович. – Если на месте не прикончили, то в штабе тебя никто не тронет.
Капитан неплохо говорил по-немецки и обходился без переводчика.
– Или ты на тот свет рвешься?
– Никуда я не рвусь, – огрызнулся унтер-офицер. – Но какой толк в моих показаниях? Завтра-послезавтра здесь будут наши…
– А почему не сегодня? – перебил его комбат Суханов. – Вы же не меньше двух батальонов бронетехники собрали, но ряшку мы вам набили. И завтра набьем, будь уверен.
Лейтенант-переводчик торопливо переводил слова Суханова. Понемногу разговорились. В обмен на гарантию оставить его в живых унтер-офицер дал кое-какие показания. Фактического материала в них было мало, больше самоуверенных высказываний.
На Можайском направлении ведет наступление моторизованная дивизия СС "Рейх" и две другие танковые дивизии. В основном они оснащены танками "Т 3" и "Т 4". Пушки калибра 37 миллиметров на "Т 3" заменены на 50 миллиметровки.
– Снаряды усилены, – размахивал руками унтер-офицер. – Широко используются подкалиберные, а также бронебойные снаряды с дополнительным разрывным зарядом. За километр они пробивают полста миллиметров брони.
– То есть наши "тридцатьчетверки" свободно берут? – насмешливо спросил Павел Гундилович.
– Выходит, так…
– А чего же вы этих чешских тараканов пачками в бой посылаете? И "Т 3" с вашими усиленными снарядами вон там догорают. Разуй глаза, если не разглядел. Сидит, расхваливает свой драный вермахт. Вы Москву когда взять собирались? Или уже раздумали? Отбили охоту.
Унтер-офицер, сопя, закуривал мятую сигарету из пачки.
– Оглох, что ли? Уши прочистить?
– Москву планировалось взять через восемь-десять недель после начала боевых действий, – выдавил танкист.
– А затем сжечь или затопить. Так?
– Планы Верховного командования мне неизвестны.
– Все тебе известно и ясно, – отмахнулся капитан. – Четыре месяца уже война идет. Сколько твоих камрадов угробилось? С полмиллиона точно. Не видать вам Москвы, это я тебе точно скажу.
Такие вот разговоры зачастую велись с пленными в трудном для нас октябре сорок первого года. Возможно, пленные принимали это как пропаганду. Но оставалось фактом растущее число убитых и покалеченных солдат вермахта.
И надвигалась русская зима с ее сорокаградусными морозами, снегом по пояс и безрадостными перспективами. Наполеон сто лет назад пытался захватить Россию. Армия померзла среди болот и лесов. Хочешь не хочешь, а все чаще приходили эти воспоминания.
Слишком велика Россия. Конца-краю нет. Может, и зря затеяли эту "Барбароссу". Хватило бы и Европы с ее теплыми сортирами и шоссейными дорогами…
Глава 6
Панфиловцы продолжают бой
Точнее, это была сплошная полоса боев, из которых дивизия практически не выходила всю вторую половину октября. Гибли люди, на смену им приходило пополнение.
Осколком в руку тяжело ранило ротного Лимарева. Его увозили на санях вместе с тремя другими ранеными. С примотанной к груди рукой, старший лейтенант пытался дать Андрею Краеву последние ненужные наставления:
– Ты, Андрей, людей береги. Ребята у нас смелые… они еще себя покажут.
Лимарева, несмотря на сильную боль, угнетала мысль, что уходит он в тыл буднично, незаметно. Никто не лез с ним прощаться, не пытался обнять, даже старшина Снитко. И награды не успел заслужить, хотя Андрей Краев и пулеметчик Швецов получили недавно медали "За отвагу".
Лейтенант Краев, принявший роту, кивнул и, как показалось Лимареву, суховато пожелал:
– А вам выздороветь побыстрее, Юрий Федотович. Ездовой, трогай, пока обстрел не начался.
– Постой, – удержал ездового бывший ротный. – Степан, подойди поближе на пару слов.
Старшина Снитко приблизился к повозке, и Лимарев попросил его:
– Степан, рука сильно ноет. Плесни спиртика.
– Кончился спирт, – с полминуты поразмышляв, сказал старшина.
У него оставалась почти полная фляжка, но он хотел выпить сам, да и нового ротного угостить.
– Отдай флягу Федотычу, – приказал Краев. – Пусть разделит на всех четверых. Людям полегче станет. Видишь, раненые страдают.
Затем повернулся и зашагал к изрытым минами позициям. На ходу подозвал к себе Ивана Коржака:
– Примешь первый взвод.
– Есть, – козырнул сержант.
Оглянулся на старшину Снитко.
– Сколько боеприпасов в заначке?
– Так уж и в заначке. Берег до последнего на самый крайний случай. Тысяча двести винтовочных патронов и сорок гранат "РГД 33". "Лимонок" еще полтора ящика.
