Зверюгу Собаковода удалось приручить не в момент. Поначалу не только он, но даже ничтожный Коля-Лабух пытались встать на дыбы и строить из себя ферзей. Но быстро поняли, кто – они, а кто – Желтков. Наш триумвират есть треугольник, но он вовсе не равносторонний. В нем два катета и только одна гипотенуза. Она – это я. Крепких мышц и изворотливости хватит, чтобы держать кое-кого на поводке. А вот чтобы из такой позиции еще и рулить всей Россией, направляя ее в нужную сторону… Тут, братцы, нужен ум. Подите-ка найдите другого Желткова – маленького шибздика с большими мозгами. Я один такой, а потому все мои прихоти надлежит исполнять. В том числе поддерживать мой Дар.
– Зовут проблему Лаптев Максим Анатольевич, он капитан ФСБ, – продолжил я наконец. – Он меня огорчил. Он плохой человек.
Я опять приостановился. Вновь Фокин смолчал, ожидая от меня завершения команды. Про себя я ухмыльнулся. Есть существа, с которыми нужно говорить на понятном им языке, и Фокин один из таких. Пришлось, как всегда, подтолкнуть его к действию направляющим собачьим словом:
– Фас!
ЧАСТЬ III. ДОГОНЯЛКИ
41. БЫВШИЙ РЕДАКТОР МОРОЗОВ
Генералы готовятся к минувшей войне, утверждал кто-то из современных британцев. Но гораздо раньше него древние латиняне ту же примерно мысль выразили короче: экспериентиа фаллакс. Опыт врет. Точно сказано. Памятуя о том, как лихо вчера расхватывали "Московский листок", я с утра заказал его в два раза побольше, а "Комсомолки" поменьше… Ну и, естественно, промахнулся.
Все вышло с точностью до наоборот. "Листок" сегодня покупали гораздо ленивее, чем какие-нибудь сутки назад, зато бывший комсомольский орган смели у меня до того быстро, что я и себе-то не успел оставить ни одного экземпляра. Хватился, когда отрывал от пуза последний – для моего постоянного клиента, заслуженного инвалида Ивана Лютикова, обделять которого было грех. Отсчитывая ему сдачу с пятидесятки, я сумел лишь скользнуть взглядом по анонсу на первой полосе, набранному аршинными базарными буквами: "Созрела ли Россия для монархии?"
Вот те на! Неужели, поразился я, народ наш одолела внезапная тяга к самодержавию? Правда, еще будучи главным редактором "Свободной газеты", я и сам заказывал такой опрос социологам ВЦИОМа. И те осторожно, с оговорочками и реверансиками, предрекали некоторый подъем интереса к царистской идее. Но чтобы так резко? И вдруг? Чисто российский непостижимый феномен.
– Что, Иван Матвеич, – не выдержав, спросил я у Лютикова, – по монархии соскучились?
– А? Чего? Ну да, по ней, родимой, а то как же! – Заслуженный инвалид хитро мне подмигнул, воровато огляделся по сторонам и приоткрыл номер на середине. – Они на той неделе обещали про нее самые такие подробности. И, пожалуйста, не обманули, черти.
Газетный разворот украшали две огромные тыквообразные груди в окружении целого леса унт, рукавиц, мохнатых шапок и, как мне сперва почудилось, черных концертных фраков. Ах, вот оно что!
Профессиональное "скверное дитя" Анжелика Дадашева эксклюзивно для "Комсомолки" рассказывала про свой блиц-секс-визит в Антарктиду. Прежде чем Лютиков запахнул номер обратно, взгляд мой автоматически выхватил строки: "У пингвина-самца он по форме почти такой же, как у человека, однако в брачный период…"
Ну иллюзионисты! – подумал я с обидчивой неприязнью. За кого ж они нас держат? Редактор внутри меня легко догадался, что царей дали в нагрузку к бюсту точно таким же манером, каким при советской власти в добровольно-принудительный пакет к шампанскому совали еще две банки просроченного минтая. А уж надежный "паровозик" Дадашевой нынче вывезет не только русское самодержавие, но даже свирепую теократию по ацтекскому образцу.
