- "…А который к вашей милости приезжал с известием, будто они, башкирцы, - воры, хотят принять ее императорскому величеству верность, и оной приезжал для лжи и оного поймали живьем да с ним же взяли семь человек малолетних ребят, а именно: четыре парня, три девки да бабу. А которых других имали, тех пытали и жгли огнем и допрашивали о воровском собрании, и они показали, что за Чурашевой деревней и на Иткуль-озере полторы тысячи башкирцев в сборе да к ним еще собираются. Да еще оные языки показали, что собираются драться с русскими войной…"
- Ну что? - спросил Федор. - Наши управители на Демидова жаловались - лют и злобен к кабальным, а сами, поди-ко, и ему нос утерли.
У Андрея дрожали губы:
- Баб да детишек пошто расказнили? От того башкирской татости еще больше будет!
Ерофей, свесив голову с полатей, внимательно прислушивался:
- Как того сотника-то кличут, чтой-то я не понял?
- Уразбай.
- Это не тот, что у Егора на постое стоял?
- Тот самый.
- Ха! Старый знакомый. По виду тих, а по нраву злобен и лих. Когда тут с Тобольским полком расправу вели, так он своей охотой Василия Жеревцова, бомбардира, казнил. Сперва руки, ноги ему обрубил, а уж опосля - голову. Голова-то, почитай, с неделю на колесе красовалась.
- Разве в сотнике дело?
- А то нет? Тебя бы послали замирять башкирцев, ты бы, чай, огнем пытать их не стал? А ему это - раз плюнуть! Страха нагонит, а потом ходит и в лапоть звонит: "Вот, мол, никто не смог, а я с татостью управился".
Андрей упрямо покачал головой и, накинув на плечи кафтан, без шляпы, быстро вышел из избы. Несколько минут стоял на крыльце, думал. Потом решительно зашагал по пыльной дороге в гору, где среди поредевшего леса высился большой рубленый дом Василия Никитича.
Всего неделя, как въехал начальник заводов в свою летнюю резиденцию. Здесь, на отлете, вдали от заводского шума, Татищев отдыхал, занимаясь сочинением российской истории и географии Сибири.
Приходу гостя Василий Никитич обрадовался.
- Заходи, заходи! - радушно пригласил он Андрея, откладывая в сторону бумаги. - Да ты что, нездоров?
Андрей помотал головой, облизнул пересохшие губы и, глядя прямо в глаза Василию Никитичу, глухо произнес:
- Узнал я нынче, что солдаты башкирцев тиранят, огнем пытают и предают лютой смерти. Детишек и баб не жалеют. Прикажите, чтоб разбой не чинили!
Татищев опешил. Но, быстро поборов минутное смущение, сухо отрезал:
- Не твоего ума сие дело. Занимайся своей землемерией, а в дела военные не вмешивайся. Смута среди башкирцев ширится, и нет никакой возможности ее подавить, как только огнем и железом. Нельзя вожжи распускать. Ежели им, татям, волю дать, много ли мы здесь для пользы государства Российского сделаем? Сейчас не время миловаться да цацкаться со смутьянами. Кругом Русь недруги обложили. Шведы после своего позора только и ждут случая нож в спину воткнуть, а тут еще, того и гляди, с турком война начнется. Чем обороняться будем? Мортиры да гаубицы достать неоткуда, только самим делать их надобно. А башкирцы большую поруху нашему делу чинят. Вот, внимай, о чем мы дознались. Намедни стража у самого Уктуса лазутчика перехватила. При нем бумагу нашли. Весьма скорбно, что живым взять не сумели. Дознаться бы, к кому грамоту вез. Вот, слушай, что в ней прописано: "Мулла Алиев послал своего сына к хану для переговорки: примет ли хан башкирцев в свою державу? Ежели примет, то слал бы подмогу конным и оружным воинством". Видал, куда дело повернуло? От России отшатнуться хотят, в подданство Орде перейти. Того стерпеть нам не можно, и ежели не смирятся, еще жестче поступать будем. Вот так! Инако нельзя! - Неожиданно перейдя на доверительный тон, Василий Никитич дружески закончил: - Высокий пост мне поручен. Здесь я один за все в ответе. За попустительство могут так взыскать, что и голову потерять не трудно. А врагов у меня немало. Один Бирон что стоит. Только споткнись, упасть сразу помогут, еще и ножку подставят. Понял? А теперь ступай, недосуг мне.
