- Это анализы. Алкоголя и токсических веществ не обнаружено. Первым делом мне надо позвонить в психиатрическую лечебницу и узнать, не сбежал ли кто оттуда. Если сбежавших не было, я вызову консультанта-психиатра, но с этим придется подождать до утра. А пока сделаем рентгенограмму черепа. Честно говоря, кроме этого не знаю, что делать.
Открыв дверь в смотровую, он вывел оттуда девушку.
- Вы кто? - обратилась она к Джерри.
- А кто я, вы помните? - спросил доктор Фортис.
- Не очень.
- Я доктор Фортис. То, что вам сейчас изменяет память, может являться результатом травмы. Мы отведем вас дальше по коридору и сделаем снимок.
Джерри вернулся в приемный покой. Помещение начало наполняться обычной публикой - сквернословящими пьяницами, детьми, вопящими от желудочных колик или укусов мошкары. Он позвонил в городское полицейское управление узнать, не разыскивает ли кто-нибудь девушку с рыжими волосами. Дежурный весело шутил с ним: Джерри числился теперь в полиции провинции Онтарио, но до этого он работал в городской полиции, и дежурный сержант был его старым приятелем. Нет, запросов насчет рыжей не поступало.
Джерри думал о том, как быть. Дело, конечно, это внутригородское, не его, но если в больнице девушку не оставят, придется подыскивать для нее место, возможно, везти в Кризисный центр. А если выяснится, что на нее напали, для него это будет означать возвращение в бар и попытку выведать, откуда она появилась и где была до этого. Интересно, как она очутилась в лесу. Одета вроде не для вылазок на природу.
Он увидел Джона Кардинала - тот заполнял вопросник, беседуя с молодым человеком за стойкой. Полицейский внимательно слушал и кивал. Он обладал даром внушать людям, что все их действия чрезвычайно важны, что каждая подробность в их устах имеет особое значение. Этот дар и позволял Кардиналу не просто вести дела, а вести с блеском.
Джерри подождал, пока они кончат беседу.
- Мне кажется, что у меня есть дельце как раз для тебя. Я ведь знаю, что тебе делать нечего.
- Говорил же тебе, не лови меня где ни попадя, Джерри.
- Говорил. Но без тебя я словно недополицейский какой. Без тебя мне весь мир - пустыня.
- Тебя что-то не видать было. Я думал, ты где-нибудь во Флориде подводным плаванием занимаешься или уж не знаю что…
- Хорошо, если бы так. А на самом деле торчал в Ридс-Фоллз, патрулировал там как проклятый. А сегодня вечером заехал в город и нашел тут кое-что интересное. Странная история, знаешь ли…
И Джерри рассказал ему про рыжеволосую.
- Наркоманка? Нет? Похоже, ее оглушило чем-то.
- Ага. Документов нет, ключей нет, ничего нет.
Доктор Фортис вернулся из рентгенологии; лицо у него было озабоченным.
- Неожиданный поворот, - бросил он Джерри. - Пойдемте, сами увидите.
- Ею, вероятно, Джон должен заниматься. Это дело - в городской юрисдикции. Вы ведь знакомы с детективом Кардиналом?
- Конечно. Сюда, пожалуйста.
Кардинал проследовал за ними по коридору в комнату с прикрепленными к светящимся экранам темными рентгеновскими снимками. Доктор Фортис включил свет, и на экране засветились кости черепа и хрупкие шейные позвонки молодой женщины - вид спереди и сбоку.
- Мне кажется, мы поняли теперь причину заторможенности нашей рыжеволосой приятельницы. И надо сказать, что лучше всего будет отправить ее в Торонто на операцию, - сказал доктор Фортис. - Вот, посмотрите сюда. Видите? - И он ткнул в яркое пятнышко где-то в середине бокового вида.
- Неужели это то, что мне приходит в голову? - воскликнул Кардинал.
- Должен признаться, что теперь мне попросту стыдно за мою некомпетентность. Ведь при наружном осмотре я это напрочь пропустил. Единственное, что меня хоть как-то оправдывает, - это густота и цвет ее волос.
