– Ура! – неожиданно бодрым голосом воскликнула хозяйка. – Здравствуйте, мои дорогие, садитесь.
Она мигом запрятала куда-то лорнет, смахнула чепчик и откинула пончо. Сразу выяснилось, что ей на вид – уже не сто с лишним лет, но около семидесяти, не больше. Мой телохранитель нервно сглотнул, вдруг осознав, что все это время мы с ним были под прицелом какого-то длинноствольного оружия, которое пряталось в складках хозяйского пончо, а теперь стремительно исчезло в одном из ящиков комода.
– Я так рада, что Пашенька меня еще помнит, – продолжила старушка. – Можете называть меня Розой Григорьевной, или Марисабель, или, если хотите, Вандой Прилепской, выбирайте сами… эти имена все равно фальшивые. Вам, кстати, я тоже не советую именовать себя по-настоящему. Так будет безопаснее.
– Зовите меня Пантелеймон, – степенно соврал ей Сердюк.
– Артур, – представился и я. В детстве мне хотелось носить именно такое красивое и чуть загадочное имя.
Тем временем фальшивая Марисабель уже возбужденно заколесила по комнате, переворачивая рамки с зайчиками-пупсиками мордочками к стенам. На обратных сторонах обнаруживались черно-белые фотографии, где царил президент Волин – очень загорелый и совсем еще юный. Да и сама хозяйка здесь выглядела далеко не старушкой, а почтенной сеньорой в возрасте.
– Пашенька был у меня самым молодым связным в Сан-Луис-Потоси, это между Тампико и Гвадалахарой… – с гордостью поведала нам она, указывая на снимки. – Вот здесь ему двадцать два, тут он уже на год старше… Нет, не волнуйтесь, – прибавила она, – это уже не гостайна, большинство данных рассекречено… Пашенька приходил с донесениями на мою гасьенду под видом одного из герильерос. Вы, наверное, не знаете, каким он был терпеливым, как умел ждать – лучше всех. У него была великая способность затаиться, изготовиться, выбрать момент, пока враг ослабит бдительность… Вы представьте себе: темная ночь, в небе еле светит луна, воют койоты, и вдруг появляется он – весь в черных кожаных бандерас, обвешанный мачетес и пистолерос…
Мне показалось, что она слегка заговаривается. Или малость привирает для конспирации. Я не великий знаток истории, но, по-моему, последняя герилья в тех местах иссякла еще лет сто назад, а Бандерас – тот вообще киноактер.
Охранник мой, в отличие от меня, слушал хозяйку с полным доверием и профессиональным интересом, вставляя толковые реплики по ходу рассказа, переспрашивая там, где чего-то не понимал. В разведке Сердюк служебно не продвинулся дальше атташе при посольстве Украины, поэтому к джеймсам бондам всегда относился почтительно и чуть завистливо. Старушка же, оценив его внимание, сыпала все новыми географическими названиями, экзотическими именами, знойными словечками. Я потерял счет всем этим амигос, кабальерос, лью-бэрримор-диас, риверас и меркадерас.
– Нам бы чемоданчик… – деликатно вклинился я в рассказ хозяйки где-то на полпути из Эрмосильо в Гомес-Паласио, куда молодой Волин мчался один, без компаньерос, со срочной шифровкой, по пути отбиваясь от полчищ зловредных ранчерос и коварных сикейрос.
– Ах, простите меня, старую, – засуетилась ненастоящая Ванда Прилепская, – я тут болтаю, а промедление смерти подобно… На минутку пройдите в кухню, хорошо?
Минуту спустя нас с Сердюком позвали обратно. На столике лежал слегка потертый "дипломат" желтой кожи.
– Артур, Пантелеймон! – обратилась к нам хозяйка, пододвигая чемоданчик в нашу сторону. Голос ее был взволнован, а тон строг. – Возьмите и передайте ему. Здесь все, что нужно человеку в беде… Нет-нет, не успокаивайте меня, я знаю. Раз вы пришли за его "тревожным" чемоданчиком – значит, Паша в беде. Так мы условились. А я ведь его предупреждала, когда он только-только уходил из разведки в политику: напрасно, Пашенька, ты это затеял, зря, губишь свой талант на корню. Хорошие, качественные разведчики-нелегалы, говорила я ему, большая редкость, зато политиков – на пятачок пучок. Опытного нелегала предать может один человек, от силы. И то, скорее всего, под пыткой. А политиков – тех наоборот: предают все, кому не лень. Да еще с удовольствием.