Ерофей уже спал, когда Андрей вернулся домой, стараясь не шуметь, разделся, лег на топчан.
Заснуть долго не мог. Все вспоминал разговор с Василием Никитичем. Неужели и он людей не щадит, чтоб своей доли пирога не лишиться? Выходит, все люди схожи: и тот, жадный Меркушев, что метит в заводчиках разбогатеть, и Строганов, и Геннин, и Демидов сперва о себе думают. "А что бы ты стал делать, доведись тебе быть на месте начальника всех заводов? - задавал себе вопрос Андрей. - Не знаешь? Не знаю! Но одно твердо мыслю, тиранить людей бы не стал. Это во-первых, а во-вторых, сделал бы труд на заводах не каторжным, а таким, чтобы каждый, будь то кузнец, углежог или какой-нибудь шихтмейстер, радовался делу своих рук. И всех бы уравнял. Как в том государстве, прозываемом Солнцем".
Через неделю Ерофей, придя с работы домой и моя руки, с усмешкой сказал:
- Нынче поутру того сотника Уразбая из бучила вытащили. Видать, ночью пьяный шел да оскользнулся и головой вниз с плотины ухнул. Майор Угримов шибко по нему убивается.
- Горазд ты брехать, - с досадой откликнулся Андрей.
- Собака брешет, а я истинную правду сказываю, - в голосе Ерофея звучала обида, - сам видел, как его из воды тащили. Весь синий, что тухлый кабан…
По заводу начали сновать шпыни. Майор не поверил молве и назначил следствие. Хватали кого попало, допытывались. Допрашивали с пристрастием. Видно, что-то разнюхали, кинулись искать Ерофея, а того и след простыл.
Василий Никитич, узнав о происшествии, вначале не поверил Угримову:
- Не может Ложкин человека порешить. Я его давно знаю. Напутали твои полицейские ярыжки, а ты и рад зло на первом встречном выместить.
- Помилуйте, Василий Никитич! Все улики на ем сходятся. Да и свидетель разбойного дела сыскался. На кресте клятву дал, что самолично видел, как тот Ложкин сотника Уразбая в бучило столкнул. Сперва железиной оглушил, а потом уж в воду отправил.
- Что за свидетель?
- Шихтмейстер Егоров!
- Поди, с пьяных глаз почудилось ему. Он трезвым-то никогда не бывает.
- Отчего бы тогда Ложкин бежал, ежели вины на ем нет?
- Как бежал?
- А вот так. Пришли его брать, а он раму выставил и огородами ушел. Только его и видели.
- Во-он что! - протянул Татищев. - Того ради изволь поразгласить промеж служивых и по всему ведомству указ о поимке утеклеца. Как попадет - тысячу плетей!
- А может, лучше вздернуть молодца на перекладину? Все равно тысячу плетей не выдержит. Конец один, а волокиты меньше.
- Мне все равно. Поймаешь - поступай как знаешь.
Вопрос с Ерофеем был решен, но майор продолжал сидеть.
- Ну что еще у тебя? - нетерпеливо осведомился Василий Никитич.
Угримов смущенно опустил голову.
- Тойгильда Жуляков бежал. Пару драгунских коней прихватил и по Сысертской дороге ускакал.
- Час от часу не легче! - вырвалось у Татищева. - Почему плохо стерегли?
- Да как устережешь. Все время промеж нас был. Веру православную принял. Виллим Иванович в капралы его произвел. Мундир наденет - от русского не отличишь.
- Ну, теперь жди заварухи. Тойгильда в военном деле дотошный. Такой пожар раздует - не скоро и потушишь, - мрачно произнес Василий Никитич.
Его опасения подтвердились. Вскоре один за другим стали подыматься башкирские улусы. Пламя восстания охватило весь Уфимский уезд и Зауральские степи. Опасно и беспокойно стало на южном рубеже Екатеринбургского ведомства.
А тут еще один удар обрушился на начальника горных заводов: пришел из Санкт-Петербурга указ, по которому гордость Татищева - гора Благодать и выстроенные возле нее заводы передавались в руки барона Шемберга, ставленника Бирона.
