- С просьбой - нет. А когда её выбрали в группу народного контроля, пришла. Говорит, не справится, мол. Я ей говорю: справишься, актив поможет. А кто её знает, может, она кого обидела или её… Верно я говорю?
- Постойте, она раскрыла какое-нибудь крупное хищение или злоупотребление?
- Что значит крупное? За это тянут к вам. Так, мелкие недостатки.
- И все-таки подробнее, пожалуйста.
- Я уж и не припомню всего.
- Выходит, у неё были враги?
- Не знаю. В этом как раз и следует разобраться…
В дверях появился заспанный, растрёпанный человек.
- Звали, Емельян Захарыч?
- Звал, Еремеев, звал. - Мурзин поморщился. - Причесался бы для порядку. Стыдно…
- Ладно уж, мои вороные-пристяжные не обидются…
- Перед людьми стыдно. Вот что, если опять из Песковского пруда будешь воду возить, поставлю навоз чистить!
- Так эвон какого кругаля давать…
- Надо будет, так и за двадцать вёрст ездить будешь!
Это тебе не свиньи, а люди! Верно я говорю?
Мужчина провёл рукой по взлохмаченной голове и медленно вышел из кабинета.
- Вот так работаем, - покачал головой директор совхоза. - Пока сам носом не ткнёшь, не слушаются… Ну, какие ещё у вас вопросы? Давайте уж вс" выяснять.
Я улыбнулся:
- Ну, сразу так, наверное, не получится.
- Ясное дело.
- Залесская упоминала в предсмертном письме о своей связи с кем-то. Может быть, это был кто-то из работников совхоза. У вас нет никаких предположений?
Мурзин посуровел:
- Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным… Не везёт нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что?
- Почему?
- Болтают, что Залесская имела в виду именно его.
- Предположим, вдруг действительно он?
Мурзин ответил резко и категорически:
- Не верю!
- Тогда что ему бояться?
- Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?
Зачем человеку ронять авторитет?
- Возможно. Я Ильина не знаю… А он давно у вас работает?
- Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там другие, а я ему верю.
- Если не Ильин, как вы говорите, то значит - другой. У вас подозрений нет?
- Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом студенты помогали строить. Из Томска.
Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты - народ молодой, горячий. Ещё - механизаторы из других мест. Рабочих рук не хватает…
- Значит, местных, своих вы исключаете?
- Об этом я не говорю. Но если бы наш, пошли бы разговоры. Все знают друг друга…
- Вы же не доверяете сплетням…
Емельян Захарович усмехнулся:
- И то верно. Действительно. На чужой роток не накинешь платок. Короче, не знаю. Напраслину возводить не буду.
В конце нашей беседы Емельян Захарович поинтересовался:
- Вы где думаете свою резиденцию организовать? Понадобится небось помещение, чтоб с людьми говорить?
- Скорее всего, в комнате милиции… - неопределённо сказал я.
- Зачем вам там тесниться? Могу предложить рядом, через две двери, кабинет главного зоотехника. Пустует.
- Так сказать, зоотехник устроился поближе к производству…
- Кадры - больной вопрос. - Он вдруг улыбнулся: - Как следователь, помогите подыскать специалиста.
- Кого я обычно ищу, вам не подойдёт…
- Да, работа у вас не из весёлых…
Мурзин стал поглядывать на часы.
- За один раз нельзя объять необъятное, - поднялся я. - Надеюсь, у нас ещё будет время встретиться.
- У вас-то да. У меня оно на вес золота. Для меня самые подходящие часы или утром, часиков в пять, или вечером, где-то около двенадцати.
- Ночью?
- Мне ночью удобнее. Сами видели, все время отрывают. А нужна тихая, спокойная обстановка. Верно я говорю?
- Ладно, значит, ещё встретимся, - сказал я. - Кстати, оформим нашу беседу.
- Как вам нужно. Я от своих слов не отказываюсь…
Только, ради Христа, не сейчас. Спешу.
Емельян Захарович распорядился, чтобы мне открыли кабинет главного зоотехника. Секретарша директора вытерла пыль. Принесла горшок с цветами.
- Вечером, после работы, придёт уборщица и вымоет все основательно.
На небольшом письменном столе под стеклом - прошлогодний календарь. Со стены улыбается румяная девушка в белом халате и косынке. Из-под её полной руки сердито смотрит бурая корова. "Соблюдай чистоту на рабочем месте!" - призывает плакат.
Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами.
И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия, С закрытыми ставнями, с потёками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности.
- Пустует? - спросил я у Савелия Фомича.
- Не идут. Суеверный народ, - покачал он головой.
