- Здорово! - ответил Ерофей, с возрастающим удивлением рассматривая пришельца. А тот, щуря узкие, черные, как угольки, глаза, улыбался, и в свою очередь дивился богатырскому росту русского ойки.
- Кто будешь? Купец? Может, мал-мало меха купишь?
- Нет! Энтим не занимаюсь. Начальство из Катерининска вожу по заводам. А ты сам-то что за человек? Случаем, не татарин будешь?
- Моя - манси. Русские вогулом кличут. Из рода Чумпиных. А зовут Степаном. Так поп крестил!
- Стало быть, ты - Чумпин! Ну а меня кличут Ложкиным! - и Ерофей сжал своей ручищей маленькую сухую ладонь Степана. - Слышал я про вашего брата, а вот встречать не доводилось!
- Живем лесам, в город редко ходим. Все урман кочуем. Сегодня туда едешь, завтра другое место едешь. Юрту разобрал, на оленя погрузил, ушел, где зверя много.
- Как цыгане, значит, по земле мотаетесь?
- Таких не знаим.
Степан присел на камень и раскурил трубку. Рядом примостился Ерофей, спросил:
- Тоскливо всю-то жизнь в лесах проводить? Зимой, поди, совсем невмоготу делается?
- Зачим тосковать? Урман - весело. Кругом все живое.
- Скажешь тоже. Вон осина, какое от нее веселье? Только кручину наводит. Дерево - оно деревом и останется. Нет в нем ни души, ни жизни. Век вокруг него крутись, а слова не услышишь.
- Как не слышишь? В урмане всяк язык понятен. Ежели понимать не будешь, помрешь быстро.
- А ты понимаешь?
- Угу! Олень пробежит, след оставит - Степан увидит, поймет, куда бегал, чего кушал. Птица кричит - Степан знай о чем. А дерево засыхать станет, совсем как стар человек плачет. Вон река бежит… мертвый разве бежит?
- По-твоему, и камень живой?
- Который тоже живой, бросишь его в огонь, а он шибко за то сердится, начнет расти и пухнуть!
Ерофей схватился за живот:
- Охо-хо! - гулко хохотал он. - Ну и умора! Горазд ты брехать, Степка. Где это видано, чтоб камень от огня пух? Вот он, камешек, гляди! - поднял Ерофей увесистый кусок гранита и швырнул вдоль берега. Камень покатился, поднимая пыль, упал в воду, окатив холодными брызгами вздрогнувших лошадей. Вот, был твой камень, и нет его. Отколь ему живым быть?
- Он лежал - спал, ты его бросил - побежал, в воду от тебя спрятался.
- Нехай будет по-твоему, - махнул рукой Ерофей. - Пущай все в лесу будет живым, мне от того веселей не станет. Сдох бы я в нем, доведись жить одному!
- А моя всегда весело. Урману иду, белку вижу, кричу: "Паче, рума!" Кедр встречу - ствол глажу, снова здороваюсь.
- С медведем встретишься - он тебя приласкает, - с усмешкой посулил Ерофей. Вздохнул и поднялся с камня. - Заболтался я с тобой, поспешать надобно. Подобрав поводья, повел коней в деревню. Рядом шагал Степан.
- Ты в городе Андрея знаешь? Высокий такой, все ходит землю смотрит - землю мерит. Встречал где? - с надеждой спрашивал Степан Ерофея.
- Андрюшку-то? Никак, о Татищеве спрашиваешь? Живем вместях в одной избе. А пошто он тебе понадобился?
- Шибко нужен. Уж так нужен шибко, что все бросил и шел к нему.
- Ну, коли требуется тебе, так сейчас и увидишь. Только айда быстрей, а то начальство прогневается, начнет всякими словами огорчать.
Василий Никитич и в самом деле с нетерпением поглядывал на реку, поджидая задержавшегося Ерофея. Хотел уж выругать, да увидел незнакомого человека, подивился его необычному виду. Еще больше удивился, когда пришелец бросился к Андрею, быстро заговорил:
- Здравствуй, Андрей-рума!
