Сейчас поясню. Один из пацанов, какой пацан, дылда здоровая, Жиганом прозвали, по кинофильму, помните? Так этот Жиган выхватывает у кого-нибудь сумку, у женщины, конечно, - и тягу. Я, будто бы посторонняя, погоню на ложный след должна направить. "Сыграла я в дурку", да, видно, не так, как надо. Сцапали Жигана, а женщина, пострадавшая, показала милиционерам какую-то книжечку, взяла меня за руку и повела. А я реву, слезы по щекам размазываю. Смотрю, привела в дом. К себе… Оказалось, она сама старшина милиции. Короче, успокоила, расспросила обо всем. Конечно, у ней глаз намётан, наверное, был… Жизнь мне спас этот человек. На первое время она поселила меня у себя. Семья большая, да ещё эвакуированные… Ох, времечко было. Можно сказать, она мне вторая мать. Во всем хотелось походить на неё. Я выросла уже, стала самостоятельной, специальность рабочую получила. Говорю ей:
"Пойду в милицию, хочется очень". Она мне: "Сима, милая, работа наша трудная. Ты девушка симпатичная…" Это я не для красного словца, Игорь Андреевич, так она и сказала. Конечно, какие теперь мои годы, для женщины - солидные. Так вот: "…Милиция требует всего человека. Справишься ли?" Говорю: "Конечно". Молодость, все мне нипочём. "Тогда иди", - говорит. Пошла… А с ней мы переписываемся. Она на пенсии уже. В Перми живёт. Всю жизнь отдала милиции. Вот и я по её стопам пошла.
- Не жалеете?
- Сейчас посмотришь, как будто и нет другой работы, что пришлась бы мне по душе. И муж мой первый - тоже в органах внутренних дел работал. Погиб… При исполнении служебных обязанностей. Награждён посмертно.
- А второй? - не удержался я.
- Совсем из другого теста. - На её лице мелькнула весёлая усмешка. - Краснодеревщик. Вообще, золотые руки.
С художественной, говорят, жилкой. В комбинате работает.
Хорошо, на дому. А то как бы с такой оравой справлялся?
Да ещё - мой подкидыш. Вот так, Игорь Андреевич, - заключила Ищенко. - Могла поломаться моя жизнь, да не поломалась. Все есть. И работа, и дети, и семья. - Она поднялась. - Заговорила я вас. Пойду.
- Нет, что вы, мне было очень интересно…
- Вы все-таки прилягте. Надо поспать. А то я со своими разговорами… Отдых голове требуется…
Да, отдых мне требовался. Но ничего из этого не получилось.
Едва я снова прилёг на постель, пожаловал директор совхоза. Емельян Захарович, видимо, считал себя обязанным справиться о моем здоровье. Вообще, во всех моих делах (то, о чем он мог знать и что входило в его сферу влияния) Мурзин старался максимально поддержать меня.
В кабинете главного зоотехника появились новые шторы и журнальный столик с парой кресел. Последнее, очевидно, для милых, конфиденциальных бесед. Я ничего не сказал директору. Все разговоры мои здесь конфиденциальные и, увы, мало приятные для собеседников. И меня. Но обижать заботливого хозяина не принято нигде. Правда, на приглашение отобедать у него дома я вежливо отказался.
Пойдут разговоры, пересуды. Хватит неприятных (и совершенно необоснованных) слухов о следователе, что вёл дело до меня. Может быть, Мурзин обиделся. Но что поделаешь, такая моя работа…
Директор выразил мне сочувствие. Порекомендовал несколько сугубо научных и несколько народных (на выбор) средств быстрого и безболезненного освобождения от недуга.
Я поблагодарил и сказал:
- У моего лечащего врача такой взгляд: нелеченая ангина проходит аж за семь дней, леченая - всего за неделю.
Емельян Захарович скромно, но басовито посмеялся.
И, чтобы все-таки выдержать официальный тон наших отношений, попросил:
- Я понимаю, Игорь Андреевич, вам надо со многими людьми видеться, но нельзя ли так, чтобы не в ущерб производству?