В мои времена политтехнологи еще не были такими наглыми. У нас оставалось немножко совести. Мы клали в пирожки меньше начинки, но, по крайней мере, она там была! Мы лишь отчасти подвирали, втюхивая Ельцина в одном подарочном наборе с демократией или торгуя Лужковым в связке с вымытыми тротуарами. Однако мы не забывали, что все – в одной лодке. Если та красива, но дырява, утонут и покупатели ее, и продавцы. Поэтому кое в чем мухлевать попросту чревато. Империя, прицепленная к бюсту Анжелики, никогда не завоюет Босфора с Дарданеллами…
Погруженный в мысли обо всех этих глобальных закорючках, я чуть не позабыл оставить себе по экземпляру остальных газет. Но, к счастью, вовремя очнулся. С одним "Листком", одним "Курьером" и одним "Коммерсантом" на пузе. Глянцевые радости бабской жизни отлетели у меня еще раньше, поэтому утренний чай я отправился пить налегке, зато с позвякивающим наваром в мошне. О, зи зик омниа! О, если б и дальше было так хорошо! Глядишь – в неделю я наверстал бы упущенное и затянул финансовую рану, которую мне с Димой нанесли ментовские охотники за халявой. Те, что, ободрав нас вчера, нынче на горизонте не мелькали.
За чаем с булкой я развернул прессу и мысленно навострил красный редакторский карандаш Виктора Ноевича Морозова.
Сегодняшний "Коммерсант" излучал скорбь и был полон печальных прогнозов: рупь мельчает даже на фоне худого зеленого, нашу Дуньку опять прокатят мимо Европы, а российская пластмасса, сумевшая на годик-другой сильно подвинуть китайскую, теперь, после процесса Каховского, опустится еще на десяток пунктов.
"Курьер" пыхтел на том же царском топливе, что и "Комсомолка". Но то ли пышных бюстов и секс-пингвинов газете не хватило, то ли немного гонора шляхетского еще осталось в пороховницах… Словом, роль локомотива истории тут была нарочно отведена Сан Санычу Сдобному, а тот, как известно, согласился бы назначить в Петры Великие даже мумию Тутанхамона – лишь бы ему самому разрешили оставаться при ней вороватым Алексашкой Меншиковым.
"Листок" традиционно был силен криминалом. Новость о вчерашнем нападении на ведущего "Угадайки" меня удивила: с тех пор, как Школьника перебросили с культуры на телешоу, Лев Абрамович сделался абсолютно безобиден. Должно быть, решил я про себя, все эти "легкие телесные повреждения" подстроил своему подчиненному сам директор телеканала, бестрепетный Иннокентий Ленц – для того, чтоб подстегнуть и без того немалую популярность передачи.
Новость о гибели депутата Ларягина в дорожном происшествии меня, без дураков, расстроила: как и большинство правых, Денис не был в числе любимых мною политических фигурантов, но он, во всяком случае, никогда не лез в вожди, в клоуны или в лизоблюды…
А вот от последней новости, набранной самой мелкой гарнитурой и заверстанной – явно "с колес" – в самом низу криминальной полосы, я по-настоящему подавился булкой. Долго откашливался, вытирал слезы, а затем перечитал еще раз десять строк официальной сводки. И еще раз. И еще.
Читателей "Листка" извещали, что в Усково спецназом ФСБ задержан подозреваемый в убийстве видного бизнесмена Звягинцева бывший гражданин России, а ныне норвежский подданный С., по образованию историк. Труп найден. Орудие убийства (молоток) тоже найдено.
Не было в этой заметке лишь одной малости: сколько я ни пялился, даже слабого намека на гражданку Сусанну З. я не обнаружил!
42. МАКС ЛАПТЕВ
Операция "Буря в кабинете" продолжалась уже двадцать минут, и до конца-края ее было далеко. Огромный кипящий паровой котел марки "Генерал Голубев" казался набитым под завяз гневом и децибелами. Шеф орал на меня так, словно это была последняя возможность в его жизни сбросить давление, выпустить наружу побольше горячего пара, а потом сюда сбегутся белые халаты с резиновой затычкой и вглухую опечатают орательно-ругательный клапан на веки вечные.
Стеклопакеты в окнах, зажигалки на полке, часы у стены, бутылка за книжным рядом – все, что вроде бы уже привыкло к громовым раскатам хозяина, сейчас вибрировало и колотилось, тряслось и содрогалось, словно в первый раз. Лишь случайная гостья, мельхиоровая ложечка, забытая в стакане из-под утреннего чая, не поддавалась всеобщему психозу: она имела мужество вызвякивать верхнее "ля" только в те секунды, когда сердитая ладонь Голубева пролетала уж слишком близко от подстаканника.
