У нее в руках оказалась моя коробка с археологическими образцами. Я не хотел, чтобы она заглядывала туда.
– Это мой кристалл, – ответил я. – Положи его на место.
– Что за кристалл? – Марлен пыталась открыть крышку. – Она не слишком тяжелая.
– Это для предсказаний, – начал я.
Спайдер, который прекрасно умел подхватывать подобные разговоры, продолжил:
– Он специалист по разным предсказаниям, знаете, вроде астрологических прогнозов в газетах.
– Каких газетах? – поинтересовалась Марлен.
– Да почти во всех, – ответил Спайдер. – И под самыми различными именами. Все обращаются к нему. Он у нас знаменитость.
– Да брось, – сказала Мег или Пег.
– Именно, – подтвердил я. – Именно я все прогнозы и составляю.
– Не очень-то ты угадал в этом месяце в "Откровеннике для Подростков", – пожала плечами Пег или Мег. – По крайней мере, для Рыб уж точно.
– Смешно говорить об этом, но я нарочно. Они задолжали мне гонорар за три месяца. И на этой неделе я специально перепутал все для Рыб и Козерога. И главное, я предупреждал их, что так и сделаю.
– А по руке умеешь гадать?
– Может ли он гадать по руке? – возмутился Спайдер. – На прошлой неделе он по руке предсказал мне, что вы вдвоем придете сегодня к нам сюда. – И Спайдер выдал короткий сардонический смешок. – Может ли он гадать по руке!
– И что он сказал про нас сегодня? – полюбопытствовала Марлен.
– Краткие мгновения счастья, – печально вздохнул Спайдер, – вырванные из жизни, полной тягот и лишений.
– Что еще? – допытывалась Марлен, протягивая мне развернутую ладонь.
Я нежно взял ее руку и усадил девушку рядом с собой на кровать.
– Бунтарский дух, – начал я читать по ее ладони. – Страстная натура, рвущаяся на свободу.
– Какую свободу?
– Свободу от буржуазных условностей современного общества. – Я провел пальцами по ее ладони. Это была блеклая маленькая ладошка, лишенная всякой индивидуальности. – Ты отрицаешь условности и идешь на риск ради мимолетного мгновения блаженства.
– А-атстань, – протянула Марлен, но не забрала ладони из моей руки.
Из гостиной доносились смех и возня Спайдера и второй девчонки.
– А мне! – кричала Мег или Пег.
– Спайдер погадает тебе сам! – крикнул я в ответ. – Он не хуже меня в этом разбирается.
– Но ты займешься мной попозже? – не отставала Мег или Пег.
Я уже сосредоточил все свое внимание на вязаном свитере Марлен.
– Да, – пообещал я. – Тобой я займусь попозже.
Я не помню, как ушли девушки. Наверное, Спайдер выпустил их рано утром. Смутно помню, что они не могли найти карандаш для бровей и им не хватало булавок. Они волновались, что опаздывают на работу, и ворчали, что у меня нет будильника.
– А я никогда не возбуждаюсь. Поэтому мне не нужен будильник, – сострил я, повернулся на другой бок и снова заснул.
Когда я наконец выполз из постели и заказал завтрак, было уже одиннадцать часов. Затем я уселся в гостиной и вплотную занялся апельсиновым соком, кукурузными хлопьями, ветчиной и яйцами. В эту минуту вошла Лиз. Между моим номером и апартаментами, в которых расположились Сайлас и Лиз, была дверь. Лиз легонько постучала, прежде чем войти. Выглядела она потрясающе.
– Боже, ну и видок у тебя, – сказала она.
Я не ответил. Тогда она придвинула стул, уселась напротив меня и налила себе кофе в мою пустую чашку. Я высыпал остатки сахара из сахарницы и налил туда кофе для себя.
– Кто были эти ужасные девицы?
– Марлен и Мег, – ответил я. – Или, может, то была Пег.
– Они довольно потасканные.
– Да, есть немного, – согласился я.
Лиз надела простенькое шерстяное платье, а прическу она, наверное, укладывала все утро. Она взяла себе кусочек тостика, смазала его маслом и обмакнула в желток моей яичницы. Я сказал:
– Я хотел оставить это на потом.