- Помилуйте, Емельян Захарович, не упомню, чтобы навредил чем-нибудь… Да и уборочная у вас, судя по сообщениям радиоузла, - я показал на тихо звучащий приёмник, - идёт хорошо.
- Слава богу, не жалуемся. Собственно, уже заканчиваем. Но что уборочная? Соберём этот урожай, думать о следующем надо. Зябь. А там картофель пойдёт. Потом снего- и влагозадержатсльные мероприятия… Крутится машина круглый год. Такая жизнь у пахаря.
- Наверное, так у всех. Рабочие, мне кажется, тоже на печи не лежат. Каждый день у станка.
- Разумеется, - согласился он. - Только у них ритм один и тот же. А у нас - вроде циклов. Ну, может, зимой немного легче. Да и то-в сравнении. Но я хочу сказать, что сейчас особенно напряжённо… Вот все думаю, не пора ли на пенсию. Года не те. Да и старые раны все больше беспокоят. Молодёжи пора браться за узду. - При этих словах я почему-то подумал об Ильине: не метит ли он на место Емельяна Захаровича? - Вот каждый год осенью решаю: все, пора в конюшню, свой заслуженный овёс жевать.
Нет. Проходит осень. Сводишь концы с концами, глядишь, не такие уж плохие показатели. Думаешь, ладно, ещё один годик. Тем более начальство не снимает. Потянем лямку… - Он погладил свой лысый череп. - Но почему-то нынче особенно тяжело заканчиваю год. И обязательства высокие…
Не знаю. Подсчитаем - посмотрим.
Мурзин невольно выдал свои опасения. Насколько я понял, его беспокоили не только старые раны. Урожай…
И престиж. Может быть, даже положение.
- Но какие все-таки претензии ко мне? - спросил я.
- Собственно… Понимаете, у нас каждая транспортная единица на учёте, а вы на целый день грузовую машину, можно сказать, заняли…
- Я езжу на автобусе.
Мурзин кашлянул в кулак:
- О Коломойцеве я. Шофёр. Трехтонка.
- Он был занят на допросе не более полутора часов.
Емельян Захарович хлопнул себя по коленям:
- Вот же! А представил повестку, будто весь день…
Я вспомнил, что действительно, кажется, не поставил ему часы. Посчитал: не город, в деревне сойдёт и так. Тутошний талант-самородок со светло-голубыми глазами преподал мне небольшой урок. Впредь буду отмечать время допроса вплоть до минуты.
- Что я могу поделать, - сказал я, - моя работа, наверное, требует жертв.
- А может, как-нибудь в нерабочее время? Я же вам предлагал…
- Например?
- Ну, вечерком, после одиннадцати. Или утром. Часиков в шесть.
- Нет, Емельян Захарович, нельзя.
- Почему же? Вечером, например, самое время для беседы. Недаром люди собираются обычно, так сказать, для душевного разговора под вечер.
- Вы хотите сказать, для лёгкого, весёлого общения…
То - другое. А мы не имеем права этого делать. По закону не полагается.
- Ну да, - усмехнулся он. - Прямо так вы закон и соблюдаете…
- Конечно, - сказал я. - Представьте себе, человек весь день работал, он устал, рефлексы его притуплены, внимание ослаблено. А допрос-это огромная ответственность. Тут каждое слово может сыграть решающую роль.
Неточное показание может обернуться против допрашиваемого. Поэтому-то закон и оберегает его.
- И никогда никаких исключений? - прищурился Мурзин.
- Есть. Но и они тоже предусмотрены кодексом. Иногда обстоятельства дела вынуждают производить допрос и среди ночи. В любое время суток. Но это-в особых случаях. И мы должны обосновать почему. За нарушение нас тоже по головке не погладят.
- Ну что же, закон следует уважать, - сказал Емельян Захарович. Он смотрел в сторону. Я чувствовал, что мои слова его не очень убедили. Или он не хотел верить мне полностью. Не знаю.
