Ерофей положил руку на плечо Татищева, участливо спросил:
- Дружок, что ль, твой был?
- Дружок? Нет, учитель! Какие же муки вынес…
Вернувшись от Ерофея, Андрей долго шагал из угла в угол, мучительно думая о страшной судьбе Рыкачева. Потом зажег свечи, порылся в книгах и вытащил "Гороскоп". На чистом листе бумаги что-то долго рассчитывал, чертил. Побледнев, скомкал листок:
- Проклятая планета! Опять ты мне сулишь недоброе!
Глава пятая
Андрей перебрался на жительство в Мельковскую слободу. Узнав об этом, Клеопин неодобрительно покачал головой:
- Негоже дворянину промеж подлых людей обитать!
Но Татищеву слобода нравилась. Сюда не долетал грохот кузнечных молотов и лязг железа. Меньше было дыма и копоти. На чистом воздухе и грудь вроде стала не так побаливать.
А работу Андрею все подваливали. То посылали в вотчину новоиспеченного дворянина Акинфия Демидова для измерения расстояния от Невьянска до Екатеринбурга или от Тагильского до Алапаевского завода, то мчался он в Мурзинскую слободу проверять заявления от крестьян о находке руды, то, словно крот, ползал по низким штольням в рудниках, намечая новые забои.
И вот вручили ему наконец под расписку указ. Андрей развернул шершавую плотную бумагу, исписанную аккуратным почерком с титлами и завитушками:
"Сего 1732 года ноября 18 дня по Ея Императорского Величества Указу артиллерии господин генерал-лейтенант и кавалер Виллим Иванович де Геннин в Сибирском Обер-берг-амте определил: за твое в рисовании чертежей и в горном деле искусство тебе быть унтер-маркшейдером с жалованьем по шестьдесят рублей в год. И в тот чин вступить и оное жалованье получать с 1733 года генваря с 1 числа. И маркшейдерскому ученику Татищеву о том ведать декабря 21 дня 1732…"
Андрей прочел указ, порадовался долгожданному чину, пусть даже самому первому. Вот только на жалованье Виллим Иванович не расщедрился. Да ладно. Вон Федор всего два рубля получает в месяц, а живет. И мы проживем.
Он заспешил к себе, в слободу. У дома, в калитке, столкнулся с Ерофеем и Терентьевым. Расстроенный чем-то кузнец при виде Андрея сдернул с головы шапку, неуклюже поклонился, дыхнув винищем, пророкотал:
- Извиняйте, ваше благородие! - и отошел в сторону.
Долго стоял возле прясла, посматривая на пруд. Что-то бормотал. Со злобой ударив шапкой о землю так, что взвился столбик пыли, нетвердой походкой зашагал домой.
- Беда на мужика навалилась! - произнес Ерофей, глядя вслед кузнецу.
- Что такое?
- Жену сегодня на погост снес. Отмаялась, сердешная. Жаль, бабочка хозяйственная была. Силантий в ей души не чаял. И смотри, ликом сколь звероподобен, а ведь ни разу ее пальцем не тронул. Другие-то мужики вон как своих баб увечат, а этот все Аринушкой звал.
- Говорил ведь Федор, чтоб вез больную в госпиталь, а он: "Пришли бабку, пущай полечит!" Вот и полечила!
- Просил он лекаря, да разве тот согласится! - Ерофей заложил дверь болтом: - Айда-ко, спать будем!
Раздеваясь, Андрей неожиданно вспомнил разговор в канцелярии. Держа в руке сапог, прошел в комнату Ерофея:
- Это я про него, видно, слышал. Говорили, будто какой-то кузнец по случаю похорон на работе не был. Виллим Иванович велел того кузнеца взять в холодную, а завтра сто плетей отвесить. Неужто про Силантия речь шла?
- Точно! Он мне сам сказывал, что не был в кузне, "мне, говорит, таперя на все плюнуть и растереть!" Шибко скорбен он душой сделался. А дома, знать, ярыжки поджидают. Сбегаю, упрежу его!
Ерофей накинул на плечи кафтан, выскочил на улицу. Вернулся быстро. Хмуро посмотрел на Андрея:
- Опоздал! Ну, што бы тебе чуток пораньше сказать-то! А сейчас его уж поволокли на правеж!