- Богато живёте…
- И домишко жидковат. Сборнощелевой… Так прозвали их. Щитовой, значит. Поставили с десяток, когда совхоз создавали. Конечно, сразу с жильём туго было. Тут уж не глядели. Теперь обстраиваемся солидно.
- Нам -бы ещё одного понятого. Такой порядок.
Я огляделся. Улица была пуста. Только по разбитой дороге ехал грузовик. Я уже хотел остановить, чтобы попросить шофёра быть понятым. Но вспомнил: уборка. И опустил руку. Савелий Фомич заметил мой жест. И сказал:
- Пенсионерка напротив проживает. Наверняка дома…
Пенсионерка, оказывается, уже с большим вниманием наблюдала за нами из своего окна. Быть понятой согласилась не сразу. Савелию Фомичу пришлось пустить в ход все своё красноречие. Особенно он напирал на то, что я - "следователь московский".
- А в Москву меня не потащут? - с опаской спросила старушка. - Вон мою сноху в Барнаул вызывали.
- Нет, бабушка, не вызовем, - успокоил я её. - И вообще никуда ехать не придётся.
- Ну, тогда ещё можно. Поездов я боюсь, - призналась она. - Да и внучат не на кого оставить.
Я обошёл дом. Понятые двигались сзади, соблюдая дистанцию в два-три шага.
Участок зарос репейником, дикими цветами. Они издавали острый, пряный аромат.
Ж"лтые зонтики напомнили мне мой дом. Мать приносила целые охапки цветов, которые якобы отпугивали тараканов, мух и прочих насекомых. Разложенные под шкафом, кроватями, по углам комнаты, зонтики сохли, рассыпались в порошок. Их выметали, заменяли свежими. Потом я где-то вычитал, что растение это называется ещё пижмой.
Прусаки не хотели признавать её зловредного запаха и невозмутимо бегали по полу, не боясь ни. света, ни людей. Повод для отца лишний раз подтрунить над матерью…
Когда мы подошли к крыльцу, мой взгляд выхватил среди травы, прокравшейся к самому фундаменту, несколько ярко-красных цветов. Нагнувшись, я разглядел кустик гвоздики, отчаянно боровшейся с повиликой. Если цветок не выручить, на следующий год его обязательно забьёт сорняк.
- Покойница посадила, - вздохнула старушка. И я понял, что речь идёт об Ане Залесской.
- Теперь внутри? - нетерпеливо спросил сторож.
- Нешто в доме темно… - неуверенно сказала старушка.
Я отворил ставни, едва державшиеся на петлях. В дом вошёл последним.
Маленькая прихожая заканчивалась кухонькой. Две комнаты. Первая-побольше. Совершенно пустая.
Залесскую нашли во второй, служившей, видимо, спальней. Я её знал по фотографиям в деле.
Здесь стояла одна только голая кровать. Допотопное сооружение со спинками, выкрашенными под дуб, со звонкой панцирной сеткой.
Рядом со спинкой, у стены, находилась тумбочка. На ней обычно лежала бритва, которой Залесский, по его показаниям, поправлял виски.
Окно из спальни выходило на задний двор.
Везде - тонкий слой пыли.
Я осмотрел то место возле кровати, где была обнаружена Залесская.
Понятая негромко кашлянула:
- Крови не найдёте, товарищ следователь. Я сама мыла на другой день, как Анну увезли…
- Да? - машинально сказал я, подымаясь.
- Все сама. Валерий Георгиевич попросил по-свойски, по-соседски. Я и простынку стирала, и наволочку…
- Ещё что? -..Я осёкся: сейчас она только понятая.
- Пододеяльник…
- Хорошо, - остановил я её.
Окна изнутри запирались не на шпингалеты, а на крючки. Широкие форточки.
В деле, которое я знаю почти наизусть, моим предшественником записано, что окна были закрыты, форточки - открыты. Лето…
В кухонном закутке имелся небольшой встроенный шкафчик без полок. В нем
- запылённые бутылки. Иностранные, в магазине не принимают. Старая соломенная шляпа.
- Валерий иногда надевал, когда возился на участке, - прокомментировала старушка.
Ещё имелось несколько истрёпанных газет и журналов.
"Сельская молодёжь" полугодовой давности, "Иностранная литература", "Новый мир".
Я перелистал их. Из "Нового мира" выпала школьная тетрадка. Вернее, то, что от неё осталось - обложка и двойной листок.
Не та ли, из которой Залесская вырвала бумагу для последнего письма? А может быть, и другая.
Да, разжиться следователю, прямо скажем, нечем.
Тетрадку я на всякий случай забрал.
Замок входной двери - обычный, врезной. Он закрывался с трудом. Савелию Фомичу пришлось попыхтеть над ним.