- Вот именно, надо уважать. Поэтому, дорогой Емельян Захарович, хочешь не хочешь, вам придётся мириться с некоторыми моими действиями. - Он развёл руками. - А насчёт Коломойцева… В дальнейшем от меня будут исходить оправдательные документы, составленные самым строгим образом…
Он поднялся уходить. Спросил, не нуждаюсь ли я в чемнибудь. Я, разумеется, сказал, что не нуждаюсь. Единственное, что я у него попросил, это помочь найти человека, который разносил бы мои повестки. Дело это нехитрое, необременительное: здесь все рядом.
- Какой разговор, - согласился Мурзин. - Поможем.
Да хотя бы Савелий Фомич. Днём ему делать нечего, впрочем, как и ночью. Пусть потрудится для правосудия.
- Ещё одну справочку, Емельян Захарович. Я слышал, секретарь партбюро ваш в отъезде. Когда верн"тся?
- А что?
- Хотел побеседовать…
- Ой, не скоро.
Жаль. Хотелось поговорить с ним об Ильине. Кое-какие черты характера главного агронома стали бы для меня яснее, …Через несколько дней я встретился с людьми из североозерского кафе. Залесскую и Ильина видели вместе. Примерно за месяц до её смерти. Они якобы заняли столик.
Ильин взял бутылку сухого вина. Я спросил, берет ли главный агроном спиртные напитки, когда обедает здесь один.
Мне ответили, что иногда, если это конец рабочего дня, выпивает стаканчик красного. Но только сухого. А оно бывает здесь очень редко.
И все-таки бутылка вина, которую они выпили здесь с Залесской, не давала мне покоя. Прийти в кафе с женщиной днём и взять бутылку спиртного
- это о чем-то говорит, тем более что Залесская в положении… Вино является признаком доверительных отношений.
В довершение всего в тиои руки попал документ, который заставил призадуматься ещё сильнее о возможной связи Залесской с Ильиным.
По моей просьбе Серафима Карповна провела второй допрос Завражной. У Маши дома.
Показания воспитательницы мало чем отличались от тех, что она дала мне. Завражная рассказывала Ищенко, какая Анна Залесская была добрая, внимательная и милая.
И какой хороший человек её муж. И все вокруг, в общемто, добрые и хорошие. Уже в конце допроса Завражная вспомнила, что месяца через полтора, после того как Залесские приехали в Крылатое, Аня дала ей запечатанный конверт с проаьбой сохранить его на время. Простодушная девушка так и не вскрыла его даже после смерти Ани.
В конверте оказался комсомольский билет Залесской и любительская фотография, наверное, студенческих лет. Последние взносы были заплачены в декабре, то есть за полмесяца до того, как супруги покинули Вышегодск.
Снимок оказался примечательным: среди группы туристов, расположившихся на берегу лесного озера, находилась и Аня. Сзади неё стоял улыбающийся Ильин.
Залесского на фотографии не было.
То, что Залесская и Ильин на снимке оказались рядом, само по себе, конечно, ни о чем не говорило. А факт, что Аня попросила подругу спрятать фотографию у себя, придавал совершенно другой смысл тому, что на ней изображено. Тут расхождений не может быть: Залесская по каким-то соображениям не желала, чтобы снимок находился дома. Она спрятала его от мужа… Залесская не уничтожила фотографию. Значит, она была ей дорога.
С комсомольским билетом дело обстояло непонятнее.
Я спросил у комсомольского секретаря совхоза, тракториста Лени Пушкарева, встала ли Залесская к ним на учёт.
Он сказал, что с таким вопросом она к нему не обращалась.
Странно. По возрасту она ещё из комсомола не выбыла…
В личном листке по учёту кадров Залесской в графе "Состоите ли членом ВЛКСМ" поставлен прочерк…
Что же это все-таки? Может быть, влияние мужа?
Но этих улик-показаний работников кафе и фотографии - было совершенно недостаточно для серьёзных выводов. Нужны были факты более весомые.
Однако существовал ещё Вышегодск. Существовала Одесса. Не проследив, не выяснив, почему эта троица очутилась вместе в совхозе "Маяк", не разузнав, в каких взаимоотношениях находилась она в институте и после него, я не имел оснований строить дальнейшие предположения.
