Дом Строгановых стоял на отлете, фасадом к реке. Каменный, с колоннами, он, словно ястреб, высматривал добычу, плывущую по Каме.
Через анфиладу комнат Строганов провел Андрея в кабинет. Вызвав лакея, приказал накрыть стол в гостиной.
В ожидании обеда они, прощупывая друг друга, повели безразличный разговор о погоде, о впечатлении, оставшемся у Андрея от путешествия на барже, о большом лесном пожаре, уничтожившем более двухсот десятин леса.
Неожиданно Петр рассмеялся.
- О чем ты? - спросил Андрей.
- Да вот вспомнил, как тебя в академии побил!
- Побил? - удивился Андрей. - Выдрали нас с тобой тогда знатно, вот это мне запомнилось крепко.
Петр засмеялся:
- Ну, орал-то я больше для отвода глаз. Драли меня вполсилы. Я перед поркой дядьке гривну посулил.
Андрей покрутил головой. "Ну и ну! - подумал. - Если он в то время пронырой был, то что с ним сейчас стало?"
- Ну, а теперь поговорим о деле!
Строганов встал с кресла и, подойдя к большому дубовому шкафу, стал что-то искать в нем. Высокий, худощавый, в богатом парчовом камзоле, из-за бортов которого пышной волной выбивались белоснежные кружева, он казался настоящим вельможей, а не потомком тех Строгановых, что первыми пришли в пермскую землю. Сольвычегодские купцы охулки на руку не клали и за полтора столетия стали чуть ли не самыми богатыми людьми на Руси, баронами, владеющими огромным прикамским краем.
- Вот! Гляди! - на ладони Строганова лежал большой, сверкающий чистыми гранями кристалл.
Андрей осторожно взял камень, повертел и поднял на Петра удивленные глаза.
- Алмаз! Чистейшей воды. За такой можно целый завод купить.
Лицо Строганова порозовело. Он весь напрягся, в жестах появилась небрежность и снисходительность. Как будто уже одно владение драгоценным камнем ставило его выше окружающих. Андрей сразу почувствовал перемену в собеседнике и насмешливо подумал: "Смотри, как тебя раздуло! Только не затем ты меня позвал, чтоб хвалиться самоцветом. Посмотрим, что тебе нужно?"
- Ты знаток горного дела. Знаешь, где и как залегают самоцветы и руды. Откуда может быть этот камень? - спросил Строганов.
Андрей подумал, припоминая все, что знал про алмазы:
- На каждую руду и самоцветы свои приметы имеются. Объяснять долго не буду. Кабы знать, где найден алмаз, легче было бы поиск вести. А так что ж вслепую копаться? В Обер-берг-амте отменные рудознатцы, а до сей поры найти этот камень не могут. Вокруг Мурзинки, у Сысерти не счесть, сколь шурфов набили. Аквамарины, сапфиры, яхонты и смарагды находят, а вот алмаз ни разу не попадался.
- Откуда камень - про то речь особая. Хочешь ко мне на службу пойти? Озолочу, ежели разыщешь алмазы.
- Журавль-то в небе летает, а у меня хотя и синица, да верная. И искать наобум - все равно что воду в ступе толочь, только время зря проведешь.
Петр тяжело вздохнул, посмотрел исподлобья на Татищева и наконец решился:
- Ну ладно. Коль без этого нельзя, скажу тебе под секретом великим. Батюшка горщика посылал разведать на Кутим и Улс. А он сбег. В Искоре наша стража его словила. При нем этот камень и нашли. Где он его взял - не сказывал. Я уж с ним сколько времени бился, да все без толку. Уже дух испускал и на своем стоял: "Нашел! А где - не упомню!"
- Ты что ж, пытал его, что ли? - Андрей почувствовал, как стала в нем закипать злоба.
- Маленько, для острастки. А мужик-то оказался хлипким, не выдержал.
Андрей вскочил с кресла:
- Да ведомо ли тебе, что горщик этот великую славу Урала с собой в могилу унес? Мало вы инородцев грабили, так еще и душегубством занимаетесь. Одно скажу: о новых землях не думай. Мимо Сибирского начальства не пройдешь, а я уж там доложу, что надо.