– Да, я заметила.
– Ты что, не завтракала еще?
– Я завтракала в половине восьмого, перед тем как Сайлас уехал в Винчестер.
– Зачем это он поехал туда?
– Там у него покупатель металлолома. После этого у него встреча с кем-то по поводу сдачи коттеджа. Его не будет весь день.
– А почему ты не поехала с ним?
– Он не взял меня. Я ему нужна буду, если с этим покупателем дело не выгорит. Он не хочет, чтобы нас видели вместе.
– Плохо, – сказал я и предложил: – Прекрасный джем. Попробуй немного.
Она взяла еще тостик и подлила себе кофе.
– Я и сама не очень-то хотела ехать с ним. Он в плохом настроении сегодня.
– Угу. Он мне уже осточертел.
– Сам виноват. Зачем ты подкалывал его вчера в лифте?
– Не знаю, – признался я.
– Вы все время цапаетесь.
– Да, детская ревность.
– Сайлас был добр к нам, – напомнила Лиз.
– Может быть, но сколько нам еще ходить перед ним на задних лапах, безмолвно сносить все и позволять ему быть в плохом настроении? Кроме того, мне надоело вечно быть шофером или каким-то придурком, который случайно нашел документы на чердаке и не слишком понимает, что там написано, или швейцаром при Сайласе, или охранником, или адъютантом. Почему я не могу хоть один раз сыграть какую-нибудь важную шишку?
– Вечно ты об этом, – вздохнула Лиз. – Почему бы тебе не поговорить на эту тему с Сайласом?
– Что я и собираюсь сделать. Пора и мне принять некоторые решения.
– И какое же твое первое решение?
– Прекрати дразнить меня, – рассердился я, но она настойчиво повторила свой вопрос.
– Ладно, – наконец сдался я. – Мне противно все это. И Сайлас мне тоже противен, если хочешь знать.
– Брось, – не поверила она. – Вы обожаете друг друга. В жизни не видела двух идиотов, которые так хорошо находили бы общий язык.
– Он сочетает в себе все, что мне ненавистно, – возразил я. – Мне не нравится его официоз, его старорежимный форменный галстук, эти его штучки из офицерской столовки. Он старомоден. Это все уже почти полностью исчезло, весь этот мир. Люди типа Сайласа слишком долго заправляли делами. Теперь пришла очередь таких парней, как я. Наступила эпоха технократов.
Лиз рассмеялась:
– А так вот ты кто – технократ? – И снова смешок. – Ты собираешься стать первым технократическим мошенником.
– Я не хочу быть мошенником. Разве ты не понимаешь, что я тебе все время толкую? Это для бездарных, никчемных сутенеров, вся эта игра. Мне не нужно крутиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Я не глупее всех тех людей на улице. Мне не нужны обман, ложь, чтобы прокормиться. – Лиз улыбнулась. Когда ей заблагорассудится, она становится очень вредной. – И тебе тоже, Лиз, – добавил я.
Она наклонилась вперед:
– Ну, может быть, и так, дорогой. Но я при этом не жалуюсь, а вот ты жалуешься.
Она была такой хорошенькой в эту минуту, что я чуть было не сказал ей, как я в нее влюблен, и не предложил ей убежать со мной, но испугался, что она высмеет меня и скажет, что это очередной признак незрелости. Ей хотелось говорить о Сайласе.
– Ты, наверное, ждешь не дождешься возглавить наше трио, – обвинила она меня. – Лично я готова подчиняться его приказам, даже если иногда он ведет себя как старый упрямый осел. Он переживает за всех нас, не забывай об этом.
– Я бы тоже непрочь немного поволноваться, если бы он дал мне немного денег и посвятил в свои планы, – парировал я.
– А по мне пусть все остается как есть, – сказала она. – Он великолепен в своем роде, даже если иногда и задирает нос, но все равно в прошлом он был очень добр к нам. И я это помню, а ты как хочешь.
– Ты просто стараешься уговорить себя, – сказал я. – И когда же Сайлас был добр к тебе?