- Что значит заброшенная" вещь, - вздохнул он. - Без руки хозяйской и железо чахнет.
Было непонятно, к чему это относилось: к безалаберности бывшего владельца, Залесского, или к заброшенности дома.
И все-таки в протокол осмотра места происшествия эту деталь я вставил. Теперь надо фиксировать каждую мелочь. Пригодится она или нет, никогда не угадаешь.
Покинув пустой, прямо скажем, мрачноватый домик, я отправился в детский сад.
Директор совхоза назвал имя Марии Завражной. Ближайшей подруги Залесской.
Её показаний в деле не было. Все-таки странно вёл дело следователь. Как можно было обойти такого человека? Наверняка ведь он знал об их отношениях с умершей…
Я зашёл к заведующей детсадом, представился. И пока она ходила звать Завражную и улаживала вопрос, с кем на некоторое время оставить её малышей, я быстренько прикидывал в голове план предстоящего разговора. Для меня знание собеседника, пусть даже мало-мальски пригодного для выяснения фактов и обстоятельств, - дело первостепенной важности.
Нет двух людей, которые бы совершенно идентично зафиксировали все детали одного и того же происшествия.
Если даже они были непосредственными очевидцами события. Все зависит от психологии, человеческой фантазии и личной установки.
Мать моя любила приговаривать: всякая побаска хороша с прикраской. И вот эта самая прикраска присутствует везде непременно, хотим мы этого или нет. Это и настроение, и отношение к тому, о чем говоришь, и какие-то ассоциации, воспоминания, а то и просто-неправда.
Самое удивительное, что искренние, правдивые люди бывают иной раз для меня труднее и мучительнее тех, кто врёт и путает заведомо. Раз показавшееся может представиться им истиной. Они на ней настаивают. И как прорваться, как отшелушить дорогую "прибаску", если она - как бы образ события?
У того, кто хочет скрыть истину, все придумано. И эта ложь в ходе и соприкосновении с фактами и уликами обязательно терпит поражение.
Но ложность показаний, как бы они ни были продуманы и пригнаны преступником, входит в противоречие с реальными фактами, которые произошли в жизни…
Мария Завражная вошла несмело. Пристроилась на краешке стула. Молодая. Не больше двадцати. Красива подеревенски. Крупные и в то же время мягкие черты лица.
Чёлочка закрывала левый глаз, и девушка непрестанно её поправляла. Почти все время её рука, широкая, с нежными пальцами, была у лица.
- Машенька, - я невольно употребил ласкательное имя, - вы не волнуйтесь.. Посидим, поговорим спокойно…
- Да, да, поговорим. А я не беспокоюсь.
- Вот и отлично. Как там без вас, детишки не набедокурят?
- Нет, они славные. Заведующая пока с ними.
- Трудно с малышами?
- Мне с ними хорошо… - Она почему-то все время старалась смотреть не на меня, а прямо перед собой.
- Что у вас, призвание к этой работе?
- Не знаю. Никто из родителей не жалуется как будто,
- А дети? - пошутил я.
- Они славные, - повторила Завражная.
- Вы специально учились?
- Сразу после школы пошла сюда.
- Понятно. И уже кое-какой навык, конечно, появился, профессионализм?
Завражная промолчала, пожав плечами.
- А как подруга ваша, Аня Залесская, быстро освоилась? - осторожно спросил я.
- Быстро. - Эавражная вздохнула. - Дело несложное.
Главное, хорошо относиться к людям. - Маша сделала на слове "людям" ударение.
Упоминание о Залесской не внесло в настроение девушки сколько-нибудь заметного изменения. Напряжение осталось. Но почему?
- Вы с Аней подружились быстро?
- Она славная была…
- Понимаете, Маша, меня интересуют малейшие детали её поведения, настроения. Постарайтесь припомнить то, о чем я буду спрашивать.
- Понимаю. - Завражная нервно поправила чёлку. - Спрашивайте.
- Как вы с ней сошлись? Легко, хорошо?
- Она славная…
Вот упрямая девка! Заладила одно и то же.
- У вас были общие интересы, разговоры? - спросил я, быстро подавив раздражение.
- Вот, детишками занимались… Ну, и о жизни, само собой, говорили…
- И как же ей жизнь была, в тягость или в радость? - решил я попробовать напрямую.
- Всякое случалось. Как у всех.
- Были огорчения?
- Без этого не бывает.
- По какому случаю, не помните?
- Помню. Серёжку своего как вспомнит, ну и… Сколько с чужими не возись, к своему ещё сильнее тянет.
- Значит, по сыну тосковала?
- Очень.
- А почему его отправили к родителям мужа, не говорила?
