- Это не наше дело. Вы напираете на законы. - Пожалуйста. - Она достала из ящика свои инструкции. - Мы тоже грамотные… - И ткнула пальцем в то место, где действительно указывалось, что в номере находиться с оружием нельзя.
Я ничего не мог сказать. Хотя и вертелся на языке вопрос: как, например, обходятся работники милиции, военнослужащие, обязанные иметь при себе пистолет? Не сдашь же его в камеру хранения?
Но этот вопрос надо было задавать не ей, маленькому исполнителю, j тем, кто составил инструкцию.
Я подумал, что есть ещё требования, выполнять которые практически невозможно.
Дежурная по этажу проводила меня в номер, и я свалился в постель, чтобы наверстать две ночи полусна в аэропорту. Наутро, в понедельник, я отправился в прокуратуру.
Первый визит, разумеется, - к прокурору края.
Он справился, когда я прибыл, как отдохнул. О недоразумении в гостинице я умолчал - в конце концов, только одна ночь. Вряд ли я задержусь в Барнауле.
- Крылатовское дело знаю в общих чертах, - сказал прокурор. - За всем не уследишь. Вам надо поговорить с замначальника следственного отдела Кукуевым. Он в курсе. А с человеком, хорошо знающим дело, увы, не встретитесь.
- Со следователем?
- С ним. Уволился. Поступил в аспирантуру.
Прокурор вызвал замначальника следственного отдела и представил меня. Мы отправились в его кабинет.
- Что это вы решили вернуться к самоубийству Залесской? - спросил Кукуев.
- Поступил сигнал. - Я рассказал о письме Мурзина.
- Если по каждому письму поднимать дела, никаких штатов не хватит, - покачал головой замначальника отдела и, спохватившись, добавил: - Впрочем, вам, наверху, виднее. Можете, наверное, позволить себе тратить время на одно дело. А у наших следователей в производстве по пять-десять одновременно…
- Знаю, - кивнул я, - Работал в прокуратуре области.
- Значит, бывали в нашей шкуре?
- Семь лет…
В его словах послышались доверительные нотки:
- Свой, выходит… Это хорошо. Должен понять. Скажем прямо, деля-то расследовано добросовестно. Парень теоретически подкован. Плохого, наверное, в аспирантуру не приняли бы, да ещё в Ленинградский университет. Так я говорю или нет? - Я пожал плечами. - Аспирантура, она требует… - он постучал пальцем по лбу.
- Требует, - согласился я.
- Вот именно. - Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул. Как бы согласился: хочешь не хочешь, от тебя, видимо, не отвертеться.
Я его понял. И предложил мировую:
- Возможно, понадобится ваша помощь.
- Группу создавать не будем, - сказал он твёрдо. - Людей нет.
- Ив управлении внутренних дел?
- Это - ради бога. - Кукуев взялся за телефон.
- Одна только просьба. Кого-нибудь из тех, кто уже принимал участие в следствии… Все-таки в курсе дела.
Он кивнул:
- Ладно, организуем. Старший лейтенат Ищенко.
Двадцать лет в угрозыске. Хороший работник. Пойдёт?
Я прикинул в голове - лет сорок - сорок пять. Опытный, наверное. Во всяком случае, учить не придётся.
- Пойдёт. Из местных?
- Нет. Но вы на это не смотрите. Край знает как свои пять пальцев…
Наверное, рыболов или охотник, подумал я. Обычно именно они хорошо знают местность.
В УВД края ответили, что Ищенко в командировке.
- С чего думаете начать? - спросил замначальника следственного отдела.
- Поеду в совхоз.
- Правильно, - одобрил он, - езжайте. Работайте. Может, и мы у вас кое-чему поучимся. - В его последних словах промелькнула едва уловимая ирония. - А Ищенко догонит. Это мы обеспечим, - закончил он.
Уладив в Барнауле ещё несколько дел, я вылетел в тот же день в Североозерск.
Кукуев сам проводил меня в аэропорт. Пожелал успеха. На этот раз без иронии. Хотя положение его, прямо скажем, было щекотливое. Дело согласился прекратить именно он. И если моё расследование опровергнет результаты предыдущего, неприятностей не оберёшься.