У побледневшего Петра зло перекосился рот:
- Вот ты какой? Ну, смотри! Строгановым поперек дороги не становись!
- Не пугай! Теперь вам меня бояться надо. Я это дело так не оставлю.
- Стопчем! Не впервой. И не с такими управлялись!
Андрей схватил треуголку и, громко стуча сапогами, выбежал из дома. На улице осмотрелся, решительно направился в контору Горного начальства. До самого вечера рылся в бумагах, просматривая заявки и переписку со Строгановым. Ничего, что могло бы натолкнуть на место находки алмаза, не обнаружил. В сердцах отчитал шихтмейстера за плохой учет горной выработки и отправился ночевать к заводскому судье Берлину.
Около лесной биржи еще кипела работа. Проходя мимо штабеля бревен, Андрей неожиданно услышал шорох и скрип. Поднял голову и еле успел отскочить в сторону. Совсем рядом, Чуть не придавив его, с грохотом и шумом обрушилась громада бревен. Десятник, руководивший погрузкой, с руганью набросился на зазевавшихся грузчиков, а те лишь чесали в затылках и диву давались: пошто это штабель в распыл пошел?
Вечером Татищев рассказал капитану Берлину про все, что с ним за день случилось. Заводской судья, внимательно выслушав Андрея, покачал головой:
- Вы, Андрей Артамонович, зря с этим псом, Строгановым, схлестнулись. По виду птица важная, как-никак барон. Обхождение светское, умен, начитан, но ежели дело выгоды касается - ничем не брезгует. Вы, чай, думаете, штабель тот сам по себе развалился? Как бы не так! Строганов свое слово держит. Теперь ходите с оглядкой. Мало ли что может случиться. Ну, там дерево сухостойное придавит, камень на голову свалится… Где-нибудь на мостике поскользнетесь - и концы в воду. Вы до отъезда из дому - никуда. А в дорогу я вам трех солдат для охраны дам.
У Геннина худое желтоватое лицо стало жестким, под скулами заходили желваки, когда Татищев доложил ему об алмазе и про строгановскую челобитную в Сенат.
Потребовав ландкарту верховьев Вишеры, генерал долго изучал ее, прикидывая в уме, о каких землях шла речь. Наконец высказал мнение:
- Барон упомянул реки Улс и Кутим. Не верю, что оный алмаз там разыскан. Чем-то другим прельстили Строганова те земли. Отдавать их ему нам не сподручно. На следующий год пошлем туда своих рудознатцев. Мнится мне, что там можем разыскать изрядную медь либо железо.
На другой же день из Екатеринбурга поскакал фельдъегерь с письмом в Сенат, к Ягужинскому, ведавшему в Коммерц-коллегии горными делами. Ровно через месяц Строганову было отказано в приобретении земель "по всей реке Улс, от вершины до устья, со всеми притоками, впадающими в оную речку". Для прикамского богача решение Сената оказалось настоящим афронтом.
В самые святки 1733 года, когда зимние бураны перемели дороги, а в окрестных лесах трещали раздираемые морозом мохнатые ели, в Екатеринбург прибыл обоз в сопровождении казачьего конвоя. Это был один из отрядов Великой Северной экспедиции, снаряженной для исследования и описания Сибири и Камчатки.
Из большого, обитого войлоком возка вышло несколько укутанных в меха людей. Потоптавшись, согревая застывшие ноги, приехавшие направились в Обер-берг-амт. А там поднялась суматоха. О приезде экспедиции было известно давно, но, как часто бывает, подготовку к достойной встрече академиков откладывали со дня на день, в конце концов положились на авось и оконфузились.
Этой оплошки генерал Геннин не стерпел. После того как прибывшим были отведены дома для постоя, он созвал всех управителей и советников Обер-берг-амта и дал им такой нагоняй, что даже хладнокровный Клеопин то и дело вытирал со лба пот.
Чтобы как-то сгладить неловкость, Виллим Иванович пригласил трех приехавших академиков к себе. Уставшие и промерзшие ученые, не знавшие, где отведут им постой, пришли в восторг. А когда попали в дом начальника Сибирских заводов, то даже Миллер, грубоватый и невыдержанный человек, с восхищением произнес:
- О! Ви, генераль, большой волшебник. В этой дикой Сибирь устроить такой роскошный палаты может только гений. Майн готт. Какой изумительный резьба у этих кресел.