Посоветовавшись с Ищенко, мы решили, что она поедет в Одессу. Ведь Серафиму Карповну Валерий уже знал. Появление нового человека там могло лишний раз травмировать Залесского. Он мог насторожиться, замкнуться. А ей ещё раньше удалось найти с ним общий язык.
Я же взял на себя Вышегодск. Интуиция подсказывала, что в этом городе должно открыться немало того, что может пролить свет на трагедию в Крылатом.
Москву я не мог миновать, хотел бы я этого или нет.
Она просто-напросто стояла на пути в Ярославскую область. Москве я отводил сутки. Самое большее - двое, если начальство захочет лицезреть мою персону подольше.
Подлетели мы поздно ночью, в сырую, промозглую погоду. Сыпало с яеба что-то холодное и мокрое. Звонить в столице принято не позже половины одиннадцатого, даже любимым, если они обременены родными. И животными вроде Дикки, Пифа, Ерофеича и других… Я отложил звонок на следующий день…
Утром, по дороге на службу, я уже предвкушал, как скажу по телефону (если начальбтво отпустит до обеденного перерыва и с миром): "Надюша, займи, пожалуйста, место за столиком в ЦДРИ, я изрядно проголодался".
И буду торжествовать, радуясь её растерянности и удивлению. Бог ты мой, почему такие мелочи могут доставлять прямо-таки ребяческое удовольствие?
Замначальника нашего следственного управления был у себя. Мы с ним однокурсники по МГУ и поэтому на "ты".
- Игорь, о делах потом, тут такая история, прямо голова кругом…
Эдуарда Алексеевича, так его звали, я не узнавал. Всегда ровный и строгий, он был, что говорится, не в своей тарелке.
- Как тебя понимать? - растерялся я.
- Центральное телевидение, - сказал он.
- Ну и что?
- Понимаешь, без всякой подготовки и… - Он махнул рукой. - Будут с минуты на минуту.
- Могли бы предупредить тебя заранее. - Я не знал, оставаться мне в его кабинете или уходить.
- Вся беда в том, что должны были заснять Ивана Васильевича, но его нет в Москве. И шеф распорядился, чтобы отдувался я.
- Радоваться надо. На весь Советский Союз прославят… Ладно, зайду потом.
- Что слава! Не осрамиться бы… Постой. Мы, кажется, одного роста. Одолжи пиджак на время съёмок. Обязательно требуют при форме. Я послал шофёра домой, да не знаю, успеет ли…
- Форму я могу, но ты ведь чином повыше.
- Черт, не подумал… Ты когда-нибудь снимался для телевидения?
- Пока бог миловал.., - пошутил я,
- Хотя бы вчера предупредили. Я бы кое-что набросал…
А в кабинет уже бесцеремонно вторглись молоденькие ребята с какими-то большими чемоданами, со штативами, осветительной аппаратурой и другими приспособлениями.
- Останься, может, какие цифры подскажешь, - бросил мне Эдуард Алексеевич, и я увидел, что он вконец растерялся.
Парни деловито засновали по комнате, разворачивали толстые кабели, расставляли свои приборы.
К нам подошёл режиссёр. В берете, свитере, тёмных очках и ботинках на толстой рифлёной подошве.
Он был маг, Он был воплощённое спокойствие. Все недоумения исчезали, растворялись сами собой. Электрик прокуратуры нашёл, куда можно было включиться, хотя поначалу утверждал, что никакие пробки не выдержат нагрузки от электроприборов. Эдуард Алексеевич с первой репетиции нашёл тон и нужные слова, цифры и факты. Даже форма замначальника управления прибыла в ту минуту, когда должна была начаться съёмка.
Все заняли надлежащие места. Режиссёр, невозмутимо оглядев свою пышную свиту, вдруг сказал:
- Подождём три минуты. Пусть пробьют. Их бой помешает. - Он кивнул на сейф, где стояли часы.
- Они никогда не бьют, - успокоил его Эдуард Алексеевич.
- Отлично. - Режиссёр поправил очки. - Внимание, приготовились. Мотор!