- Здравствуй, охотник! Вот так встреча! - обрадовался Андрей, хлопая по плечу зверолова. - Да ты что невесел? Поди, опять кто обидел?
- Моя - нет! Афанасий - беда! Его с Силантием медведь ломал. Шибко злой зверь. Афанасий один рука остался. Силантий его слонил, а сам…
- Мамонька моя! - прошептал Ерофей. - Экова богатыря не стало. А как Марьюшка?
- Ревет!
"Вот как оно получилось, - подумал солдат, - знать, судьба была Силантию от казенных плетей сбежать, а от зверя смерть принять!" Постоял возле Степана, покачал головой. Затем с досадой рванул поводья и быстро отошел с конями к коляске.
- Про какого Силантия вогул говорит? - поинтересовался Василий Никитич.
Андрей ответил уклончиво:
- Зверолов был. В Верхотурье с ним встречались.
- А-а! А я думал, кто из наших, заводских.
Чумпин придвинулся ближе к Андрею. Недоверчиво покосился на Василия Никитича, снизил голос:
- Дело до тебя есть. Шибко большой дело. Только чужой говорить нельзя. Беда будет.
- Это - свой, мой родственник. Вот знакомься - новый начальник заводов, вместо Геннина приехал сюда!
- Это как - родственник? Одну тамгу носите?
- Одну. И фамилия у нас одинаковая.
- Эмас - хорошо! Степан говорить будет, - Чумпин хитро сощурил глаза, порылся в висящей на поясе сумочке, извлек из нее кусок темной руды:
- Гляди. Видал такой шайтан-камень?
Андрей повертел в руках, определил:
- Железняк. Где нашел?
- Оленя ранил. По следу шел, а след гору вывел. Кругом вот такой камни лежат.
- Почему "шайтаном" зовешь?
Вместо ответа Степан вытащил нож, поднес лезвие к камню. Раздался легкий звон, нож словно прилип к куску руды.
- Магнитный железняк, - догадался Василий Никитич. - И нешто вся гора из него состоит? Показать можешь?
- Могу. Только боюсь Акинфка Демида. Шибко боюсь, урман от него ушел.
- Демидова не страшись. В обиду не дам. Награду большую выхлопочу. Сейчас можешь к той горе провести? Далеко она?
- Конь не пройдет, пешком надо.
- Ну, сколько можно, проедем, а там и на своих доберемся. Переночуем и завтра с утра в путь-дорожку.
Ночевать устроились в избе старосты. После ужина Василий Никитич спохватился:
- А где вогул? Что-то не видно его, поди, сбежал с перепугу.
- Он на берегу, возле теплинки ночует, - ответил Ерофей.
- Какой еще теплинки? - не понял Татищев.
- Ну, костер иначе. Махонький, чтоб только душу потешить.
- Пойдем посмотрим, как он там? - предложил Василий Никитич.
Они спустились к реке, возле нависшей над водой ольхи заметили слабый огонек костра. Скрестив ноги калачиком, Степан сидел у огня, посасывая трубочку. Заслышав шаги, поднял голову и, узнав пришедших, кивнул, молчаливо приглашая присесть у костра.
- Что в избе не захотел переночевать?
- Плохо там, жарко. Здесь - хорошо!
- Скучно, поди, одному-то ночь коротать?
- Зачем скучно? Степан реку слушает. Нейва-река шибко интересно говорит. Вот, слушай.
Совсем рядом, у ног, звенела и переливалась вода. Речные струи шелестели песком на перекате, гремели на быстрине камешками. Андрей прислушался и сразу же почувствовал какое-то необыкновенное очарование, шедшее от речных звуков. Похоже было, река действительно о чем-то говорила, лепетала о необыкновенно приятном и милом.
Открыв глаза, Андрей удивленно посмотрел на Василия Никитича.
- Занятно. В жизни бы не умыслил, что вода так шуметь может.
- Река тоже живой. Шибко интересно рассказывает. Спать не хочешь - слушай!
Степан заново набил трубку и выпустил клуб дыма. Наклонился, будто стараясь не пропустить ничего из того, что нашептывали речные струи. Заговорил. Слова текли плавно, вогул словно пел, приноравливаясь к неторопливому журчанию реки. Перед слушателями словно оживала странная история.