32. МАКС ЛАПТЕВ
Спасибо вооруженному спецназу: не окажись его рядом, продавец газет был бы немедля разорван на куски.
– Это подло! гадко! гнусно! – кричала на него Сусанна Евгеньевна, потрясая кулачками. – Вы обманули женщину! Зачем вы обманули женщину? Зачем вы назвали себя журналистом? Как вам не совестно, в ваши-то годы?!
– Я не называл себя журналистом, – сердито оборонялся продавец газет. – Вам русским языком было сказано: я – работник прессы! Это общее понятие, оно включает и репортеров, и печатников, и экспедиторов, и розничных торговцев… Мы все – пресса!
– Но вы же сказали, что ведете журналистское расследование! Вы мне солгали! солгали! Боже, как противно!
– Если бы я вам сказал правду, вы бы меня давно убили!
– Да кому вы нужны, чтобы вас убивать! Убивают самых лучших, честных, самых достойных… – В голосе Сусанны зазвучали нешуточные слезы. – Мой бедный Звягинцев погиб, а вы, таракан вареный, жалкий и низкий трусишка, почему-то живы!
– Я жив не "почему-то", а потому, что вы хотели устроить мне несчастный случай, но вам помешали, – не сдавался работник прессы. – И насчет тараканов я попросил бы без намеков! Это, к вашему сведению, иньюриа вербалис – оскорбление словом.
– Вся ваша жизнь – один несчастный случай и одно большое оскорбление! – восклицала Сусанна, заламывая руки. – Если человек в таком возрасте идет на улицу торговать газетами, то с ним все ясно. Это как скверы мести или в подъездах полы мыть. Вы кто – алкоголик? бомж?
– Я – не бомж, а редактор газеты… ну то есть я был им.
– А-а! – вдова кинула на него победоносный взгляд. – Теперь я припоминаю точно! Редактор-расстрига! Этот таракан приходил к моему дорогому Звягинцеву просить деньги на новую газету именно потому, что его вышибли из старой… Максим, – обратилась она ко мне, – товарищ капитан! Прикажите его арестовать! Он проник в частные владения, врал, втирался в доверие, а когда его попросили, как человека, немножко посидеть в багажнике…
– Ничего себе – "немножко"! – оскорбился бывший редактор. – Часа три, не меньше, а до этого – в чулане… И по поводу таракана еще раз прошу оградить меня от хамства. Пусть она вам лучше расскажет, товарищ капитан, как они своего дорогого Звягинцева под газоном закапывали.
– Ложь! Наглая беспардонная ложь! – топнула ножкой Сусанна. – Только сейчас вы утверждали, будто сидели в чулане и в багажнике. Откуда же вам знать, что и где у нас закопано?
– Вы про это сами и говорили, – не без злорадства сообщил ей в ответ недавний узник. – Между чуланом и багажником.
– Вздор, ничего такого я не говорила… кажется… – На лице вдовы Звягинцева отразилось сомнение. – Сергиенко, я разве это говорила?
Сергиенко потерянно кивнул.
– Правда, что ли? – с удивлением сказала Сусанна. – Надо же, какая я дура! Ну допустим, сболтнула по-женски, было дело. И что? Разве я когда-нибудь говорила, что я его убила?.. Будьте честным, – обратилась она к торговцу газетами, – вы это от меня слышали?
– Нет, – признал тот, – этого я от вас не слышал.
– Вот! – торжествующе объявила вдова. – Спасибо, я ошибалась в вас. Вы благородный и симпатичный человек, и выглядите молодо, и усы вам замечательно идут… Кстати, вы женаты? Впрочем, об этом после… Максим! – Она опять повернулась ко мне. – Я хочу сделать заявление. По поводу моего бывшего мужа гражданина Сергиенко Эс Вэ.
Я приблизительно догадывался, каково будет заявление. К этому все шло. Лиса, попав в капкан, ради свободы пожертвует одной своей лапой. А если чужими – так и всех четырех не жалко.