Известие это окончательно сразило Василия Никитича. В ярости изорвав донесение, чернее тучи вышел он из конторы и молча направился в свой загородный дом. Все встречающиеся ему на пути сторонились, со страхом посматривая на искаженное гневом лицо Татищева.
Два дня не появлялся он в конторе. Никого не принимал, велел слуге гнать от дверей каждого, несмотря на титул и ранг.
Даже Андрея слуга Антип дальше передней не пустил.
- Плох барин, - шепотом доложил он. - Утресь лекарь приходил, кровь сбросил да стародубку пить наказал. Вы его не тревожьте, пущай поспит, - может, полегчает ему.
На третий день Василий Никитич появился в своем кабинете. Был он чуточку бледен, отчего лихорадочный блеск калмыцких глаз казался чересчур ярким и пугающим. На первых порах служащие ничего особенного в поведении начальника не заметили, только Хрущов, с которым Татищев решал совместно накопившиеся в эти дни дела, обратил внимание на одну особенность.
Прочитав рапорт управителя Каменского завода, доносившего о сорока испорченных при плавке мортирах, Василий Никитич написал:
"Обоих мастеров, повинных в порче, наказать: Иоганну Штыху дать двадцать плетей, Флегонту Осипову - десять".
"Вина обоих равная, за что же Штыху больше отвалил?" - подумал Хрущов и, заметив, как сжались губы у Татищева, понял: допекли и его немцы.
Вскоре перемену почувствовали все. Особенно иностранные мастера.
- Вам против русских умельцев жалованье втрое больше положено. Оттого и спрос велик! - заявил Татищев обиженным.
Просматривая ландкарты и описания, Василий Никитич пришел к выводу:
- Много еще не хватает! Ведомство Екатеринбургское, владения Демидова описаны изрядно, а вот пермские земли в забросе остались.
- Я своевольничать не могу, - в голосе Андрея звучала легкая обида. - Куда меня Обер-берг-амт посылал, с тех земель ландкарты и делал.
- Я тебя не виню. Сам вижу твое усердие. С этим надо кончать, впереди другое занятие найдется. А чтоб времени зря не терять бездельно, дам тебе в помощники ученика здешней школы, из тех, что в геодезии да черчении преуспевают… Спешить надо. А то куда годно! До сей поры доподлинно здешние места не изведаны. Ты посмотри еще, о каких землях нет сведений, с тех в первую очередь и начинай. Пока все не кончишь, не возвращайся. Я тебе все распишу, что и как делать. Если какие препоны на местах станут вершить - шли мне эстафету, я живо их вразумлю!
Андрей невесело усмехнулся.
- Ты чему? - удивился Василий Никитич.
- Вспомнил Строганова. Он, чай, все еще про свою угрозу помнит.
- Не посмеет. Я капитану Бе́рлину накажу на всякий случай, если что с тобой случится, головы ему не сносить. Он меня хорошо знает, знает, что я слов зря на ветер не бросаю. Пускай тебя убережет, в крайности со Строгановым договорится. Берлин с ним ладить умеет.
- Жаль, что Ерофей сбежал. Я с ним себя как за каменной стеной чувствовал.
- Верил я ему, человек был надежный. И чего он с Уразбаем не поладил? Жил бы себе да жил. Свой дом был, служба легкая, бобыль - забот никаких. А теперь, как волк, хоронится невесть где. Словят - пощады не будет.
- В вашей воле сделать ему снисхождение. Он ведь нам с вами жизнь спас. Если он и на самом деле прикончил сотника, так, видно, за дело. Слух шел - зверем был тот Уразбай!
- Я про услугу Ерофея помню. Но раз он руку на офицера поднял, тут уж пощады быть не может. Каждый так-то захочет свои счеты сводить, тут и до прямого бунта дело дойдет. А чтобы и мыслей о мятежах не было, надобно народишко вот как держать! - Василий Никитич сжал кулак и постучал им по столу. - И каждый дворянин о том помнить должен. Только в нас истинная опора и сила империи. А вот я замечаю, что в тебе мало этой дворянской гордости.