Ночью сквозь сон слышал Андрей какую-то возню, осторожные шаги и скрип двери. Проснулся, когда в окно просочился тусклый рассвет. В соседней комнате, на полу, подостлав тулуп, храпел Ерофей. На откинутой правой руке - ссадина. Андрей хорошо помнил, что вечером ссадины не было. "Где его угораздило?" - подумал, но в сборах на службу обо всем забыл.
В Обер-берг-амте стоял шум. Ночью, взломав решетку холодной, кузнец Терентьев бежал. Стражник, охранявший его, найден связанным, слегка оглушенным. Рот заткнут старой, рваной портянкой…
Майор Угримов, начальник гарнизона, допрашивал стражника. Тот еле ворочал языком, пучил глаза и, вертя шеей, болезненно морщился.
- Караул держал, как положено быть. Три шага туда, три - обратно. А тут на меня ка-ак навалится, по башке вдарит, я и вовсе округовел. А когда в себя пришедши стал, то ни рукой, ни ногой двинуть… Потому весь, как баран, связан, а в роте портянка вонючая торчит. Ни охнуть, ни крикнуть силов нет. Так до самой смены и провалялся!
О беглеце послали бумаги во все заводы, крепости и селения со строгим наказом, что ежели где объявится беглый кузнец Силантий Терентьев, то оного без лишней волокиты хватать и в кандалах незамедлительно доставить в Сибирский Обер-берг-амт.
"Эх вы, дорожки-дороженьки! - трясясь в пролетке, думал Андрей. - Мотаюсь днем и ночью, а конца-краю все не видно!"
Всего полгода проходил он в чине унтер-маркшейдера, а работу за это время проделал такую, что и трем человекам только-только в пору управиться. Отводил рудные места, описывал течения рек, составлял чертежи, осматривал шахты, определял количество руд. Составил план постройки крепости возле Ревдинского завода, о чем просил Обер-берг-амт сам Демидов, опасающийся бунтующих башкирцев. Планом Демидов остался доволен и не замедлил уведомить об этом господина Геннина.
Виллим Иванович, давно присматривавшийся к Татищеву, оценил его усердие и деловитость. Похвала Демидова пришлась ко времени. Указом по Обер-берг-амту Андрей Артамонович Татищев был произведен в маркшейдеры. А вскоре после того поступила жалоба невьянского промышленника о захвате казной лесных угодий, приписанных к его заводу в Ревде. Рассмотреть жалобу поручили Андрею. С двумя полесовщиками и приказчиком Ревдинского завода побывал он в лесных угодьях, сравнил их с планом и удивился. Не казна, а сам Демидов отхватил из приписанных Полевскому заводу угодий ни много ни мало, а двести добрых десятин леса. Сосны, что свечи, прямые, ровные, так и тянутся к небу… Пошто неправду Акинфий Никитич указал?
Приказчик умильно смотрел на Татищева, шепотом докладывал:
- Лес-от больно хорош. Казне все едино он впрок не пойдет, а нам во как нужен. Хозяин в большой надеже, что вы ему энтот лес поможете у казны отобрать, а уж он отблагодарить сумеет. Сотню рублей, никак не меньше, отвалит.
- Мздоимством не занимаюсь, - зло покосился на приказчика Андрей. - Я, сударь, от казны жалованье получаю и должен ее интересы блюсти. А Акинфию Никитичу передайте, ежели ему леса мало, пускай по закону просит, чтоб прирезали угодья.
- Так ведь по закону-то в копеечку влетит!
- Ничего! Он человек богатый. Слушок ходит, что даже сам серебряные рубли чеканит!
- Креста на вас нет, господин Татищев. Экую небылицу изволите сказывать. И кто только лжу про самодельные рубли пустил?
В Обер-берг-амте жалоба Демидова была отклонена. Узнав про это, Акинфий вспылил:
- Ишь ты! Гордец какой! Узнаю татищевскую кровушку. Голь перекатная, а тоже - нос воротит. Ты ему сколь посулил? - набросился он на приказчика.
- Как велели.
- Велел, велел! А у тебя голова-то на месте? Видишь, что упрямится, набросил бы сотенку. Учить вас, дьяволов, надо, зря только хозяйский хлеб жрете. Пошел вон, недотепа!