- Похоже на тридцать второй калибр, - сказал Джерри.
- Вошла через теменную часть справа и вклинилась в лобные доли, - пояснил доктор Фортис. - Отсюда и заторможенность.
- Это пройдет? - спросил Джерри.
- Я не специалист, но бывают случаи удивительных исцелений от подобных травм. Наш случай, однако, достоин статьи в медицинском журнале: своего рода самолоботомия.
- А может быть, вовсе и не "само", - сказал Кардинал. - Женщины-самоубийцы редко прибегают к огнестрельному оружию. Обычно они травятся лекарствами или используют выхлопные газы. Надо попросить эксперта поискать следы пороха на ее руке.
- А может, и не надо, - сказал Джерри.
Девушка сидела в кресле возле двери, по лицу ее по-прежнему блуждала улыбка. За спиной у нее вырос служитель.
- Получены результаты энцефалограммы, - объявил он.
Доктор Фортис углубился в снимок.
Джерри повернулся к нему:
- Вы сказали, что входное отверстие справа?
- Верно. Возле правого виска.
- Эй, Рыжик! - Джерри выхватил из кармана авторучку. - Лови!
И он подбросил авторучку над ее головой. Бледная рука стремительным движением поймала авторучку. Рука была левая.
- Ну вот, - сказал Кардинал. - С версией самоубийства покончено.
2
Алгонкин-Бей с его населением в пятьдесят восемь тысяч человек и только двумя небольшими больницами не может претендовать на собственных нейрохирургов, поэтому сорок пять минут спустя Кардинал и катил по Одиннадцатому шоссе на юг в расположенный в четырех часах езды от Алгонкина Торонто.
Когда доктор Фортис изучил энцефалограмму, он отдал распоряжение зафиксировать шею рыжеволосой и как следует накачать пациентку антибиотиками и спазмолитиками. И вызвал машину скорой помощи.
- Сейчас состояние, по-видимому, стабильное, но есть угроза спазмов. Надо побыстрее ее прооперировать.
- Я уверен, что это не было попыткой самоубийства, - сказал Кардинал, - но все-таки хотел бы провести экспертизу пороховых следов на ее теле, прежде чем мы отчалим.
- Мы?
- Мне придется сопровождать ее. Присутствовать, когда извлекут пулю.
- Конечно. Цепь доказательств и прочее. Но поторопитесь. Чем скорее она окажется в операционной, тем лучше.
С помощью электрической машинки доктор Фортис выбрил маленький участок на правом виске девушки. На лице ее играла тихая улыбка, но никакой другой реакции не было.
- Входное отверстие совершенно круглое, - заметил Кардинал. - Ни ожога, ни кровоподтека, ни отпечатка на коже.
- Выстрелить так с расстояния в фут или меньше невозможно, - сказал Джерри. - Ну, я надеюсь, вы отыщете того, кто нажал на спуск. Если я понадоблюсь, дайте знать. Я еду домой провести в свое удовольствие хоть кусочек так называемого свободного дня. - Он помахал рукой девушке. - Держи ушки на макушке, Рыжик!
Улыбка девушки была прохладноватой. Спазмолитики уже начали действовать.
Кардинал позвонил детективу-сержанту Дэниелу Шунару домой.
- Ну куда это годится, Кардинал! Я же смотрю "Убойный отдел"!
- Я думал, сериал этот кончился.
- Только не у меня дома. Я накупил все серии за три года на DVD. Смотреть, как копы раскручивают дела не чета моим, - удивительно умиротворяющий отдых.
Кардинал рассказал ему о девушке.
- Что ж, поезжай в Торонто и проследи, как будут вытаскивать пулю. Что-нибудь еще?
- Это все.
- Хорошо. Я возвращаюсь к экрану. Буду глядеть, как работают копы в большом городе.
Полицейский эксперт Боб Коллинвуд не заставил себя долго ждать. Он был самым молодым в отряде и, без сомнения, самым молчаливым. Он сделал несколько полароидных снимков раны. Потом задействовал "щупалку" - плоский липкий предмет, смахивающий на держатель языка. "Щупалкой" он обследовал ее ладони, особенно напирая на промежуток между большим и указательным пальцами. Девушка словно не замечала этого, и казалось, что ее нет в комнате. Коллинвуд сунул "щупалку" в чехол, отдав его Кардиналу, и удалился, не сказав ни слова.