- Да уж какой из меня дворянин? Так, середка на половину. Плаваю где-то между однодворцами и простыми людьми. И тянет меня больше к этому люду, душевный он и сердцем чище.
Василий Никитич потемнел. Еле сдерживаясь, схватил Андрея за борт камзола, притянул к себе:
- Ты что? Забыл, что род Татищевых пославней многих боярских фамилий на Руси будет? Обнищали? Пусть. Зато верой и правдой Отечеству служим и корысти от этого не ищем.
Андрей осторожно отвел руку Василия Никитича и, прямо глянув в его глаза, ответил, стараясь сдержать накипающий гнев:
- Я род свой ничем зазорным не очернил. Мздоимством не занимался, порухи никакой нашему делу не чинил. Может, потому меня четыре года в учениках держали? А? Скажите, неправда это? Тогда отчего блюдолизы Ванька Тверской да Филарет Боков, вместе со мной бывшие в Швеции, сейчас в больших чинах обретаются и в золоченых каретах по Москве разъезжают? Кабы я корысть в службе искал, стал бы я все эти годы с редьки на квас перебиваться! - голос у Андрея прерывался, и, чтобы скрыть обиду и волнение, он отошел к столу, стал дрожащими руками перекладывать пачку ландкарт.
Василий Никитич растерялся. Гнев его так же быстро прошел, как и вспыхнул. Чувствуя себя виновным, он смущенно произнес:
- С Тверского да Бокова нам пример не брать. Жуликов и проходимцев среди знати немало имеется. Особенно ныне, как при дворе заимел силу бывший конюх Бирон.
- Василий Никитич! - взмолился Андрей. - Давайте с делом покончим. Не время сейчас с дворянством разбираться. К тому же и горные дела требуют не знатности, а сноровки и умения!
- Ну ладно! В другой раз об этом потолкуем. Извини, что погорячился. Судьба Гороблагодатских заводов совсем меня из колеи выбила, до сей поры успокоиться не могу… Об чем мы с тобой говорили-то? Ах да! Кликни сюда Санникова. А лучше скажи ему сам, чтоб Никиту Каркадинова ко мне сейчас вызвал.
После ухода Андрея Василий Никитич прошелся по комнате. Постоял возле окна, сел в кресло, задумался. Видно, не очень веселые мысли проносились в голове начальника. Возле крепко сжатого рта пролегли глубокие морщины, глаза хмуро смотрели в одну точку.
"Люб мне Андрейка! - думал Татищев. - Такой головы не склонит. Тверд как в делах, так и в мыслях. Мало подобных людей ныне встретишь. Иного послушаешь - аж мутить станет. Всех чернит, один он беленький, - главная опора и сила Отечества! А сам потихоньку руку греет да мошну набивает и об одном лишь печется - чтоб никто дорогу ему не переступил…"
Он вздохнул и провел по лицу, как бы снимая налипшую паутину. Стало тоскливо на душе. Вспомнилась боевая юность. Мерилом человека были тогда смелость и готовность на подвиг во славу Отчизны. А теперь?
Услышав шаги в коридоре, Василий Никитич недовольно поморщился и быстро встал. В комнату вместе с Андреем вошел Никита Каркадинов. Был он худ и высок. На узких костлявых плечах, словно на вешалке, болтался потрепанный, лоснившийся от времени камзол. Длинные волосы небрежно заплетены в косичку, на воротнике - перхоть.
Еще в молодости, когда Никита только начал учить заводских ребят в уктусской школе, он мало заботился о себе. Было ли то природной ленью или полнейшим равнодушием к собственному благополучию, Василий Никитич так и не понял, но ценил Каркадинова, обладавшего настоящим талантом учителя.
Низко поклонившись, Каркадинов встал возле стола в выжидательной позе.
- Садись! - кивнул на стул Татищев.
Каркадинов переступил ногами, но продолжал стоять. Только после второго приглашения сел и сразу словно переломился пополам, выставив кверху худые острые колени.
- Как дела в школе идут? - спросил Василий Никитич.
- Слава богу, изрядно! - с готовностью откликнулся учитель. - Учеников, не в пример прошлым годам, добавилось. Есть башковитые, уже счисление одолели, сейчас планиметрию да першпективу проходим!
- Нерадивые есть?