Испуганный приказчик выскочил из комнаты. Оставшись один, Акинфий, сердито сопя, кинулся в кресло. Помотал головой. Целую неделю гулял у себя на заимке. Допился до того, что в каждом углу стали мерещиться зеленые черти. Вот и сейчас, глянул в зеркало на противоположной стороне и увидел, что из-за плеча выглядывает похабная харя нечистика, корчит гримасы, словно издевается над конфузом.
Акинфий со злостью плюнул, сорвал с головы пышный парик с буклями и пустил в зеркало. Наваждение исчезло, а с ним пропала и злость. Вместо нее в душе проснулась обида:
- Выходит, зазря нахвалил Геннину этого законника. Думал, по гроб мне благодарен будет!
В своих поездках так далеко Андрей еще не забирался. Многолюдное Верхотурье со множеством церквей и звоном малиновых колоколов ошеломило его после небольших заводов-крепостей. На улицах толпы монахов, посадских людей и ясашных вогулов. Впервые увидел Андрей этих бродячих охотников, явившихся в город с мягкой рухлядью. Вокруг вились купчишки, выменивая на водку соболей и куниц, сбывая лежалый гнилой товар.
В глухом проулке, позади собора, двое, по виду кабацкие сидельцы, вырывали у вогула мешок с мехами. Охотник отбивался, но силы были неравные, и пришлось бы ему распрощаться с мешком, если б не Андрей.
- Разбой! Эй! Стража, сюда! - во все горло крикнул Татищев, на ходу вытаскивая из кармана пистолет.
Сидельцы кинулись бежать. Вогул, крепко прижав к себе поклажу, тяжело дышал, привалившись к забору.
- Шибко тебе спасибо, ойка! - шагнул он к своему спасителю. - Кабы не ты, худой люди отнял меха!
Развязав мешок, порылся в нем, вытащил пару куньих шкурок:
- На! Ты добрый ойка, румой - другом тебя назову. Бери, женке подаришь, шибко сладко целовать будет за такой подарок!
Андрей отвел руку охотника:
- Спрячь обратно. Мне не к рукам, да и жены у меня нет!
- Как нету? Плохо. Кто тебе юрту убирает, обед варит? Как без бабы жить?
- А вот нет, и все! - рассмеялся Андрей.
- Все равно бери. Не возьмешь - обидишь шибко. Бабы нет, любушке подаришь, радость девке будет! - и сунул шкурки Андрею за пазуху.
- Будь по-твоему! - сдался Татищев. - Шапку сошью!
- Во-во! - обрадовался вогул. - Носить будешь - Степана помнить будешь!
- Какого Степана? - не понял Андрей.
- Меня! Поп крестил, имя дал - Степан!
- Православный, значит. А в церковь ходишь?
- Ходим. В город езжаем - Николе свечку ставим. Ух, хорош угодник!
- Помогает?
На смуглом скуластом лице Степана собрались лучики морщин. Он хитро глянул на собеседника:
- Когда как! Нет - шайтана молим, оленя режем, шайтану - кровь, Николе - шкуру дарим. Из двух один поможет!
- Двум богам молитесь? А поп про то ведает? - расхохотался Андрей.
- Поди, знает. Седни шибко ругал нас. Соболей требовал, грехи сулил молить!
- Ну, ладно, пойдем. Я тебя провожу, а то отнимут твою рухлядь.
По узким, проулочкам вышли к центру города. На базарной площади гудела толпа. В стороне, возле колодца, стояли двое, по виду звероловы. С ними женщина в длинном сарафане, на ногах - отделанные бисером сапожки из оленьей шкуры.
- Ой! Однако, я вас потерял! - закричал Степан, увидев этих людей. - Как, думаю, искать? В тайге туда-сюда ходи, по следу найдешь, а здесь тамги нет, затески нет. Как человека искать надо?
- Степка! Нашелся! Язви тя в печенку! - обернулся коренастый зверолов. - Мы тут все передумали. Где ты пропадал? - шагнул он навстречу вогулу.
Тот что-то быстро стал говорить, то и дело кивая на Андрея.
Зверолов внимательно слушал, и на его заросшем лице мелькала улыбка:
- Спасибо, барин, что Степку выручил. Сотоварищ наш. Вместе промышляем. Думали, пропал мужик. Здеся не урман, ухо востро держать надо, а то враз прищучат.