…Давно это было, так давно, что на этих горах с тех пор трижды вырастал новый лес, а старый валился и сгнивал. Жило тогда здесь племя вогулов, что имело тамгу с изображением филина, такое же мудрое и зоркое, как эта ночная птица. Сильны и смелы были молодые охотники племени, старики мудры, а девушки красивы. Но краше всех оказалась дочь старого Тошема - красавица Нейва. Было у старика двое сыновей, но старший погиб в схватке с медведем, а младший не вернулся с гор, куда ушел добывать белку. И остался Тошем с дочкой Нейвой. Незаметно выросла девушка, расцвела, как лесной цветок.
Ой-ой! Хороша же была! Тонкая да стройная, как молодая рябинка, радовала она глаза всем - старым и молодым.
Много охотников приходило к отцу, предлагая за нее большой выкуп. Но качал головой старый Тошем и отсылал их к дочери - пусть сама выберет. Единственной радостью была для него красавица дочка, и не хотел он видеть ее женой нелюбимого человека. А Нейва в ответ парням, как и отец, качала головой и смеялась, и смех ее был подобен журчанию лесного ручья. За этот смех и прозвали девушку Нейвой.
Только один молодой охотник, смелый и отважный Таватуй, не был с поклоном у Тошема. Еще только двадцать зим видели его глаза, а был он могуч и силен, как лось, один на один выходил на медведя. Копье, брошенное его рукой, летело на сорок локтей дальше, чем мог забросить самый сильный охотник племени, и стрела не знала промаха. Но прост был сердцем Таватуй, как ребенок, и хоть слушали его советы старики, и был он опытен в бою и на охоте, но карие глаза Нейвы не волновали его. Видел он в красавице девушке подругу детских игр и не замечал, что выросла она. Как и в детстве, при встрече с ней высыпал ей со смехом в колени гроздья рябины для бус или дарил пойманную белку. А девушка, встретив его взгляд, смущалась. Но ничего этого не замечал молодой охотник.
Шло время. Племя кочевало по урманам, било зверя и ловило в озерах рыбу. По вечерам у костров молодежь пела песни или слушала стариков. Ничто не нарушало мирной жизни охотников до поры, пока не стали приходить тревожные вести. Появились с востока в озерной долине воинственные люди. Смуглые, верхом на быстроногих конях, с болтающимися на копьях конскими хвостами, жгли и сметали они на своем пути легкие чумы охотников. Детям разбивали головы о камни, мучили и убивали женщин, а мужчин угоняли в неволю.
Страх и тревога овладели племенем. День и ночь сидели старики у костров, думая, как избежать великой беды. А когда стали приходить спасшиеся от пришельцев, израненные, истекающие кровью люди, отдал шаман приказ уходить в горы, покрытые непроходимыми лесами.
Но тут возмутился молодой Таватуй. С гневом ударил он палицей по костру так, что брызнули в разные стороны огненные снопы, и, вскочив на ноги, проклял трусливого шамана.
Долго и горячо говорил молодой охотник, убеждая, что лучше погибнуть в бою, чем жить в рабстве. Горы не спасут, враг настигнет и там, и больше уходить будет некуда!
Звучала в его словах такая сила, что все, как один, схватив оружие, стали готовиться к бою.
Быстро приготовились воины к встрече незваных гостей и в ожидании боя проверяли оружие.
Молча стоял охотник у обросшего мхом огромного кедра, чутко прислушиваясь к долетающим крикам врагов. Легкое прикосновение заставило Таватуя обернуться. Нейва протягивала ему крепкий отцовский лук…
Один за другим налетали визжащие враги. Завязался бой. Как подкошенные валились под могучими ударами Таватуя пришельцы. С тонким свистом настигала свою жертву стрела Нейвы.
Храбро сражались охотники. Горы трупов устилали путь наседавших врагов. По телам своих павших воинов лезли они вперед, чтобы, получив удар копья или стрелу в горло, свалиться на примятую траву.