– Пятьсот штук отдай в расчет Швецова и по двести ручным пулеметчикам. Остальное распределишь по стрелкам. Гранаты тоже раздай. И сразу дуй на склад боепитания, я уже туда звонил. Получишь еще патроны, противотанковые гранаты и ящик бутылок с "КС".
– Так я что, старшиной остаюсь? – осторожно спросил Снитко. Он до последнего был уверен, что после стычек с лейтенантом тот на прежней должности его не оставит.
– А кого еще ставить? – засмеялся Краев. – Мужик ты ушлый, расторопный. Или думаешь, я с тобой прежние счеты сводить буду? У меня таких привычек нет.
Снитко, уверенный, что новый ротный отправит его в окопы, облегченно вздохнул:
– Я не подведу, Андрей Дмитриевич. Сами видите, рота всегда накормлена, все одеты, обуты. И спирту сегодня принесу.
– Для всей роты?
– Выбью для всей роты. Морозы уже. Обязаны выдавать.
– Ладно, иди, Степан. Боеприпасы и ужин быстрее тащи, люди голодные. Махорку не забудь.
Сержант Веселков засмеялся, глядя, как суетится старшина. Переглянулся с Иваном Коржаком и заметил:
– Чует кошка, чье мясо съела. Очень он в окопы идти боялся. Теперь, может, воровать поменьше станет.
Бои шли сразу на нескольких участках. Немцы пытались захватить деревни Княжево, Федосьино, Игнатово. Особенно сильный удар принял на себя 1075 й полк.
Сохранились документы, которые говорили о накале боев на подступах к Волоколамску.
Генерал Рокоссовский докладывал командованию Западного фронта: "25 октября противник при поддержке 30 бомбардировщиков упорно атаковал Волоколамск. Части 316 й дивизии генерала Панфилова отразили две атаки танков. Уничтожили и вывели из строя свыше двадцати пяти машин, в том числе несколько тяжелых штурмовых орудий.
Во второй половине дня противник ввел одновременно 120 танков и самоходных орудий, и после ожесточенного боя к вечеру овладел станцией Волоколамск".
Генерал Панфилов, находясь на позициях, с горечью наблюдал, как отходят, прорываются из окружения его люди.
Он не был "кабинетным" генералом и обычно находился на переднем крае. Потеря Волоколамска была обидной и горькой неудачей. Но слишком неравны были силы. Немецкие войска с большими потерями преодолели эти 25 километров за десять дней. Времена, когда танковые клинья делали прорывы в десятки километров за день, уже прошли. Немцы с большим трудом продвигались на два-три километра в день.
А в холодном воздухе над немецкими позициями, сброшенные с советских самолетов, кружились листовки пепельного цвета. В них не было призывов сдаваться в плен или еще каких-то лозунгов.
На темном траурном фоне перечислялись имена убитых солдат и офицеров вермахта, адреса их бывшего местожительства. Имен было много, тысячи. И список продолжали новые листовки, которые сбрасывали каждый день. По сведениям, полученным от пленных, эти списки погибших действовали на живых крайне тягостно.
Россия… надо ли было сюда соваться?
Рота капитана Гундиловича прикрывала отход полка и разрозненных подразделений. Из артиллерии с ним была батарея Матвея Сташкова, в которой остались два избитых осколками орудия и поврежденные прицелы.
С 19 октября Москва находилась на осадном положении, что говорило о крайне серьезной ситуации. Политрук Клочков, в порванном осколками полушубке, с трудом шагал, держась рукой за повозку.
За спиной он нес винтовку. Ездовой предложил:
– Присядьте, товарищ политрук.
Василий оглядел повозку, загруженную ящиками с боеприпасами, и хрипло ответил:
– Лошадь едва тянет, и я еще влезу. Дойду, здесь немного осталось.
Позиции заняли по обеим сторонам дороги. Это место показалось Гундиловичу и Клочкову наиболее удобным. Узкая извилистая дорога, холмы по бокам и неплохая видимость километра на три.
Торопливо рыли окопы. Помогло, что часть окопов и траншей остались от стоявшей здесь ранее батареи. В разрушенном капонире были разбросаны обломки легкой полковой пушки – видимо, накрыло прямым попаданием гаубичного снаряда.
Поодаль виднелся бугорок и табличка с размытыми именами погибших артиллеристов. Капитан Сташков снял каску.
– Куда ни глянешь, братские могилы. Эх, война, война…
Одно из своих орудий капитан решил поднять на бугор.
– Павел, выдели пяток бойцов подсобить, – попросил он. – Лошади не вытянут, а людей у меня всего ничего осталось.
Пушку, весом без малого полторы тонны, с трудом вкатили на высотку. Также вырыли капонир, который успели выкопать до половины. Наблюдатель, поднявшись в рост, кричал:
– Танки, танки…
До танков было еще далеко, зато приблизились три мотоцикла. Из одного вытащили легкий 50 миллиметровый миномет, посыпались мины размером с перезрелый огурец, они взрывались с недолетом.