- Пустяки, господа! - небрежно отмахнулся Геннин. - Это я резал по дереву. Для меня это - отдых после умственных трудов. Прошу вас, садитесь.
Низенький, кругленький Гмелин с наслаждением плюхнулся в обтянутое бархатом кресло. Его примеру последовали профессор астрономии Иосиф Делиль и длинный, сухопарый историк Миллер.
Завязалась оживленная беседа.
Геннин, важный, в пышном парике и парадном мундире с регалиями, с интересом слушал приезжих.
- Как вам известно, - говорил Гмелин, - сия экспедиция ведется по замыслу покойного государя, дабы узнать, сошлась ли Америка с Азией. - Он поднял короткий, похожий на сосиску, розовый палец. - Сей вопрос был поставлен перед командором Витусом Берингом, с коим мы, если то будет угодно фортуне и господу, надеемся встретиться на Камчатке. Одновременно мыслится изучение государства Российского. По представлению Академии наук правительствующий Сенат постановил в двенадцати пунктах провести обсервации метеорологические, дабы узнать, какие климаты присущи России. Один из двенадцати пунктов будет здесь! - Гмелин постучал пальцем по столу. - В Екатеринбурге!.. Миллер вытащил из кармана золотую табакерку. Взял понюшку. Помахал зажатыми пальцами, поклонился в сторону Делиля.
- Дело сие поручайт следует отшень грамотным человекам. Чтобы конфуз перед европейскими академиками не делать. Також преизрядно знаваль астрономию, посколь многие полагают, что движения планет свой влияний на погоды имеют.
Гмелин чуть повел глазом на Миллера и поспешил перебить:
- Желательно, чтобы оный наблюдатель писал свои обсервации для Академии наук на латинском языке.
- Найдем таких. Есть канцелярист, заодно арифметику в школе преподает - Федор Санников, весьма способный. Другой - учитель Никита Каркадинов. Но больше всех пользы принес маркшейдер Татищев. Зело учен.
- Василия Никитича сын? - поинтересовался Гмелин.
- Нет! Какой-то далекий родственник. Так, пожалуй, его и Санникова с Каркадиновым к этому приставим. А теперь, господа, прошу к столу отведать наших сибирских яств. Не обессудьте, - гостеприимно повел рукой Геннин.
Иоганн Гмелин, большой любитель покушать, выглянул из-за спины хозяина в гостиную и потер радостно руки: на столе, в окружении всевозможных закусок, на большом блюде возлежал парной осетр с пучком луковых перьев во рту.
В тот день, когда в Екатеринбург прибыла экспедиция, Андрей засиделся в Уктусе, просматривая в старых архивах донесения о сысканных рудах. Домой возвращался уже поздно. Проезжая мимо Обер-берг-амта, увидел в окне свет.
- Кому быть там в такое время?
Вылез из кошевки, поднялся по ступеням и, пройдя мимо спавшего сторожа, заглянул в канцелярию.
У стены, на широкой лавке, где обычно ожидали приема к начальству штейгеры и мастеровые, укладывался спать высокий плечистый парень. Русые волосы гладко причесаны и заплетены в короткую тугую косичку.
Услышав скрип двери, парень обернулся, и Андрей увидел широкое лицо, чуть тронутое веснушками, большой, крупный нос. Серые глаза удивленно смотрели на вошедшего. Парень тихо ойкнул, отшвырнул кафтан, который ладил себе в изголовье, и шагнул навстречу.
- Андрей? - радостно завопил он и, схватив Татищева, крепко обнял.
- Постой, постой! - протестовал Андрей. - Откуда ты меня знаешь? Да пусти, медведь! Все кости переломаешь! - Вырвавшись из крепких объятий и наконец разглядев парня, Татищев узнал его: - Степка! Крашенинников! Да как ты сюда попал?