- Почему же, говорила. Они, значит, когда с Валерием Георгиевичем сюда собрались, отправили сынишку на время туда, в Одессу. Не знали, какие условия, как обживутся…
- Ей нравилось здесь, в Крылатом?
- Говорила, что неплохо.
- А сына хотела забрать?
- Хотела. Все мечтала, как родит второго, так и Серёжку заберёт. Вместе, говорит, веселее.
- У неё был диплом агронома. Чем она объясняла, что пошла работать в садик, а не по специальности?
- Валерий Георгиевич присоветовал. - Имя Залесского Маша произносила с уважением.
- Слушалась она его, выходит.
- Выходит.
- Вы не знаете, у них были ссоры?
- Может, и были.
- Она не говорила?
- В семье всякое бывает…
- А вы не заметили в ней ничего, перед гсм как она…
Завражная грустно покачала головой:
- Обычная была.
- Припомните, пожалуйста, последний день, когда вы с ней виделись?
- В тот самый и виделись. Весь день. Вместе ушли с работы.
- Может, она вела себя необычно?
Девушка задумалась.
- Нет. Ничего такого не припомню. - Поправила чёлку и повторила: - Не помню.
- Как у неё сложились отношения с людьми, коллективом?
- Ладила. Не ругались.
- Ас директором совхоза?
- Наверное, тоже.
- Маша, что вас толкнуло пойти к Захару Емельяновичу? - Девушка встрепенулась. - Ну, когда вы сказали ему, что не верите в самоубийство Залесской?
- Пошла… Пошла, конечно… Непонятно все это. Получается, что ни с того ни с сего… - Завражная говорила сбивчиво. - И Серёжку жалко… Валерий Георгиевич очень тосковал. Оградку поставил и уехал… За один день все прахом… Вот и пошла…
- Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?
- Ни с того ни с сего получается… - повторила Завражная.
Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе - осадок.
Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить - себя или её. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало.
Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.
…Около двенадцати ночи ко мне зашёл Мурзин. Он тяжело сел на стул и некоторое время растирал колено обеими пятернями.
- С утра ничего. А к вечеру прямо огнеу жжёт, - сказал он, как бы извиняясь. - Ну, давайте, что там надо подписывать.
Я дал ему протокол допроса. Емельян Захарович достал очки и стал читать медленно и внимательно запись беседы. Внизу каждой страницы ставил подпись-полностью фамилию. На лице - никаких эмоций. Словно газету просматривал. Кончив читать, ни слова не говоря, написал на последнем листке: "Протокол мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Право делать замечант, подлежащие занесению в протокол, мне разъяснено. Е. Мурзин".
Я был озадачен его осведомлённостью в нашей казуистике.
Директор совхоза снял очки, положил в футляр.
- Вот вы спрашивали, почему я написал письмо прокурору республики. Иной раз погубить человека - проще простого. Грубо обойтись. Забыть на какое-то мгновение, что перед тобой живая душа. Что, например, с одним моим другом произошло? Много мы вместе вынесли, хлебнули горя - на сотню бы хватило. И в войну тоже. Я получил пулю в правое лёгкое. Его засыпало. Контуженный, две недели лежал. Потом опять встретились в одной роте. До Праги дошли вместе… Мне что, я лихой кавалерист. А он на нервах держался. Голова - не чета многим теперешним профессорам. Но ничто не проходит даром. Сам иной раз удивляюсь, как это я после всего кручусь, дела какие-то делаю, радуюсь, кого-то ругаю, снимаю стружку, детей нарожал, внуков нянчу… А у него отложилось, - Емельян Захарович покрутил пальцами возле виска. - Душевное смятение. Тоска. Мне. жена его писала. Тоже скажу вам, выстрадать столько и держаться настоящим героем… Короче, заболел человек. Она его с трудом уговорила пойти к врачу. Что в таких случаях делать надо? Поднять настроение, создать обстановку, послать на курорт, в санаторий, я не знаю, куда ещё там. Посоветовать чем-то заняться. Лыжи, рыбалка, может быть-цветочки разводить. Ведь отвлечься можно чем угодно. Врач вместо всего этого говорит: "Мы вас можем поставить на учёт, сообщим на работу, а они там уж пусть сами делают выводы". А он к тому времени опять был в зените славы. Нет, вы можете себе представить, как это подействовало на него? Выходит, врач не оставил ему надежды… Удивительно, где были люди, что трудились рядом? Я бы во все колокола звонил. Окружил бы его соответствующей обстановкой… Потом, когда его не стало - он наложил на себя руки, - возносили до небес. Кого, мол, потеряли, невозместимая утрата… Жаль, я обо всем узнал слишком поздно. Человека уже не было. Но все равно так дела не оставил. Написал в Минздрав… О враче…
- Ну и как отреагировали на ваше письмо?