– Пожалуйста, – сказал я вежливо. – Излагайте.
Сусанна Евгеньевна поправила серебристую прическу, сделала глубокий вдох и выдохнула.
– Это страшный человек! – Она указала пальцем на понурого гражданина Эс Вэ. – Держите его крепко-крепко и не выпускайте. Он владеет гипнозом! Он погрузил меня в транс, и я даже не могла пошевелиться, когда он делал свое черное дело…
Обвинительную речь перебил шум шагов: в гараж вернулись Шульга и Грудцын, которых Рябунский, едва заслышав про газон, мигом наладил во двор – проверять.
– Дерн поднят вместе с травой и потом снова уложен, – доложил сержант. – Под слоем дерна явные следы земляных работ, примерно недельной давности. Надо дождаться понятых и можно копать.
– Вот и доказательство моих слов! – воскликнула Сусанна. – Копайте, труп вам все подтвердит… То есть я хочу сказать, что рядом с телом бедного Звягинцева вы найдете такую кувалду. Я забыла, как она не по-русски называется… идиотское такое слово, там еще два мягких знака…
– Мьельнир, – нарушил свое молчание Сергиенко. У него было лицо человека из очереди к стоматологу. Страдальческое и отрешенное. – Мьельнир, бестолочь! Молот Тора!
– Слышали? Его собственное признание! – обрадовалась вдова. – Чистосердечное! На той кувалде наверняка остались отпечатки… Видите, он маньяк, хуже Пяста. Тоже не мог смириться, что у нас все кончено. Явился из Норвегии, из ревности укокошил бедного Звягинцева, под газоном его закопал, меня тоже заставил копать, держал в нало… в заложницах. Я вам про это уже говорила!
– Вы мне про это еще не говорили, – мягко поправил я.
– Да? – удивилась Сусанна. – А про что я вам уже говорила? В смысле, про что я вам еще не говорила?
– Про одну из двух старых алмазных шахт Звягинцева, например, не говорили, – предположил я. – Которые в Якутии. Про то, как муж переписал ее на ваше имя, и там сразу нашлось десять камней, пятьсот каратов в общей сложности…
– Ты же, гулльвейг, сказала мне – пять камней! – снова подал голос Сергиенко. Судя по тону, над его зубами уже основательно потрудилось сверло бормашины. – Всего сто каратов!
– Тебе и пяти много! – с раздражением прикрикнула на него безутешная вдова. – Сколько ни дай, все просадишь! Ты, любимый, такой же корыстный тип, как и мой золотой Звягинцев, да будет земля ему пухом. Но тот хоть цедил мне эти жалкие копейки, а ты, чучело, все их забирал. И благо бы на нас тратил, или на нашу дочь, или пускай на казино. Ведь ты же все вбухивал в идиотские раскопки! В эти свои мерзкие, гадкие, поганые, никчемные норве…
На середине последнего слова Сергиенко бросился на Сусанну Евгеньевну. То ли он и впрямь кое-что перенял из бойцовских повадок своих древних конунгов, то ли парни Рябунского, увлеченные препирательством бывших супругов, на секунду отвлеклись и проявили роковую беспечность, но факт есть факт: спецназовцы лихорадочно защелкали затворами "кедров" лишь в тот миг, когда Сергиенко, прикрываясь Сусанной, уже держал возле ее горла лезвие кинжала, невесть откуда взявшегося.
– Стреляйте в него, стреляйте, он меня убьет! – истошно завопила Сусанна. – То есть нет, подождите, не надо, не стреляйте, а то еще промахнетесь и попадете в меня!
Рябунский озадаченно нахмурился. Спецназовцы чуть занервничали, стягивая кольцо. Наибольшее хладнокровие проявил экс-редактор.
– Ничего страшного, если разок и промахнутся, – желчно заметил он. – Она с ним заодно. Не верю я ни в какие гипнозы.
– Пожалуй, я тоже не верю, – согласился с ним я. Зверская гримаса Сергиенко выглядела чрезмерной. Прежнее, страдальческое выражение смотрелось куда естественней. – Володя, ты бы отвел ребят на пару шагов назад: не будет он ее резать. Милые бранятся – только тешатся.