– Сайлас долгое время дружил с моим отцом, прежде чем мы с ним познакомились. Я работала администратором какого-то паршивого отеля во Франкфурте. Однажды он подошел ко мне и сказал: "Вы Элизабет Мейсон?". Я кивнула, но не совсем поверила ему, однако он только попросил меня передать привет моей матери, когда поеду домой в следующий раз. Он всегда был добр и внимателен ко мне, совсем еще ребенку, в то время. Ты даже не представляешь, как трудно работать в немецкой гостинице. Дирекция – просто гестаповцы, да и посетители не лучше. Туристы обращались со мной как со швалью, пока в один прекрасный день не теряли камеру в ресторане, или их ребенка не стошнило в спальне, или же им не понадобился зубной врач в два часа ночи, а иногда просто какая-нибудь немецкая девица, видите ли, немного поскандалила в номере и, может быть, удастся выдворить ее оттуда… Вот тогда меня тут же умасливали небольшими чаевыми. Я ненавидела этих негодяев и всегда буду счастлива обмишурить их, как они с радостью облапошивали меня. Их вовсе не волновали мои заботы, когда я, зарабатывая пять шиллингов в неделю, изо дня в день ела только картошку и кислую капусту, чтобы сэкономить деньги на починку обуви! Им было наплевать. А Сайласу нет.
– Да уж, он не наплевал. Это сразу заметно.
– Ты не совсем прав. Я виделась с Сайласом каждый день, неделями, прежде чем он назначил мне свидание. Он был добр и великодушен. Когда он ездил в Лондон, то всегда возил письма моей матери, а однажды привез мне на день рождения от мамы торт с праздничной надписью. Ему пришлось держать его на коленях всю дорогу в самолете, чтобы не испортить украшения из крема и надпись "С Днем рождения, Лиз. Мама". Он мог и не делать этого, он ничего с этого не имел.
Судя по всему, Лиз явно впадала в сентиментальность.
– А что он делал во Франкфурте? – поинтересовался я.
– Он жил там после войны как гражданское лицо вместе с остатками Союзного Военного Руководства. У него и сейчас там много связей. В то время он был моложе, и смеялся чаще. Он был забавный, отважный и богатый.
– Очень богатый?
– Ну, не в нашем сегодняшнем понимании этого слова. Правда у него было полдюжины приличных костюмов от Бентли. Пусть двухгодичной давности, но все же от Бентли, и мне это очень нравилось. Он имел счета в нескольких ресторанах, и я не могла никак привыкнуть к мысли, что можно пообедать и не платить, а просто расписаться. Однажды он даже сказал, что я могу подписать счет вместо него, если захочу пойти туда одна. Это привело меня в немыслимый восторг, и, бывало, я специально шла в обход, чтобы пройти мимо ресторана и якобы мельком бросить друзьям, что здесь мне разрешено подписывать чек. Но, конечно, я никогда не ходила в ресторан без Сайласа.
– Ну и правильно делала, – гнусно хихикнул я. – Это Сайлас пудрил тебе мозги. Тебя наверняка бы выставили с позором, если б ты попыталась подписать чек.
– Не вижу смысла. Он был богат. Его квартиру украшали картины, и шелк и…
– Безвкусная мелочевка, – подсказал я.
– Да, – согласилась Лиз. – Шелк и безвкусные мелочи, и мне это нравилось. Я просто с ума по нему сходила! Я никогда и не могла раньше даже предположить, что способна на такое. Но он не пользовался этим. Он мог бы иметь дюжину девчонок, и мне пришлось бы примириться с этим. А он не сделал этого. Он остался со мной. И сейчас со мной.
– Да что ты говоришь!
– Ну да, были эта Эльза и девушка из агентства в Балтиморе, но это все мимолетные увлечения. Эти женщины никогда не угрожали моему положению и знали это. Я сильно жалела их, несчастных, ведь они прекрасно знали, что их ждет. Тогда Сайлас был в расцвете сил. Он обладал всем: и внешностью, и талантом, и мозгами, и деньгами, – но не злоупотреблял этим. Он любил меня и старался не причинять мне боли. Я хочу отплатить ему тем же. И так будет всегда.
– Но ты ведь его больше не любишь, – возразил я.