Вернувшись домой, Кардинал застал жену в крайнем возбуждении от предстоящей ей поездки в Торонто, хотя ехать надо было только через неделю. Кэтрин собиралась на трехдневную выездную фотосессию в большой город вместе с группой студентов отделения фотографии Северного университета, где она преподавала.
- Жду не дождусь следующей недели, - призналась она. - Алгонкин-Бей чудное местечко для жизни, но давай смотреть правде в глаза - с культурой здесь слабовато. В Торонто я буду снимать и снимать, сделаю миллион фотографий, буду есть всякие вкусности в ресторанах, а каждую свободную минуту стану проводить в музеях, наслаждаясь искусством с большой буквы!
Она проверяла фотоаппараты, продувала их, протирала объективы. Кэтрин брала с собой в поездки не меньше двух аппаратов, но объективов, которые она протирала, казалось, хватило бы и на пять аппаратов. Волосы ее растрепались, как это всегда бывало, когда мысли ее были заняты проектом. Она принимала душ, забывая вытереть волосы, словно ей не до того.
- Мне бы хотелось поехать с тобой прямо сейчас, - сказала она, - но завтра у меня занятия, а в четыре урок в лаборатории.
Кардинал побросал в дорожную сумку кое-какие вещи.
- Где ты остановишься? - спросила Кэтрин.
- В "Западной Люкс" на Карлтон. Там всегда есть свободные номера.
- Я позвоню туда и закажу для тебя номер.
Кардинал рылся в ящике в поисках электробритвы. Пользовался ею он только в поездках, а в перерывах между ними никогда не знал, где она.
Кэтрин звонила в справочную Торонто, узнавала, как позвонить в отель, ни на секунду не прекращая болтать с Кардиналом. Уже кончались одиннадцатичасовые новости, а Кэтрин была сама бодрость.
В груди у Кардинала шевельнулась знакомая тревога. На этот раз жена ухитрилась провести вне больничных стен целых два года. Она хорошо себя чувствовала, аккуратнейшим образом принимала лекарства, занималась йогой, старалась высыпаться. Но самым страшным в ее болезни было то, что Кардинал никогда не мог ни в чем быть уверенным, не знал в точности, просто ли она весела и возбуждена, или это начало конца - нижней точки траектории, вот-вот готовой сбросить ее в межгалактические бездны безумия.
Надо ли мне что-то сказать?
Вспомнилось, как двадцать лет назад, когда психиатры обнаружили у Кэтрин заболевание, они включили Кардинала в группу супругов, чьи жены или мужья страдают маниями. В этом содружестве беспрестанно, как заклинание, звучала эта мантра: Надо ли мне что-то сказать?
- Поездка эта будет фантастической, - говорила Кэтрин. - Я это чувствую. Мы и порт будем снимать, старые промышленные здания - надо спешить, пока туристы еще не загадили их до неузнаваемости.
Кардинал подошел к ней, встал у нее за спиной, положил руки ей на плечи. Кэтрин замерла: в одной руке линза, в другой - тряпочка.
- Я в порядке, Джон. - В голосе ее было раздражение.
- Знаю, милая.
- И незачем волноваться.
Она не обернулась, не посмотрела на него. Дурной знак.
Насекомые бились в ветровое стекло, как капли дождя. Случайный фургон прогрохотал мимо и загородил дорогу Кардиналу, но почти все время шоссе было свободным. Где-то возле Хантсвилла он обогнал "скорую".
Кардинал гнал от себя беспокойство за Кэтрин, пытаясь думать о рыжеволосой. Чехол с "щупалкой" и фотографии были на переднем сиденье рядом с ним. Он не сомневался, что имеет дело с попыткой убийства, но долгий, более чем двадцатилетний опыт полицейской работы - десять лет в Торонто, а в Алгонкин-Бей и того больше, - давно отучил его от скоропалительных выводов.