– То-то я смотрю, он ножик странно держит, – задумчиво согласился Рябунский. – Вроде у горла, но как-то невзаправду и очень издалека… Парни, отбой. Объявляю всем устный выговор за проявленную халатность. Это вам будет стоить сегодня лишних двух часов тренировок.
– Ладно, отпусти меня, чучело, – спокойным тоном сказала вдова Звягинцева. – Ни хрена ты, любимый, делать не умеешь.
Сергиенко все еще по инерции жутко скалился, напрягал мускулы, сводил брови к переносице. Недолго думая, Сусанна врезала ему локтем поддых и без труда освободилась, пока ее бывший муж с вытаращенными от боли глазами ловил ртом воздух.
Кинжал звякнул о бетонный пол. Шульга подобрал холодное оружие, попробовал пальцем лезвие, хмыкнул, передал Володе, а тот – мне. Это был довольно красивый и совершенно тупой музейный экспонат. Им даже цыпленка зарезать было бы непросто.
Тем не менее и Сусанну, и Сергиенко заковали в металлические браслеты – на всякий случай. Во избежание новых проблем.
– Женщину в наручники – это кошмарная низость, – объявила вдова во всеуслышанье. А персонально мне добавила: – Вы, капитан, об этом еще сильно пожалеете. Завтра же меня освободят, а вас выгонят из органов к чертовой бабушке… Мне просто надо вспомнить один телефонный номер…
Чтобы не мешать Сусанне Евгеньевне вспоминать, я тактично отошел подальше, вглубь гаража. Работник прессы увязался за мной.
– А мне еще долго здесь быть? – жалобно спросил он. – Не нравится мне этот гараж, и вообще это Усково. Нет, я, конечно, понимаю: тентанда омниа – в жизни надо все испытать. Но мне на сегодня уже хватит… И левый ботинок, обратите внимание, у меня погрызли… Когда ваши следователи приедут?
– С минуты на минуту, – обнадежил я его. – Уже звонили с дороги. Вы им расскажете о том, что видели и слышали, протокол подпишете и свободны… Кстати о свободе. Я только сейчас додумался, почему вы "Свободной газетой" не торгуете. Потому что ее раньше редактировали, я угадал? Вы Морозов, Виктор Ноевич?
Бывший редактор молодецки подкрутил усы:
– Читали меня? Мои передовицы? Мою рубрику "Меа кульпа"?
– Ну, скорее, наслышан о вас, – немного разочаровал я его. – От жены, Елены Лаптевой. Она когда-то работала в вашей газете. Правда, Лена считала вас кабинетным работником и никогда не говорила, что вы склонны к авантюризму…
– Ну какой же я авантюрист? – вздохнул Морозов. – Лена права. У меня, что называется, игноти нулла купида – нет тяги к приключениям на свою голову. Вы мне только дайте редакторский кабинет, и я из него не выйду до пенсии. Самому надоело бегать от ментов с этими чертовыми газетами. Это вам вот хорошо: арестовали кого надо, браслеты надели, и можно ехать отдыхать.
– Отдых – это да. Отдых мы очень уважаем, – мечтательно подтвердил я. – Часов эдак десять глубокого здорового сна, и чтобы выключить телефон…
Услужливый поганец мобильник тут же проиграл мне "Темную ночь".
– Ты где? – деловито спросил Сердюк. – Тебе до центра сколько добираться? Час? А быстрее никак не можешь? Давай, Макс, шевелись, ты нам нужен позарез, в гробу отдохнешь!
33. КАХОВСКИЙ
С прошлого раза обстановка не изменилась. Все та же комната пять на шесть. Замызганные стены, грязноватые пол и потолок. Одна тусклая лампочка, обвитая старой лентой от мух. Два окна с грубо приваренными решетками. Глянцевый поясной портрет президента Волина на одной стене. На другой – ветхий плакат с трехглавой гидрой мирового терроризма, издыхающей под милицейским сапогом. Два стула, стол. Майор за столом.