Правда, наперёд не угадаешь. Я тоже могу не найти ничего нового. Могу и ошибиться. Все мы люди, как говорится…
Человек, который придумал изречение "любое тайное станет явным", вряд ли имел отношения к следовательской работе. А если и имел, то был зарвавшийся оптимист или просто-напросто хвастун. Надо знать, как дорого даётся каждый процент раскрываемости. Есть, остаются ещё за скобками благополучных цифр неумолимые единицы… Папки, которые лежат в архиве с грифом: "Хранить до…"
Это значит, что кто-то из моих коллег потерпел неудачу. Преступник оказался хитрее, или ему здорово помогли обстоятельства…
Конечно, когда я летел в Североозерск на тихоходном Ан-2, у меня и в мыслях не было, так сказать, программировать на всякий случай возможную неудачу.
Собственно, я себе ещё и не представлял людей, с которыми столкнусь во время расследования. Ведь через них, их поступки, поведение ищешь истину.
Но одно я чувствовал. И это не мистика и не шестое чувство. Я даже не знаю что. У меня пропадала уверенность в том, что следователь, занимавшийся раньше делом о самоубийстве в Крылатом, поставил все точки над i. Мне вспомнился совет Ивана Васильевича: вести дело так, словно не было до меня никакого расследования. Но я и в самом деле не забывал о том, что оно было.
Выходило, что Залесская покончила с собой в результате угрызений совести или боязни разоблачения в измене.
Не бог весть какая редкая причина. Вину во всем она брала на себя.
Но может быть, её довели до самоубийства? Тогда это преступление. Тяжкое л сурово наказуемое. В принципе следователь шёл по правильному пути. Он расследовал именно эту линию. Но, внимательно изучив все материалы, я чувствовал, что мой предшественник, возможно несознательно, доказывал версию, изложенную в предсмертном письме самой Залесской.
Мне самому случалось встречаться с подобными случаями: с первых шагов факты до того завораживают, что отделаться от их убедительности или непреложности стоит огромного труда. Помимо этого, увы, кое-где проступали следы спешки. Пусть едва-едва заметно. Я их видел…
Ещё. Очевидцев происшествия не было. В таком случае проверка версии убийства, по-моему, обязательн-а. Как бы невероятно это ни выглядело… Любое невероятное может оказаться вполне вероятным, что нередко случается в нашей профессии, берущей начало чуть ли не в Древнем Риме…
Ещё Цицерон заявлял: "Даже честные граждане, не смущаясь, прибегают к подлогу".
Опять же - письмо директора совхоза Мурзина. Уверен, забот и хлопот у него, как говорится, полон рот. И если этот занятый человек, депутат Верховного Совета республики, берет на себя смелость и, что очень важно, ответственность обращаться к прокурору Российской Федерации с просьбой пересмотреть прекращённое дело, тут уж действительно стоит о чем задуматься.
И пишет он не только от своего имени. Видимо, общественность совхоза тоже хочет разобраться в этой трагической истории.
Ехать в совхоз с таким настроением, чтобы, подобно Цезарю, воскликнуть "пришёл, увидел, победил", я не имел никаких оснований. В конце концов, если я докажу, что мой предшественник прав, моя миссия будет выполнена.
Но так, чтобы никто не мог задать такого вопроса, на который я бы не ответил…
Самолёт опустился на зеленое поле. Аэропорт Североозерска - изба. Рядом
- традиционная полосатая колбаса.
Меня встретил милицейский "газик". Часа полтора хорошей гонки по не совсем хорошей грунтовой дороге. Мимо бесконечных полей, разделённых ровными квадратами лесозащитных полос.
В Крылатое добираемся в сумерки.
Большое село посреди степи, продуваемое со всех сторон. Домики из кирпича. Кое-где деревянные, финские. Утопают в садах. Главная улица хорошо освещена. Как везде - центральная площадь, обрамлённая двухэтажными домами.
Одинокий пёс поднялся с крыльца конторы совхоза, вяло шевеля хвостом.
Прощаюсь с водителем, чтобы попасть под опеку участкового инспектора.
Евгений Линёв - молодой парень, с умным, внимательным лицом. Совершенно непохожим на те, которые канонизированы в фильмах.
Участковый проводил меня в дом для приезжих. Пристройка к зданию конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, тёплую комнату с двумя койками.
- Вы будете жить один, товарищ следователь, - поспешил заверить Линёв.
- Верно, - подтвердил сторож. - Вон там у нас санузел, умывальник. Рядом - кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют…
- Ничего, обойдусь. Столовая есть?
- А как же! - ответил Савелий Фомич.
- Но сейчас поздно, закрыто. - Линёв посмотрел на ручные часы.
- Это точно, - сказал сторож. - Деревня. С курями спать ложатся. А чаек у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?