- Как не быть, имеются. Ежели розга не помогает, отцов штрафуем.
- Та-ак! А что с обсервациями метеорологическими? Мне за последний месяц рапорт об них не давали!
- Санникова на конторскую работу брали, а я с перепиской задержался. Три копии надобно снять, две из них для академии на латинский язык перевести. На той неделе, бог даст, управлюсь.
- Смотри не забудь. Вот еще что: подыщи скляницу с воронкой, равной ей по ширине, и выставь возле ветроуказателя. Сей простой инструмент поможет нам подсчитать облакопадение, сиречь осадки зимой и летом.
- А мы тут как-то с Андреем Артамоновичем думали, только не решили, чем дожди можно мерить.
- Вот скляницу и приспособь! А теперь о том, для чего я тебя и вызвал. Главному межевщику, - Василий Никитич кивнул на Андрея, - требуется добрый ученик, знающий геодезию и черчение ландкарт. Кого посоветуешь из школы взять?
- Лучше Матвея Огибенина вроде бы и нет. Да только он по вашему приказу с Афанасием Кичигиным старые ландкарты заново рисует и чертит.
- Его трогать не будем. Давай другого, только смышленого.
- Ну тогда Иван Бортников подойдет. Парню семнадцатый год, но зело в сочинении карт понаторел, в других науках тоже преуспевает, а главное - тихий и прилежный.
- Бортников так Бортников! Завтра пришли его к Хрущову за деньгами и подорожной. Теперь, кажется, все. Хотя постой! Книги мои, что школе отдал, разобрали?
- Все сделали, как вы приказали. Опись составили, на полки склали. Ученики интересуются, берут читать, да и наш брат, учитель, пользуется ими.
- Сие хорошо! - обрадовался Татищев. - Книги я подбирал долго. Многие из-за рубежа вез. И все такие, кои могут пользу немалую просвещению и заводскому делу дать…
Оставшись один, Василий Никитич вызвал к себе Хрущова, распорядился:
- С будущего месяца учителю Каркадинову набавить, положить шесть рублей в месяц. Сверх того выдать единовременно пять рублей и сукна на камзол. Человек, видать, бедствует, а нашему делу он первый помощник.
Глава вторая
Готовясь в дорогу, Андрей тщательно отобрал, что взять с собой из вещей, а что оставить. Судя по наказу, составленному Василием Никитичем, в отъезде придется пробыть долго.
"Хорошо, ежели за год управлюсь!" - думал Андрей, просматривая книги. Набралась их целая связка. Одежда, обувь да всякая мелочь заполнили кожаный мешок. Два пистолета, один выданный в Обер-берг-амте, другой небольшой, отделанный серебром и слоновой костью, привезенный из Швеции, Андрей отложил отдельно. Когда все упаковал, достал из шкафчика склянку с маслом, тряпицу с паклей и стал чистить оружие.
За этим делом и увидел его Иван Бортников, ввалившийся в избу с дорожной сумкой на плече. Потоптался у порога, сбивая с валенок налипший снег, сдернул ушанку, поискал икону и, не найдя ее, перекрестился в угол, склонившись в земном поклоне.
- Лоб не разбей, богомол, - насмешливо произнес Андрей и пригласил Ивана раздеться: - Сопреешь в одеже, коней еще не скоро подадут!
Скинув полушубок, Бортников присел к столу, тряхнул стриженными в кружок, соломенного цвета, волосами и неодобрительно сказал:
- Пошто оружие готовите? Чай, не на войну едем.
- Нам с тобой по таким местам ездить доведется, что без оружия никак быть не можно. Зверь нападет или лихой человек встретится, - чем обороняться станем?
- Нешто в человека стрелять будете? Сие грех незамолимый!
- А по-твоему, голову под топор или кистень подставлять? Ну нет! Я так просто на тот свет не собираюсь. Да ты про это не думай.
Андрей вычистил пистолеты, протер маслом. Собрал, насыпал в стволы порох, вогнал пули и, проверив кремни, отложил в сторону:
- Всякое может случиться! Иной товарищ дрогнет, отступит, а этот, - Татищев тронул рукоять пистолета, - всегда тебя выручит, в обиду не даст.
- Я не отступлю! - горячо откликнулся Иван.