В католической школе для мальчиков, где он учился, священники хмуро твердили, что провинившийся отрок должен уметь увидеть свой проступок, как он видится Всевышнему, а при недостатке воображения - таким, как он видится матери провинившегося.
Мысленно Кардинал заменял теперь этих строгих прокуроров внутренним защитником, вечно вынюхивающим разумные доводы в пользу сомнения, как это делает крыса, вынюхивая сыр.
- Так вы говорите, что не провели экспертизы пороховых следов, детектив?
- Да, вы правы.
- Без подобной экспертизы, доказывающей обратное, можно заподозрить, что жертва сама выстрелила себе в голову, не так ли?
- Во-первых, она левша. И на голове никаких следов пороха не было. Весьма маловероятно, что она могла пустить эту пулю себе в голову самолично.
- Отвечайте на поставленный вопрос, детектив. Я спросил, можно ли такое заподозрить.
Кардинал позвонил в 52-е отделение полиции Торонто и попросил обеспечить девушке круглосуточную охрану.
Доктор Мелани Шафф была хладнокровна, деловита и на два дюйма выше Кардинала. В ней наблюдалась какая-то сдерживаемая резкость - нередкое качество в женщинах, вынужденных проталкиваться локтями в сугубо мужском мире. Сослуживица Кардинала Лиз Делорм тоже обладала этой резкостью.
- Ваша мисс Имярек претерпела частичную лоботомию. Пуля застряла в гиппокампе, - сказала доктор Шафф. - В некоторых случаях безопаснее оставлять пулю, нежели извлекать ее, но у данной пациентки местоположение пули вблизи одной из артерий. Учитывая спазмирование, которое зафиксировано на энцефалограмме, оставлять пулю мы не можем. Парочка хороших спазм - и мисс Имярек может превратиться в труп.
- Как велик риск?
- Минимальный в сравнении с тем, если оставить пулю. Я объяснила ей это, и она, кажется, совершенно готова к операции.
- Разве она в состоянии принимать решения?
- О да, несомненно! Затронуты память и эмоциональная сфера, рассудок же не пострадал.
- Существует ли шанс полного выздоровления?
- Передняя доля поражена лишь частично и с одной стороны, поэтому на восстановление эмоций в полном объеме шансы весьма благоприятные. Однако гарантий, конечно, дать не могу. Та часть мозга, где фокусируется память, непосредственно не затронута, так что я предполагаю, что рассудок ее находится в состоянии посттравматического помутнения, а это явление временное. Я проконсультируюсь с невропатологом и назначу лекарства. А теперь, детектив, что вам от меня надо, не считая пули?
- Существует ли возможность того, что во время операции она что-то вспомнит?
- Мы дадим встряску гиппокампу, и это, разумеется, может вызвать случайные вспышки. Что это будет - сны или воспоминания, сказать не могу. Но ее состояние вы наблюдали. В любом случае они будут бессвязными.
- Помните только, пожалуйста, что эта информация может нам очень помочь и даже спасти ей жизнь. Кто-то пытается ее убить.
- Вот как?
- Мне надо видеть, как вы будете извлекать пулю.
- Хорошо. Мы дадим вам халат и перчатки. Работать я буду с так называемой проникающей трубкой. Это такой изотопный прибор с микроскопом. Дадим вам место с хорошим обзором.
Как и большинству копов, Кардиналу доводилось быть свидетелем многих кровавых сцен - катастроф с разорванными на куски телами, залитых кровью кухонь, спален, подвалов, гостиных, в которых мужчины творят насилие друг над другом, а чаще - над женщинами. Сердце у полицейского грубеет, покрывается твердыми мозолями, подобно большому пальцу плотника. Но вот к чему Кардинал никак не мог привыкнуть - это операционная. По причине, которую он так до конца и не понимал, надеясь, что это все-таки не трусость, - сверкание хирургических скальпелей вызывало у него тошнотворное чувство, не сравнимое по интенсивности с тем, что вызывали ожоги, расчлененка или ножевые и колотые раны.