- Не мешает, - сказал я. - Спасибо.
Участковый инспектор спросил:
- Я вам нужен, товарищ следователь?
- На сегодня нет. Благодарю за хлопоты…
Он пожал плечами:
- Какие там хлопоты. Служба. - И, откозыряв, ушёл.
- К молодой жене. Секретарша директора, - подмигнул сторож. - Две недели, как свадьбу сыграли… За ради неё и напросился сюда из района.
- А прежний?
- Тю-тю. Подался далече… Перевели.
"Жаль, - подумал я. - Одним помощником, знающим село и его обитателей, меньше…"
Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок:
- Не знаю, понравится ли вам моя заварка… С мятой. По-стариковски. Для суставов полезно.
- Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.
- Могу и чистого. Индийский у меня.
- Давайте с мятой.
Савелий Фомич принёс маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил на стол.
- Стаканы в тумбочке. - Он собрался деликатно ретироваться.
- Присаживайтесь. Вдвоём веселее.
Он подумал, потоптался. Подсел к столу.
Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без неё командированные?).
Старик от угощения отказался. Прихлёбывал из стакана, макая в чай кусочек рафинада.
Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить московскому следователю свои соображения.
- Да, - вздохнул сторож, - в старое время девки от любви на себя руки накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или наоборот, бабе мужик её не в милость. Так, ежели распущать, кажный куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя надо. Грех - он всегда боком выйдет…
- Вы же сами говорили, что теперь, проще.
- Кому проще, а кому… Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у неё, наверное, тут было благополучно, - он повертел пальцем у виска.
- Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела…
- Не угодило вам нынешнее поколение, - улыбнулся я. - Ох, не угодило.
- Мне-то что. Я своё пожил. Пусть сами разбираются.
Нас все равно никто не слушает.
- А вы?
- Слушали. Попробуй я отцу слово поперёк сказать, Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены - мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово - закон. С малолетства приучена.
- Тоже не сладко. Горькая женская доля, - подзадорил я старика. - Рабство семейное, рабство общественное…
- Ишь, словечки понасочиняли, - усмехнулся ен. - Да вы-то почём знаете? Думаете, бабы только хрячили?
И веселиться не смели? Ещё как! На масленицу, на иванов день, на троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали… А нынче…
Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются" друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.
Всяк своё гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом…
(Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)
- Интересный?.
- Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал… Ну, махонький, поперёк торчит…
- Бабочка?
- А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам шептались, вздыхали вс"… И что ей ещё надо было, не понимаю…
- Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?
- Он - мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.
- Не удостаивал?
- Говорят, шуры-амуры не крутил.
- А она внешне как?
- Что теперича толковать? Нету человека… Приятная была. Вежливая. Городская, одним словом. Жалко…
Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушёл в свой закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.
Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас - глубокая ночь.
Он вошёл прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова, бритая наголо, густые чёрные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе заправлены в хромовые сапоги.
- Мурзин, Емельян Захарович, - представился он. - Прошу извинить. Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь. Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная…
Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить, что мне надевать в первую очередь.
- Ничего, я понимаю… - пробормотал я, берясь то за рубашку, то за брюки, то за пиджак.
- Так вы ко мне сейчас зайдёте?
- Да-да, конечно.
…Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери, стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную лечебницу, В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна настежь. На столе - алый вымпел "За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края".
- Устроились ничего? - спросил он, когда я сел.
- Нормальнр.
- Правда, у нас не такой комфорт, как в городе… Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?
- Правда, - кивнул я.
- Значит, с жильём в порядке?
- Да, конечно.
- Ну, тогда приступим к делу.
- Я слушаю.
- Вы скажите, что вас интересует. Постараюсь ответить.
- Прежде всего: у вас должны быть основания, если вы написали письмо в прокуратуру… Какие?
Он хмыкнул, провёл пятернёй по гладкой голове-от затылка ко лбу и обратно.
- Трудный вопрос вы задали. Так сразу и не ответишь.
- Вас не удовлетворили результаты проведённого следствия?
Мурзин покачал головой:
- С одной стороны, сомневаться в вашей работе я как бы не имею права. Вы своё, я своё. Но если подумать, конь о четырех ногах и то спотыкается. Верно я говорю?
- Все мы люди, - развёл я руками.