– Есть что-то большее, чем любовь, более длительное, более сильное и в то же время утешительное.
– Согласен, – кивнул я. – И это называется деньги.
– Ты что, не можешь думать ни о чем другом? – спросила Лиз.
– Я никогда об этом не думаю, – ответил я. – Это вам с Сайласом все время нужны деньги. Кто тратится на тряпки, машины и бриллиантовые кольца? Не я же, детка, на мне все те же свитер и джинсы, купленные в Масисе в прошлом году. Мой единственный костюм сшил шесть лет назад скромный портной в Вест-Энде, там где живет моя мать. Вам с Сайласом выгодно, чтобы я выглядел дурачком, потому что у меня много времени уходит на чтение книг по археологии и истории. Я стараюсь развивать свои мозги, пока вы разъезжаете с видом королевских особ, которым приходится ночью общаться с чернью. Хочешь знать, сколько я потратил прошлой ночью? Шесть фунтов восемнадцать шиллингов и четыре пенса. Спайдер потратил десятку. Он был рад утереть мне нос. Ну, пусть уж будет по его. Так вот. Сколько прошло через ваши руки, вы, двое, никогда не думающие о деньгах?
– Сайлас играл и выиграл, и мы получили восемьсот фунтов чистыми.
– Ладно, твоя правда, – сдался я и разлил по чашкам остатки кофе.
– Нет, не моя, – сказала Лиз. – Ты прав. Мне не нужно было всего этого говорить. Ты не думаешь все время о деньгах. Нет человека, который довольствовался бы столь малым, как ты. Но насчет Сайласа ты ошибаешься. Что бы тебе в нем не нравилось, он все-таки умен. По-настоящему умен.
Она ожидала, что я буду протестовать.
– Он умен, – признал я. – Когда я представил его своей матери, она взглянула на него и сказала: "Это просто настоящий ящик для фокусов, этот парень". И всякий раз, как я встречался с ней потом, она непременно справлялась: "Как там поживает ящик для фокусов? Все еще выигрывает?".
– А почему нельзя все время выигрывать?
– Можно, если ты не Сайлас, конечно. Но для моей матери чей-то выигрыш всегда означает чей-то проигрыш, и, может, это кто-то из ее близких. Старик мой был чемпион мира по проигрыванию.
– Выигрывшие – проигравшие. Это как ястребы и голуби. Почему твой отец был неудачником?
– Он был прирожденным неудачником, – рассказывал я. – Он бросил школу в двенадцать лет и вкалывал до самой смерти.
– Что он делал? – поинтересовалась Лиз.
– Работал на какой-то зачуханной фабрике авторучек. Босс взял с него слово, что он не вступит в профсоюз. Ну он и не вступал. А однажды вечером в пивнушке на него напали полдюжины профсоюзных парней и чуть мозги из него не вышибли. Ему пришлось вступить в профсоюз, а они объявили забастовку, и мы были вынуждены жить на десять шиллингов в неделю, забастовочное пособие, и так пять месяцев. А в ту самую неделю, когда они возобновили работу, он сломал ногу.
Он участвовал в гражданской войне в Испании. Разумеется, на стороне проигравших. Так и не совершив ничего великого, умудрился подхватить инфекцию из питьевой воды, а когда вернулся в Англию, уже еле передвигался и нигде не мог найти работу. Мама ходила убирать по домам, чтобы прокормить нас. Вот и вся история жизни моего отца. Знаешь, я иногда могу так рассказать все это, что люди падают со смеху.
– Не сомневаюсь, что можешь, – ответила Лиз. – Это ужасно.
– Ты права, – согласился я, испытывая острую благодарность за то, что она понимала, насколько это ужасно. – Когда я был мальчишкой, я часто рассказывал эту историю для смеха, когда знакомил кого-нибудь со своим отцом. Однажды отец вошел в комнату. Многого он не услышал, всего несколько слов, но понял, о чем идет речь.
– И что же он сделал? – спросила Лиз.
– Рассмеялся вместе с нами. А потом тоже начал рассказывать эту историю как анекдот.
– Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – сказала Лиз.