В отличие от всей обстановки, майор был не тот, что раньше. Прежний – пожилой, узкий в плечах, костистый и разболтанный, словно складной метр, Елистратов, – все уже про меня понял и оттого не доставал по-глупому. Новый был хоть и моложе с виду, зато гораздо шире в обхват и как-то намного массивней. Когда он шевелил головой, то делался чрезвычайно похож на офисный аппарат для горячей штамповки. Такой мы смеха ради купили у японской "Ниппон эйгася" на "Экспо-2000", чтобы он у нас прямо в холле первого этажа шлепал значки, брелоки, кофейные стаканчики и прочую мелкую дрянь. Тех денег, которые мы шутя отдали японцам, сейчас мне бы хватило на год нормальной жизни, а то и полтора.
– Ну че, – сказал майор, – садись, олигарх, давай знакомиться. Я – Липунов Никита Вадимович, а ты у нас, значит, будешь типа Каховский Сергей Михайлович, условно-досрочно освобожденный из мест лишения по ходатайству… с учетом предварительного… угу… без права выезда за пределы… русский, разведенный, зарегистрирован по адресу… В натуре, что ли, русский? И прям совсем-совсем не еврей?
– На одну восьмую еврей, – немного утешил я его, устраиваясь на привычно-скрипучем казенном стуле, – куда же нам без них? По линии прадедушки, торговца скобяным товаром, купца первой гильдии города Серпухова… А вы, гражданин майор, извините, что, генеалогией интересуетесь?
– Угу, – пробурчал Липунов. – Гинекологией.
Он взялся шуршать бумажками, разложенными на столе перед ним. Я же тем временем сам с собою заключил пари насчет ближайшей четверти часа. По моим прикидкам, сперва должна была последовать небольшая художественная речь о росте преступности в нашем районе и бедственном положении милиции. Просить у меня денег Никита Вадимович начнет минуты через три, а угрожать – через пять. Елистратов, его предшественник, при первом нашем свидании по-стариковски тянул резину едва ли не полчаса, пока не дошел до сути. Но этот, помоложе и попрытче, урежет обязаловку втрое.
Плохо я думал о гражданине майоре! И клянчить, и угрожать он принялся почти одновременно, без преамбул – минуты не прошло.
– Тут у нас, короче, в районе досуговый центр организуется, – сказал он, не поднимая головы от бумажек. – Ну там сауна, бильярдная, бар, киношка, спортзал… типа чтобы работник правопорядка мог культурно расслабиться в свободные от службы часы. Идея клевая, но, сам понимаешь, кой-чего для нее не хватает. Как думаешь, условно-досрочно освобожденный гражданин Каховский Сергей Михайлович, чего?
Очень мне не хотелось задираться сейчас с майором. Ни у кого язык не повернется обозвать Каховского жадиной-говядиной. Сколько я денег раскидал по разным благотворительным фондам – не сосчитать. До последнего, пока ФНС не вытрясла из меня все до грошика, я изворачивался, но хоть как-то еще подпирал несколько интернатов, два театра, картинную галерею, литературную премию… Но попрошаек наглых я всегда ставил на место: и в те хлебные времена, когда от денег ломились депозиты, и в теперешние, стесненные, когда всю мою текущую наличность обнимает один худой дистрофик-бумажник.
– Чего не хватает? – переспросил я. – Статейки, думаю, одной в Уголовном Кодексе РФ. "Принуждение к спонсорству при отягчающих обстоятельствах".
Майор вскинул голову. Растерянность, промелькнувшая у него в глазах, быстро перетекла в раздражение и злость. Похоже, старик Елистратов не предупредил его о степени моего упрямства. Забыл. Либо нарочно подкузьмил прыткого коллегу.
– А вот я щас пометочку тебе сделаю, хочешь? – предложил Липунов. – "Нарушение режима условно-досрочного освобождения". Напишу, к примеру, что ты не приходил сегодня отмечаться. Пометка – раз, пометка – два, и ты уже опять в Бутырке… А хочешь, прямо щас в обезьянник отправлю? Мне тут без вопросов найти свидетелей, что ты драку затеял со мной при исполнении.
Я сложил руки и протянул их майору.
– Вяжите, гражданин начальник, – объявил я. – Вы тут главный, вам видней… Только не удивляйтесь, если к вам вскорости явятся гости с "Радио Свобода", "Би-би-си" и "Си-эн-эн". Они-то видели, что я сюда зашел, и время засекли. Нас, олигархов, на фу-фу не возьмешь. Разве я пришел бы к вам без страховки?