С восходом солнца до заката длилась битва. Стаи черных воронов, привлеченные запахом крови, вились над головами в ожидании богатой поживы. Вот с разбитой головой упал старый Тошем. Пронзенный копьем, повалился певец и плясун Каслоп. То один, то другой, молча или со стоном, падали друзья Таватуя. А он, объятый великим гневом, бился с наседавшими врагами…
Вдребезги разлетелось копье, лопнула тетива у лука, и бился Таватуй тяжелой палицей. С бешенством потрясая копьями, лезли на него пришельцы и с проклятиями падали под его ударами.
Страшен был Таватуй. С небольшой горсткой бойцов защищал он свою честь и свободу родного племени. Но когда наконец дрогнули и обратились в бегство жалкие остатки пришельцев, зашатался могучий Таватуй и упал на истоптанную землю.
С ужасом увидела Нейва смерть Таватуя. Полились из ее затуманенных глаз слезы так сильно, что слезами наполнилась долина. Стало на том месте озеро и скрыло на дне могучего Таватуя.
А красавица Нейва бросилась со скалы и, ударившись об острые камни, превратилась в прекрасную речку. С тихим журчанием поплыла она по земле, рассказывая о великой победе и геройской смерти молодого охотника!..
Степан выколотил пепел из потухшей трубки и подбросил в костер дров. Василий Никитич задумчиво провел рукой по лицу, тихо сказал Андрею:
- У каждого народа и племени есть свои легенды и бывальщины, кои могут помочь узнать историю сих людей. И, не кривя душой, скажу тебе, понравилась мне эта сказка. Сколь же несправедливо относимся мы к вогулам, нарекая их инородцами…
Утром чуть свет тронулись в путь. Два дня пробирались по разбитым проселкам и тропам. Только на третий день, когда кони выдохлись и еле перебирали ногами, встретили брошенный кержацкий скит. Здесь заночевали и, как только стал брезжить рассвет, оставив Ерофея сторожить лошадей, отправились дальше.
Степан, ориентируясь по каким-то ему одному известным приметам, шагал впереди, выбирая дорогу. Перейдя болотистую низинку, он наконец вышел на небольшую сопочку, увенчанную громадными плитами гранита. "Вон она! Гляди!" - показал на темневшую верстах в пяти крутую, поросшую лесом гору. Между ней и сопкой лежало большое рыжее болото, сплошь затянутое кустиками багульника и стелющейся березкой.
Солнце уже перевалило за полдень, когда путники добрались до подножия горы. С шумом и треском, ломая ветви, взвился старый глухарь. Сверкая пепельной спиной, он, отлетев несколько сажен, тяжело хлопая крыльями, уселся на вершину сосны.
Степан поднял руку, предупредил:
- Сиди тихо-тихо, моя добудет.
Он снял лук, наложил стрелу и бесшумно, прикрываясь кустами, крадучись пошел к глухарю.
Андрей, никогда не видевший охоты, с интересом следил за вогулом. Вот тот поднял лук, прицелился и спустил тетиву. Свистнула стрела - и пронзенная птица с гулким шумом упала к ногам охотника.
- Емас - хорошо! - Степан взвесил на руке птицу. - У-у! Тяжелый. Шибко старый, дедушка! - рассматривал он поседевшую голову глухаря.
- Доброе жаркое выйдет, - откликнулся Василий Никитич, - вечером отведаем.
- Нельзя. Шайтану дарить будем. У-уу! Шибко сердитый шайтан. Его гора. Обидишь - не пустит.
Шагая друг за другом гуськом по еле приметной тропе, добрались до вершины. Кругом виднелись горы, леса и узкие полоски речушек. На северо-западе маячили угрюмые скалы Конжаковского и Косьвинского Камней, а на юго-востоке, среди мягких увалов, вились дымки Тагильских заводов.
У Василия Никитича разбежались глаза от вида выходящей на поверхность железной руды.
- Благодатное место. Тут многим заводам на сотни лет железа хватит. Да ты взгляни, Андрей! - поднял он кусок руды. - Такой мне еще видеть не доводилось. Дадим имя горе - Благодать. И быть по сему! А ну-ка, отмечай ее на ландкарте. Эх, Андрюша, понастроим мы здесь заводов на зависть Демидову и во славу Отечества! - тут Василий Никитич замолчал и с удивлением уставился на Степана.