Застрекотала камера, замначальника управления сказал первую фразу и… мелодично и нежно зазвучали удары невидимых молоточков.
- Стоп! - поднял руку режиссёр. - Пусть-таки пробьют…
С улыбкой, в которой сквозило явное превосходство, он глядел на моё начальство.
Уже потом, когда съёмка закончилась, а телеработники уехали и мы остались одни, замначальника управления сказал:
- Какая-то мистика. Никогда не знал, что эта побрякушка функционирует.,
- Ты просто этого не замечал. Наглядный урок психологии, - рассмеялся я. - Привычка не реагировать на постоянный раздражитель. Павлов.
- Поразительно. - Он все не мог прийти в себя от конфуза, - Ну и ну…
Я доложил ему вкратце суть дела. И соображения, почему еду в Вышегодск.
- Видишь ли, одобрять или не одобрять какие-то твои действия я пока не стану. И как твой начальник, и, если хочешь, как коллега. Результат, результат-вот что нужно.
Только до сих пор ты ничего нового не открыл. Воз, как говорится, и ныне там, товарищ важняк.
Я это знал лучше него. Что меня, собственно, и мучило.
Он безжалостно продолжал:
- Допустим, ты откроешь, что Ильин имел с Залесскои более близкие отношения… что дальше?
- Дальше встаёт вопрос, по какой причине он это скрывает.
- Само желание сохранить в тайне близкие отношения с женщиной скорее достойно похвалы, Ты уж меня прости, это по-мужски.
- Когда дело не касается криминальной истории…
- А ты можешь доказать, что самоубийство Залесскои - криминальная история? Что, если просто психопатология?
- Все, как один, твердят: она была нормальным, жизнерадостным человеком. Счастливая в браке…
- Во-первых, все счастливые семьи одинаковы, как сказал Толстой. Во-вторых, есть человек, врач между прочим, который оставляет следствию возможность причислить этот случай к разряду психических отклонений.
- Мамбетова, из женской консультации? - мрачно сказал я.
- Она врач. К ней надо прислушиваться. А если уж есть такой факт, с ним надо считаться.
- Я и не собираюсь игнорировать факты, - буркнул я. - Просто хочу видеть этих людей как на ладони. Может, тогда буду спокоен.
- А сейчас не спокоен, выходит?
- Нет. Копошится какая-то штука.
- Раз копошится, её надо пощупать, - -эту самую штуку… - Он улыбнулся. - Против натуры не попрёшь. Об одном тебя прошу, не тяни. Пока ещё имеешь лимит времени.
Пока…
- Постараюсь. Конечно, постараюсь.
- Нет, я не шучу, - сказал он на этот раз всерьёз.
Ушёл я от него с какой-то неразвеянной тревогой: на правильном ли я пути?
Единственное утешение - Вышегодск что-то покажет, во всяком случае, разрешит многие неясности.
А вдруг ещё больше запутает?
Да, товарищ Чикуров, выбрал ты себе профессию! Хорошо твоей сестре: скрестили там тополь с каким-нибудь баобабом, и жди себе спокойно по десять, двадцать лет, что из этого получится.
Ни жалоб, ни раздражающих душу сомнений, что твоё дело отразится обидой или болью в каком-нибудь человеческом сердце. Если не преступлением. Потому что карать невинного так же преступно, как не наказать виновного.
Моя сестра молодец. Ей-богу, она просто цветёт с каждым годом. А я - седею. Надя говорит, что мне это идёт. Но отец мой и мать тяжело вздыхают. Оба они пережили много. Но седых волос - наперечёт…
Из своего кабинета я позвонил Наде.
- Игорь Андреевич, я тут без вас как без рук! - радостно воскликнула Агнесса Петровна. - Нет, какая техника!
- А что? - не понял я.
- Слышимость, говорю, хорошая. Будто вы рядышком, в Москве…
- А я действительно в Москве.
- Не можрг быть! - воскликнула она. - Надя же уехала!..
Наверное, на "Золотые пески". Я сам настоятельно советовал ей в последнем письме поехать в Болгарию.
- Ну что ж, пусть отдохнёт…