- Вот именно. Я тоже человек. Но и руководитель. Депутат к тому же. Ходят слухи в совхозе, что нечисто тут дело. Болтают даже, будто следователя подкупили… Который месяц пошёл со дня смерти Залесской, а все успокоиться не могут. Судачить людям я запретить не могу, верно я говорю? - Я кивнул. - Ну, я скажу, что это все сплошная чепуха, выдумка, парторг скажет, Иванов, Петров, Сидоров. Так ведь не поверят. Надо им убедительно доказать, на фактах: воспитательница действительно покончила с собой или нет. И если да, то почему. Мало ли бывает ошибок. Одна комиссия приедет - вроде гладко, другая приедет - все наоборот, сплошные непорядки. Верно я говорю? - Я опять кивнул. - И ещё. Руководитель совхоза кто?
Я. А может быть, что-то проглядел, упустил? Может быть, человеку худо было, а мы прошли мимо, вовремя не поддержали. Видите, сколько аспектов в этом вопросе?
- Ну что ж, я вас понимаю…
- Погодите. Ну, несознательный элемент - это одно.
Им, может, объясняешь, объясняешь, и все попусту. Вбили в голову. Но когда к вам приходят сознательные люди, коммунисты, комсомольцы, и говорят: не верим, что Залесская могла пойти на самоубийство. Я им должен ответить что-то конкретное. Верно я говорю?
- Вы можете сказать, кто именно приходил?
- Конечно. Заведующая детским садом, кандидат в члены КПСС, раз. - Он загнул палец. - Воспитательница того же детсада Завражная, два. Комсомолка. Между прочим, ближайшая подруга Залесской. Мамаши приходят, чьи дети воспитывались у Залесской. Да-да, приходят. Среди них хорошие, честные работницы. Это не какие-нибудь бабки с завалинок. Я одной говорю, что органы следствия свою работу знают, не доверять им мы не имеем права.
Другой…
В дверь заглянула секретарша. Ей-богу, прямо девчонка из седьмого-восьмого класса. Вот ради кого Женя Линёв осел в совхозе. Да и сам участковый выглядел очень молодо.
- Емельян Захарыч, район, - виновато произнесла она.
Мурзин сказал мне "извините" и схватил трубку одного из трех телефонов.
- Да, слушаю. Какое утро? Я уже скоро обедать собираюсь. Это вы там только что встали… Идёт нормально.
Надо справиться у Ильина. Он даст самый точный процент, - до сотых включительно. - Мурзин некоторое время поддакивал в трубку, изредка поглаживая бритую макушку. Про себя я уже назвал его Котовским. - А нельзя без меня? Если вам все равно, пошлю Ильина. Будь здоров.
Он с треском опустил трубку и стал вертеть диск другого аппарата.
- Объясняю… Кто это? - спросил он по телефону. - Николай Гордеевич у вас не объявлялся? Куда уехал? - Директор нажал на рычаг и снова стал набирать номер. - Выходит, надо заново все поднять. Чтобы люди наконец успокоились. Верно я говорю? - Он махнул рукой: сейчас, мол, продолжим…
- Николай Гордеевич, насилу тебя разыскал. Ты уж не в службу, а в дружбу, надо быть в районе к часу у второго секретаря. Я бы мог, да ты им выложишь все как на тарелочке. Не забудь про транспорт.
Рогожин, анафема, опять будет клясться, что выслал двенадцать, а прибыли восемь. Сам проверял сегодня. И один шофёр пьян в стельку. Кто его знает, со вчерашнего или уже с утра успел приложиться? Это подчеркни особо. Уже третий случай. Шенкелей этому Рогожину, шенкелей. Я заеду, не беспокойся. - Он закончил телефонный разговор. - Вы спросите почему? Много я видел. И войну прошёл. Как бы худо ни было, а человек стремится прежде всего жить.
Невмоготу, кажется, уж лучше сдохнуть, чем такая жизнь, а все-таки помирать не хочется. А тут… Или я чего-то не понимаю, или ненормальность какая-то. Да ведь с виду нормальная, жизнерадостная. Погубил себя выходит, человек, похоронили, а виновных нет, верно я говорю?
- Что я могу вам сказать, Емельян Захарович?.. - Пока директор совхоза разыскивал этого неуловимого Ильина, у меня потерялась нить беседы. - В настоящее время я знаю не больше", чем следователь, который вёл расследование до меня. От вас слышу только общие рассуждения, хотя они мне понятны. По-человечески, по-граждански…
- А что? Вы хотите, чтобы я указал виновного? Я его не знаю. Может, я виноват. Обидел чем-то её. Не создал условии. Может, Иванов, Петров, Сидоров…
- Залесская обращалась к вам с какой-нибудь просьбой?