Вогул, положив глухаря на каменную чашу, выдолбленную водой и ветром, разрезал птицу острым ножом на части и, раскладывая куски мяса на камне, низко кланяясь, бормотал:
- Смотри, шайтан, какой подарок тебе Степан сделал. Не сердись. Кушай, шибко вкусное мясо. А это тебе, Никола-угодник. Оборони от шайтана, если зло поимеет. Ладно?
Опустившись на колени, вогул начал петь на своем языке. Потом распростерся на земле, приник ухом к камню и замер. Лежал долго, тщетно пытаясь что-то услышать. Так и не дождавшись ответа, встал на ноги, сердито посмотрел на жертвенник и отвернулся. До скита добрались быстро. Ерофей, устав ждать, спал, накрывшись армяком. Рядом паслись стреноженные кони.
- Солдат! Забыл службу? - сердито окликнул Василий Никитич. - Как коней стережешь?
Ерофей вскочил, отбросив одежонку, вытянулся по-военному.
- Кому здесь воровать, ваше благородие? В экой глухомани одни только черти лесные и водятся, а им лошади без надобности.
- Поговори у меня. Мало по лесам гулящих людей шляется, да и зверь может напасть. Давай запрягай, а мы пока перекусим!
Перед тем как сесть в коляску, Василий Никитич подошел к Чумпину, похлопал его по плечу и предложил:
- Хочешь, в проводники к нашим рудознатцам назначу? Жалованья положу, избу в Екатеринбурге дам. А то что за жизнь у тебя? Словно зверь по лесам бродишь…
- Зачем так говоришь? У меня в урмане везде дом. Зимой в юрте живу, летом у костра сплю сладко. Зачем изба?
- Ну, как хочешь. А за гору Благодать я тебе по гроб обязан. Недели через две наведайся в Горное начальство, я к тому времени буду на месте. Денег да припас, какой потребуется, выдам. А пока получай! - и вытащил из кармана кошелек, протянул охотнику.
- О-о! Шибко тебе спасибо, - обрадовался Степан, принимая деньги. - Я у стариков разведаю про другой горы. Жди. Припас готовь. Может, и ружье дашь?
- Будет тебе и ружье, - пообещал Василий Никитич.
Через неделю путники расстались. Андрей с Ерофеем поехали в Кунгур, а Василий Никитич вернулся в Екатеринбург. Сразу же по приезде приступил к постройке заводов у горы Благодать. Из города и приписных деревень потянулись в тайгу землекопы, плотники и лесорубы. Одним из первых отправился плотинный мастер Злобин с учениками подыскивать место для плотины.
Шли подводы с хлебом и провиантом. Туда же, меся дорожную грязь, промаршировала рота солдат с двумя пушками. Новый начальник не на шутку решил тряхнуть древний Каменный Пояс.
В хлопотах и заботах Василий Никитич не забыл обещание. Вызвал Хрущова:
- Тут днями должен явиться вогул, Степан Чумпин. Так распорядись, чтоб без всякого промедления ко мне ввели. А паче чего меня на месте не окажется, выдай ему припас, какой запросит, денег двадцать пять рублей да ружье доброе, а к нему пороха и свинца отмерь!
До глубокой ночи светились окна в комнате начальника заводов - Василий Никитич взялся за труд по географии Сибири. Днем недосуг: промышленные дела, строительство новой школы, разбор всяких тяжб между владельцами частных рудников, переписка с Коллегией. Много времени отнимали и воинские дела. Притихшие было башкиры вновь поднялись. Пылали деревни. Солдаты в крепостях почти каждый день вели бои с отрядами мятежников. На заводах, стоящих на башкирских землях, удвоились гарнизоны, у заряженных пушек день и ночь дежурили артиллерийские команды.
В трех верстах от Горного Щита ватажка башкир темной ночью спалила летний стан углежогов. Умаявшиеся за день, крепко спавшие на жестких нарах люди были вырезаны все до единого.
В погоню за татями майор Угримов выслал полусотню служилых татар под командой Тойгильды Жулякова.