- Студент Петербургской академии, - отрекомендовался Степан, - зачислен в экспедицию на Камчатку. Начальники мои, Гмелин с Миллером, пировать ушли к Геннину, а про меня забыли. Вот и пришлось на покой укладываться.
- Пошли ко мне. Пока экспедиция будет здесь - поживем вместе. Давай собирайся!
До Мельковской слободы добрались быстро. Ерофей, узнав, что Степан - дружок Андрея, выставил миски с солеными грибами и капустой. Нарезал хлеб и торжественно водрузил на стол полуштоф.
Накинувшись на грибы и капусту, в разговоре друзья забыли и про вино.
- Этак пить - только людей смешить! - с укоризной произнес Ерофей. Налил себе кружку и, нагнав на лицо муку страдальца, выпил. Закусив грибком, отправился спать на полати.
- Многотрудно мне пришлось, - говорил Степан. - Не единожды помышлял бросить учение да заняться ремеслом. Жалованье в Московской академии, сам знаешь, - алтын в день. А ведь кроме харча надо и об одежде думать. За угол у просвирни платил две гривны в месяц. Однако выдюжил, в науках преуспел и в прошлом году отправили меня в Санкт-Петербургскую академию студентом. А там зачислили в экспедицию на Камчатку.
Крашенинников отложил деревянную ложку, вытер ладонью губы. Подсел к Андрею ближе:
- Пути-дороги дальние тянут меня не с тем, чтоб ради забавы душу потешить, хочу на пользу государству Российскому потрудиться. Мыслю, что знать свое Отечество надобно во всех его пределах, знать изобилие и недостатки каждого места. Скажи, какая от того прибыль, когда известно, что делается в Индии или Туретчине, а о своем Отечестве столь имеют понятия, что едва разбираются, где проживают? Вот то-то и оно! А ведь еще есть и такие, что, желая показать свое нежное воспитание, говорят, будто не видели, на чем хлеб растет!
Уже под утро Ерофей, проснувшись, свесил с полатей лохматую голову, укорил:
- Черти бы вас забрали, полуношники. Что вам - дня мало? Сами не спите и другим не даете. Ложитесь-ко!
Друзья переглянулись. Подивились, что время прошло незаметно, и улеглись спать.
Глава седьмая
Прошел Новый год. Генерал Геннин приказал отметить его десятью выстрелами из отлитых на заводе пушек и отпустить мастеровым на огненной работе по чарке водки. На том все празднество и окончилось. Жизнь снова пошла по-прежнему. Только Татищев, Санников да Каркадинов помимо обычной работы обучались у Гмелина метеорологическим обсервациям, знакомились с приборами.
Наблюдения за погодой увлекли Андрея. Он и раньше задумывался, почему зимой идет снег, а летом - дождь. Отчего смена ветра всегда влечет за собой и смену погоды. Вытащил и перечитал книги, в которых говорилось о метеорологии. И преуспел - через две недели Гмелин поручил ему самостоятельные обсервации - наблюдения.
В феврале экспедиция отправилась дальше. Впереди предстоял ей далекий путь через всю Сибирь к северо-восточным берегам. Во второй раз ушли искать пути к американским берегам отряды Чирикова и Беринга. Наносили на карту побережье Ледовитого океана Малыгин, Минин и Стерлигов, братья Харитон и Дмитрий Лаптевы, Василий и Мария Прончищевы да штурман Челюскин. Не погоня за славой, не поиски рангов толкали этих людей на опасный и трудный путь. Шли они на подвиг во славу Отечества. Целое десятилетие боролись с цингой и морозом, со льдами и голодом. Во имя этого отдадут потом свои жизни Прончищевы, командор Витус Беринг и многие участники Великой Северной экспедиции. И вот туда же стремится студент Крашенинников… Перед отъездом просидел он вместе с Андреем весь вечер.
- Знаю, что ждет меня, - задумчиво глядя на оплывшую свечу, говорил Степан. - Но все едино тверд в своем стремлении. И ежели труд мой добавит в науку географию хотя бы несколько строк, почту, что жизнь прожил недаром.
- Завидую я тебе! - вздохнул Андрей.