Зато пулемет "МГ 34" частыми очередями простреливал брустверы, срезал кусты, вызывая на себя ответный огонь. Немецкие разведчики с ходу пытались определить наиболее важные цели, и в первую очередь артиллерию.
Увидев, как блеснули стекла бинокля, капитан приказал пулеметчику Ивану Москаленко:
– Врежь по наблюдателю, а то он на шею уже влез.
"Максим" ударил пристрелочной очередью, которая легла с недолетом, затем Москаленко поднял прицел и хлестнул по офицеру-наблюдателю. Пуля ударила немца в бедро. Подчиненные подхватили его на руки и потащили в безопасное место.
– Хорошо ползут, – бормотал сержант, посылая очередь вслед.
Но, не дожидаясь данных разведки, уже на полном ходу приближались два танка "Т 3", а обходя их, подминал кусты тяжелый "панцер" "Т 4". Еще два танка и бронетранспортер приотстали. Немецкая пехота тоже вперед пока не рвалась. Как бьет русский "максим", они хорошо знали.
Дивизионные пушки образца 1909 года, хоть и были усовершенствованы в двадцатых годах, для борьбы с танками подходили с натяжкой. Да еще когда повреждены прицелы.
Впрочем, в истории Великой Отечественной войны имелись многочисленные случаи, когда все решал опыт артиллеристов. Бывало, что через канал ствола целились и попадали не с первого, так со второго снаряда.
Оба разогнавшихся танка "Т 3" вдруг остановились и с расстояния пятисот метров обрушили град снарядов на орудие, стоявшее на холме. Оно казалось им наиболее опасным.
Матвей Сташков, раньше времени не высовывавшийся, ударил из укрытия. Первым снарядом промахнулся, но второй закатил в лобовую часть "панцера". Специально для штурмовых действий под Москвой немцы усилили броню многих танков "Т 3", самых массовых в то время.
Болванка весом шесть килограммов ударила точно между курсовым пулеметом и широкой смотровой щелью. Однако броню не пробила. Смяв пулеметный ствол, с воем ушла рикошетом в сторону.
Расчет "трехдюймовки" лихорадочно заряжал новый снаряд. Успели, но ответный осколочный взорвался рядом с орудием. Были ранены заряжающий и подносчик, осколок пробил, сорвал с головы капитана каску.
Ковырнув пальцем пробоину, он подмигнул своему помощнику Жердеву:
– Испортили добро, гады. Так и убить могли.
Кто-то из артиллеристов принес другую каску.
– Наденьте, товарищ капитан.
Подошел ротный Гундилович:
– Ты башку лишний раз не высовывай, она нам еще пригодится.
– Постараюсь, – пошатываясь, зашагал к "трехдюймовке" старый артиллерист. Ударило его крепко, но оставлять орудие он не собирался.
"Т 3" усилил стрельбу, посылая снаряд за снарядом. Орудие с холма, не надеясь на поврежденный прицел, послало три фугасных снаряда подряд. Взрыв порвал гусеницу "Т 3", смял, издырявил крыло.
– Бей, товрищ капитан! – кричал, зажимая пробитую руку, заряжающий.
На этот раз Сташков угодил бронебойным снарядом в основание башни и перекосил ее, сорвав с погона.
– Что, получил, гад! – торжествующе махал кулаком заряжающий. – Теперь не постреляешь.
Однако на дорогу вырвался тяжелый "Т 4" и с ревом пошел на орудие Сташкова. Угол горизонтального обстрела его старой пушки составлял всего пять градусов. "Т 4" обходил пушку стороной, затем остановился. Короткий ствол опускался, нащупывая цель.
– Амба! – простонал заряжающий и сжался в комок.
Матвей Игнатьевич Сташков знал, что не успеет развернуть пушку (половина расчета ранена и контужена), но упорно ворочал вместе с помощниками станину.
– Не успеем, – шептал наводчик. – Обидно…
Однако на войне обстановка меняется быстро. Политрук Клочков, сбросив полушубок, забежал сбоку и швырнул бутылку с горючей смесью. Густое липкое пламя растеклось по борту. Этот бросок не был смертельно опасным для танка – требовалось угодить в жалюзи, через которое горючая смесь просачивалась в двигатель. Однако полыхнувший огонь заставил наводчика выстрелить, не довернув прицел, а механик дал полный газ, уходя от новых бутылок с "коктейлем Молотова".
Лейтенант Михаил Шишкин впервые так близко увидел немецкий танк. Это была громадина. Языки пламени плясали по броне, из выхлопных труб вырывались клубы густого дыма. Башня вращалась по кругу, гулко ахнуло короткое массивное орудие.
Машина, крутнувшись, смяла окоп ручных пулеметчиков. Шишкин видел, как один попытался выскочить, но исчез под гусеницей.
Почва была в этом месте рыхлой, и танк завяз кормой. Гусеницы бешено вращались, выбрасывая комья земли, обрывки шинели и кровяные куски. Пулеметчик был разорван гусеницами.