Второй зверолов поднял голову, и Андрей чуть не ахнул, узнав Силантия. Кузнец нахмурился, схватив за руку женщину, шагнул в сторону.
- Обожди! - негромко окликнул Андрей.
Силантий обернулся, насторожился. Его товарищ с недоумением переводил взгляд с одного на другого. Андрей подошел к кузнецу. Тот, нахмурившись, сделал шаг в сторону и сунул руку за пазуху.
- Что тут делаешь? - шепотом спросил Андрей. - По всему уезду бумаги разосланы об твоей поимке!
- Пущай попробуют взять! - сквозь зубы процедил Силантий.
Женщина, прикрыв рот рукой, чтоб не кричать, с ужасом смотрела на Андрея.
- Полицейские ярыжки враз схватят, и нож твой не поможет!
Кузнец смутился, вынул руку из-за пазухи.
- Барин, не губите его. Ни в чем он не виноватый! - взмолилась женщина.
- Постой, Марья! - бережно отстранив ее, произнес кузнец. - Вина моя известна, только я живым не дамся!
Настала очередь удивиться Андрею:
- Да разве я тебя хватаю? Иди на все четыре стороны. Только упредить тебя хотел, чтоб не попался.
- Вона! - протянул Силантий, и его глаза сразу стали теплее. - А я, признаться, так уж и думал, что придется мне тебя пугнуть, чтоб не выдал.
- Тебе ведь Ерофей помог бежать? Я догадался, когда он обмолвился, что вы с ним земляки.
- Точно! Вятские мы. В тот раз, как мне бежать, он совет дал податься до Афанасия. Заимка его на отлете стояла, туда ярыжки сроду нос не кажут.
- Это не ее ли он сватал? - кивнул Андрей в сторону женщины. - Как-то мне рассказывал.
- Ее! - хмуро подтвердил Афанасий. - Кобеля у меня, варнак, доброго пришиб! - и неожиданно рассмеялся. - А здорово он тогда через заплот сиганул, почище кочета! Да бог с ним. Мы зла не держим, да и он, видать, тоже, коли Силантия до нас направил. Ежели нужда какая случится, пущай заезжает. Зимовье наше теперь на речке Иовке стоит, возле Буртыма. Гора такая есть, приметная. Только Марьюшку мы уже просватали.
Афанасий глянул на своих спутников и, снова, видно, вспомнив сватовство Ерофея, усмехнулся…
Глава шестая
Целый день гремели колеса пролетки по горной дороге, а позади все еще виднелась мрачная громада Конжаковского Камня. Чуть в стороне высилась другая, с голой вершиной, гора - Косьва-Камень. Между ними, словно цыплята возле наседки, рассыпались горки и горушки, то голые и мрачные, то затянутые густым, темным ельником и кедрачом. На вершинах приземистый, искореженный морозом и ветром стланик жался к земле, покрытой мхом и лишайником. Только когда остался позади перевал, дорогу снова обступили густые леса.
Дорога эта, от Верхотурья до Соликамска, называлась Бабиновской, по имени человека, проложившего ее, а до того слыла просто государевой тропой. По этой тропе везли в Московское государство меха из Сибири, ясак, собираемый с инородцев. Сейчас она, хотя и пролегала широкой, в несколько сажен, лентой через Каменный Пояс, замерла. Никто не чинил сгнившие стлани через болота, не ровнял колеи. Медленно зарастающая буйной травой и еловым молодняком, дорога была уже никому не нужна. Редко когда гремели по ней колеса подводы или дробно стучал кованым копытом конь, несущий на себе всадника. Основной путь с Перми Великой в Сибирь переместился к югу, поближе к заводам, через Кунгур - в самое сердце горнозаводского Урала. А от него дальше, через Барабинские степи - к Колыванским заводам.
А старая дорога все зарастала и зарастала. Пролетят годы, и останется от нее узкая тропа, по которой будут бродить звероловы да крадучись пробираться в Россию беглые.
Вместе с дорогой чахнет и Верхотурье. На смену кресту и церкви пришел новый владыка Каменного Пояса - Завод. Склонит перед ним голову гордая церковь и станет не владычицей, а служанкой, помогая держать в крепкой узде томящихся на огненной работе и в рудниках кабальных людей.