- Зависть разная бывает! Твоя от чистой души идет. В академии я насмотрелся на профессоров да академиков, вот где завистники! Не дай бог, ежели кто что-нибудь новое в науку преподнесет. Оболгут, извратят. С пеной у рта доказывать будут никчемность содеянного своим же товарищем. Вот это - черная зависть. Она, как ржа, душу разъедает, и через то человек делается подлым. Да что… Возьми хотя бы Миллера. Беда, ежели кто супротив слово вымолвит. Не токмо облает непотребными словами, а еще и ударит. Стало, не тверд в своей правоте, доказать ее не может! Где ему! Нищий он духом! Историю государства Российского пишет, а сам по-русски изъясниться как следует не знает. Просился я в отряд к Чирикову либо Берингу - не пустили. А с этими своими начальниками, видать, хлебну беды да нуждишки. На Камчатку поехали! А сами, чуть что, на "худое здоровье" ссылаются и все на меня взваливают. Гмелин, тот куда ни шло, мужик умный и характером вышел, добряк. А Миллер - сквалыга. Инако об нем не скажешь!
- Зато ты силен да здоров. Раз к своей цели стремишься и предан науке, все и выполнишь задуманное. Может, еще после себя и славу землепроходца оставишь, как Атласов или Дежнев!
- О личной славе не тщусь, поверь, а токмо о пользе науки и Отечества! - Степан встал, потянулся так, что послышался хруст. - Я, пожалуй, спать буду. Завтра с утра выезжаем. Обратно поедем, ежели живой буду, встретимся, поговорим.
- Давай ложись, а я в Обер-берг-амт схожу, время для обсервации приближается. - Натянув на уши треуголку и застегнув бараний полушубок, Андрей вышел на улицу.
Холодный ветер гнал злую поземку и больно резал лицо. Прикрывая нос рукавицей, Татищев осторожно шагал к Обер-берг-амту. Всюду валялись присыпанные снегом обрубки дерева, камни, куски железа. Того и гляди, споткнешься - голову разобьешь!
Ночь темная. Тускло просвечивает луна сквозь пелену облаков. Где-то у подьяческих дворов глухо брешут собаки. Над домной, у плотины, - багровый отблеск пламени. От кузницы несутся удары молотов и лязг железа.
Почти над самой головой, с дозорной башни, рявкнул ночной сторож:
- До-о-гля-дывай!
От неожиданности Андрей шарахнулся в сторону, зацепился ногой за железину и растянулся во весь рост.
- А чтоб тебя! - с досадой буркнул, вскакивая на ноги и отряхиваясь от снега.
Около Обер-берг-амта на высоком столбе вертится, поскрипывая, ветроуказатель. Слабый свет, пробивающийся сквозь слюдяное оконце канцелярии, падает на длинный термометр, висящий на столбе.
Щуря глаза, Андрей всмотрелся в шкалу прибора: "Изрядно!" - и, взбежав на ступеньки, ударом ноги распахнул дверь.
Клевавший носом дежурный солдат вскочил, вытягивая руки по швам и тараща сонные глаза.
- Живой? - сбрасывая полушубок, справился Андрей.
- Так точно, господин маркшейдер!
В комнате было сине от табачного дыма. Андрей покрутил носом, укоризненно посмотрел на сторожа. Повесив на гвоздь треуголку, сел на скамью и вытащил из шкафа журнал. Дуя на замерзшие пальцы, взял гусиное перо, убрал с него прилипший волосок и, навалившись на столешницу, записал:
"Барометр 2753, термометр 190°, ветер норд-вест средний. Снег мелкий, частый. Сквозь облака некоторые звезды видны".
Посыпав песком написанное и осторожно стряхнув, закрыл журнал. Посидел, подумал. Достал из кармана записную книжку - подарок Василия Никитича, мелким убористым почерком вывел:
"Атмосфера океану подобна, в коей приливы и отливы воздуха вызывают дождь и снег, ветер и бури, сиречь - погоду".
Покусал перо и написал дальше:
"Лжет немец, говоря, что звезды влияние на погоду имеют. Оные расположены в недосягаемых небесных глубинах, а облака образуются возле земли. Из всех светил токмо Солнце на атмосферу влияет, и то в разные годы на один и тот же день разная погода бывает".