– И каждый раз, когда любая из наших операций подходит к концу, во всех жертвах мне видится мой папаша. И я думаю: "Мы накалываем чьего-то старика". И у меня начинает сосать под ложечкой.
– У всех нас появляется такое чувство, – пожала плечами Лиз. – Это профессиональный риск. Во всякой работе есть свои опасности. У кожевников – сибирская язва, верхолазы могут упасть с крыши, летчики, взрываются в середине полета.
– Правильно, – кивнул я. – Но я бы предпочел взорваться в середине полета.
Я пошел в другой конец комнаты и включил радио. Зазвучала музыка, медленная и слезливая. Я взял Лиз за руку. Мы танцевали, прижавшись друг к другу, пока не раздались оглушительные аплодисменты. Я задернул штору на окне, как бы показывая, что представление окончено, и, повернувшись к Лиз, сказал:
– Ты понравилась им, детка. Слышишь, как они аплодируют? – Выхватив свежие цветы из вазы на столике, я преподнес ей букет. – Ну и разошлись они сегодня! Ты звезда, детка, большая-большая Бродвейская звезда, как я и предсказывал тебе, когда мы детьми играли на пыльной дороге в Шнуквилле.
Лиз захлопала ресницами:
– О, мистер Хардкасл, я так счастлива! Так безумно, глупо счастлива.
– Не называй меня мистером Хардкаслом, Линда, детка, меня зовут Джимми, и, кажется, настала минута, когда я могу попросить тебя протянуть мне руку и разрешить мне лететь с тобой среди звезд. – Я коснулся ее руки и шагнул к ней.
Лиз спрятала лицо в гостиничном букете и уныло произнесла:
– Но мистер Хар… То есть Джимми. О чем вы?
– Об этом самом, Линда, детка, – сказал я и вынул из кармана коробочку с фальшивым бриллиантовым кольцом.
– И это мне? – задохнулась Лиз, держа коробочку на расстоянии вытянутой руки. – Но, Джимми, вы же знаете, мое сердце обещано другому.
– Обещано, но не отдано, Линда, детка. Потянись к звездам, и мы оба вырвем у вечности краткое мгновенье счастья друг с другом, – ответил я, нервно улыбаясь.
Лиз поднесла коробочку поближе, потому что размытое изображение к этому времени приобрело резкость, и коробочка должна выйти крупным планом, иначе не носить больше Сайрасу П. Биггельхофелю своей кепки задом наперед. Она открыла коробочку, слегка наклонив ее, чтобы обмануть зрителя, и в свете прожекторов засверкало фальшивое колечко, которое я купил у незадачливого старого прощелыги в Сохо.
– Какое замечательное кольцо, Боб, – сказала Лиз. Ее голос с легким придыханием сменился на нормальный.
– Примерь, – попросил я, опасаясь, что она рассердится, по-настоящему рассердится.
– Оно не подойдет.
– Непременно подойдет, – сказал я. – Оно сделано специально для тебя.
Лиз не сводила с меня глаз, пока я не залился краской. Тогда она отвернулась, долгое время молчала, потом надела на палец кольцо, посмотрела на его и вдруг резко сорвала его с руки. Заговорила она голосом Линды.
– О мистер Хардкасл, – страстно вздохнула она. – Если бы только мое сердце не было отдано другому!
Я поцеловал ее. Она не спешила оттолкнуть меня, но в конце концов все-таки сказала:
– Ничего не получится, мистер Хардкасл, обычно ничего из этого не получается.
Но после этих слов она сама поцеловала меня, медленно и с чувством, а затем опрометью бросилась из комнаты.
– Медленный наплыв, – крикнул я ей вслед, но догонять ее не стал. Я заказал еще кофе себе в номер и засел за книги по археологии.
Я как раз слушал учебную передачу по радио "Вилли ин дер кранкенхауз", когда Сайлас ворвался в комнату со словами:
– Мне надо с тобой поговорить.
– Ди шуле ист цу енде, – повторил я за диктором.
– Выключи это, – приказал Сайлас.
– Вифиль ур ист ее? – спросил радиоучитель.
– Ее ист айн хальб фир, – ответил ему я.
– Ее ист хальб фир, – машинально поправил меня Сайлас. – Ты почему расстроил Лиз?