В Соликамске задержался Андрей до конца лета. Каменный Пояс с каждым годом все больше открывал людям свои кладовые. Заводы росли, как грибы, для каждого требовалось составить подробную ландкарту со всеми угодьями. Купчишка Осокин пошел в гору, строил уже пятый завод для выплавки меди. Богател соликамский купец Турчанинов, также поимевший страсть к плавильному делу. В пермском, чердынском и Соликамском краях было у него с десяток добрых рудников, да еще целился он на башкирские земли. Вслед за богатеями тянули руки к земным недрам и люди, не имевшие ничего, кроме жажды наживы.
Андрей получил указ отвести крестьянину Меркушеву землю под рудник "пять сажен", а внутри "сколь счастья будет".
- Демидова догонять станешь? - с усмешкой спросил Андрей щуплого Меркушева, когда в местной конторе тот получал план рудника.
- Куда там! Нам бы деньжат заработать да от Строгановых откупиться на волю!
- Вольным станешь, поди, сам кабальных заведешь?
- А уж это как придется, - ответил крестьянин, цепко ухватив документ. - Погонять-то, чай, полегче, чем возить.
"Мироед будет. Еще почище Осокина!" - понял Андрей.
- Ну, благодарствуйте, ваше благородие! - поклонился Меркушев и, надев поярковую шляпу, зашлепал к выходу.
Когда дверь скрипнула и комната опустела, управитель конторы покачал головой:
- Цепкий мужичонко. Этот свое не упустит. Отцу родному горло перервет, ежели выгоду от того увидит.
Снова Андрей, в который уж раз, подумал:
"Каждый норовит к сладкому пирогу пробиться, - и тут же укорил себя: - Не от хорошей жизни человек зверем становится. Вон, Строганову каждый день живых осетров доставляют, а этот, Меркушев, поди, ни разу в жизни по-настоящему сыт не был!"
Закончив отвод рудников и проверку выработки руды, Татищев на строгановской барже спустился по Каме до Егошихи. На барже - кули с солью, полосовое железо, в трюме - штабеля кедровых бревен. В отдельной каюте за крепкими замками - тюки с пушниной. Строгановские караваны с весны до поздней осени плывут по реке, наполняя тугой кошель прикамского владыки.
На пристани в Егошихе толпа бурлаков, крючников и гулящих людей. Идет погрузка барж с железом с казенного завода. С руганью и окликами оборванные и прокаленные солнцем мужики выводят на быстрину плоты со звонкой уральской сосной. На берегу, в сторонке, стоит карета. Рыжие ухоженные кони грызут удила и бьют по земле коваными копытами. Толстозадый ямщик на козлах клюет носом.
Сквозь раскрытую дверь кареты Андрей увидел франтовато одетого человека, лениво слушающего приказчика, только что прибывшего на барже. Когда тот кончил говорить, франт смахнул с рукава пылинку, обратился к приказчику:
- В Казани найдешь батюшку. Передашь, что с тем делом ничего не вышло. О чем речь - он знает. Еще скажешь, что в горном начальстве я навел справки о землях. О каких - он тоже ведает. Передашь, что они ни за кем не числятся. Так что пусть без всякой задержки в Сенат челобитную на них подает. Понял? Ну все!
Франт неожиданно выглянул из кареты и с удивлением воскликнул:
- Господин Татищев! Какими судьбами?
Андрей обернулся. Внимательно присмотревшись, узнал Петра Строганова. Неожиданно для себя обрадовался встрече. Далекие годы юности, наивные мечты и надежды вспомнились ему при виде франта, и он с радостью пожал ему руку.
- Слышал! Слышал! Маркшейдером Сибирского горного начальства заделался. Ну, поздравляю! А меня батюшка раньше срока из академии вытребовал. Вотчина большая, одному трудно управляться, а на приказчиков надеяться, сам знаешь, как можно?
- Готовишься занять престол в своем княжестве? - рассмеялся Андрей.
Строганов скорчил скорбную гримасу:
- Батюшка у меня еще крепок. По всему видно, хозяином стану не скоро!
- А хочется?
В глазах Петра блеснул огонек жадности:
- Во сне вижу, как тот день наступит! - он помолчал, похрустел пальцами. Испытующе глянул на Андрея и, понизив голос, предложил:
- Поедем ко мне. У меня в Егошихе свои хоромы есть. Об одном деле хочу с тобой посоветоваться.