Доктору Шафф ассистировали двое врачей и две медицинские сестры. "Рыжик", как мысленно уже привык называть ее Кардинал, - была в полудреме из-за транквилизаторов и спазмолитиков, которыми ее накачали, но в сознании. Место, куда вошла пуля, теперь было выбрито более основательно; из огромного шприца ей вкатили местный наркоз. Общего наркоза не требовалось, так как мозг наш нечувствителен к боли.
Кардинал был в халате и маске. Он стоял у стола с правой стороны, откуда мог наблюдать действия хирурга и одновременно глядеть на монитор.
- Ну вот, Рыжик, - сказала доктор Шафф, - как себя чувствуете?
- Господи, у вас у всех здесь такие красивые глаза!
Кардинал окинул взглядом операционную. Девушка сказала истинную правду. В узком пространстве между марлевой повязкой и докторской шапочкой глаза всех присутствующих казались больше и выразительнее, а выражение их - мягким и мудрым.
- Лестью чего не добьешься, - сказала доктор Шафф. Защитные очки на носу делали ее похожей на дружелюбную инопланетянку. - Вы готовы? Больно не будет - обещаю.
- Я готова.
Кардинал тоже полагал, что готов, пока доктор Шафф, взяв в руки скальпель, не сделала надрез. Сначала это была лишь тонкая алая линия, образовавшая нечто вроде геометрического узора, но потом красная линия стала толще, из нее хлынула кровь, и Кардиналу немедленно захотелось бежать куда глаза глядят.
Доктор Шафф попросила пилу. Кардинал любил проводить свободные часы за столярной работой, и его поразило сейчас, что инструмент, который она держала своей затянутой в перчатку рукой, ничем не отличался от хранимого им в мастерской. Пила издавала тонкий пронзительный визг - так визжит бормашина в зубоврачебном кабинете, но едва пила коснулась кости, звук переменился - казалось, пилят фанеру. Доктор Шафф отпилила и отложила в сторону кусочек кости, который предстояло потом вставить на прежнее место, но Рыжик и глазом не моргнула.
Первая заповедь - не навреди. Нейрохирурги, как никто другой в медицинской специальности, осознают важность этого поучения Гиппократа. Доктор Шафф все глубже внедрялась в материю мозга, с немыслимой осторожностью проходя слой за слоем. Не считая гудения мониторов и редкого клацанья металлом о металл, в операционной была полная тишина. Доктор Шафф просила подать ей тот или иной инструмент, роняя: "Макджилл!", или "Фостер!", или "Бергер!"
Наблюдая, как миллиметр за миллиметром сталь вгрызается в мозг девушки, Кардинал чувствовал дрожь и слабость в коленях. Глядеть на экран тоже не помогало. Монитор показывал крупный план того же самого вида сбоку. Ощущение было такое, словно он медленно падает в шахту лифта. Волосы его под медицинской шапочкой взмокли.
Прошло два часа. Три. Изредка доктора перебрасывались словами, сообщая друг другу пульс и давление. Требовали зажимы, расширители, йод. Углубляясь в мозг девушки, доктор не забывала все время говорить с ней.
- Вы в порядке, Рыжик? Все нормально?
- Все хорошо, доктор. Просто прекрасно.
Борясь с тошнотой, Кардинал старался сосредоточиться на фоновых шумах - гудение мониторов, жужжание вентиляторов и ламп. На мониторе явственно виднелся кусочек блестящего металла, застрявший в черепе в нескольких дюймах от поверхности.
- Я на гиппокампе…
Рыжик принялась напевать:
- Собрались мы на охоту, на охоту…
- Вот именно, Рыжик. Мы охотимся, и кажется мне, что охота близится к концу.
- Хей-хо! Вот ферма на горе…
- Точно! Кажется, приехали, - сказала доктор Шафф. - Сейчас я постараюсь ухватить ее и вытащить.
На экране обозначилось темное пятнышко пули в зубьях плоских щипцов. Инструмент начал обратное движение. Дочь Кардинала была примерно одних лет с Рыжиком, а может быть, чуть старше. Он испытывал сильное желание протянуть руку и по-отцовски как-то защитить девушку - желание абсурдное, нелепое, потому что ни малейшей боли та не чувствовала.