Генеральские вопли мне не в новинку. Мне и прежде частенько перепадало от шефа не по делу, или за компанию, или по причине одного только скверного его настроения. Но сегодня он был ко мне вопиюще – я бы сказал, демонстративно! – несправедлив. Безо всяких на то оснований он приписал мне все мыслимые и немыслимые промахи нашего отдела, раздраконил мои методы работы и свел к нулю мои личные заслуги, в том числе отмеченные ранее им же самим. После такого мрачного вступления были, наконец, объявлены мои последние по времени проступки: оказывается, капитан Максим Лаптев задействовал вчера спецназ Володи Рябунского, не имея к тому достаточных оснований, а также заведомо предвзято отнесся к вдове покойного Звягинцева. Чью виновность еще, между прочим, надо доказывать в суде. Пока же означенная мадам отпущена на волю с надлежащими извинениями…
– Товарищ генерал, у нас ведь есть показания свидетеля! – проявил я характер, плюнув на испытанную тактику молчания энд раскаяния во время разноса у шефа. – Господин Морозов подтвердил, что Сусанна при нем признавалась: она стала вдовой по прямому сговору с этим Сергиенко! И потом, угроза убийства самого Морозова – это разве не факт?
– Не факт! – Голубев с размаху треснул кулаком по столешнице. Своевольная ложечка выпрыгнула из стакана и приземлилась среди бумаг. – Ничего не факт! Сергиенко все берет на себя. Все, понимаешь? И убийство, и киднэппинг. Мы имеем показания одного Морозова против показаний одной Звягинцевой. Любой адвокат рогом упрется в мотив личной неприязни редактора к Сусанне, и вместо свидетеля у нас просто ноль… Какого хрена твой Морозов вообще поперся в Усково? Какого хрена ты занялся самодеятельностью? Я тебе велел что? По-быстрому разрулить ситуацию. То есть не делать работу за ментов, а собрать ровно столько данных, чтоб сволочная мадам заткнулась и не пачкала зазря фасад Конторы… А ты куда полез? Мало нам своих заковырок, так еще в эмвэдэшный хомут впрягаться? Я такого приказа не отдавал!
Услышав последнюю фразу, я приуныл. Это была наихудшая из голубевских реакций, модель номер три: на генерала надавили сверху, а он отыгрался на мне. Хотел бы я узнать, кто тот большой человек, который спас от проблем сребровласку Сусанну?
– Наше счастье, что дело для нас непрофильное и мы его легко отфутболиваем ментам! – продолжал надрываться шеф. – А если б оно было профильным? А если б ты на Нагеле так же лопухнулся?! На Хатанге? На Партизане? На Данилове-Заточнике?!
Вопросы не требовали ответов, да и не хотелось мне больше вякать. Обычно генеральские разносы я стараюсь вытерпеть как недружественное явление природы. Мол, град иссякнет, гроза уйдет, солнце вернется, и надо всего лишь переждать положенный срок. Однако сегодня крикучее настроение шефа было особенно некстати. Оно отсекало саму возможность моего единственного запасного варианта в деле с Волиным. На Самый Крайний Случай.
По правде сказать, еще вечером я мысленно прикидывал: если у нас все начнет разваливаться и если план нашей маленькой сборной потерпит фиаско, я открою карты Голубеву. Тут уж не до конспирации. Расскажу все – и пусть он решает, что делать.
Теперь этот шанс отпадал. Начисто. Когда моему начальнику сверху вставляют длинный фитиль, убеждать его хоть в чем-то, что сложнее таблицы умножения, – дохлый номер. Толку ни малейшего. Ты разгласишь без пользы чужой секрет, и тебя же обзовут ненормальным дебилом и срамом Конторы… Нет, конечно, через сутки фитиль догорит, и Голубев опять станет вменяемым. Но этих суток у нас нет. Выходит, кроме меня, Школьника, Козицкого и Сердюка с его орликами, Волину сегодня не в силах помочь никто.
Я слушал генерала и думал о том, какое меня ожидает будущее. Шеф откричится, утрет пот, объявит мне Строжайший Выговор, лишит премии, прогонит с глаз долой. В позорный отпуск. На неделю. Которая потом усохнет до трех суток: кто вкалывать-то будет?
Единственно положительное во всем этом безобразии – моя свобода рук на сегодняшний день. Она-то мне очень-очень нужна…
– …выговор! – подвел итог Голубев, вытирая раскрасневшееся лицо. – Самый строгий, какой ты можешь себе вообразить. О премии за Нагеля даже не заикайся. И проваливай, чтоб я тебя мес… неделю здесь не видел! Кру-гом! Шагом марш отсюда!
Я развернулся через левое плечо, щелкнул каблуками и покинул генеральские апартаменты. Тугая дверь выстрелила мной почти до середины приемной. Секретарша генерала Сонечка Владимировна сострадательно кивнула мне вслед. Это означало, что правда на моей стороне. Человек, выходивший от Голубева после разноса, мог заслужить ее сочувствие в одном случае: если был невольником чести с головы до пят. Как я сегодня.
Зайдя в рабочий кабинет, я не поторопился собирать вещички. Прежде надо было выдоить побольше информации из чуда-юда по имени FSB-Info-Net – нашего внутриконторского Интернета. Здесь не было ни залежей mp3, ни порносайтов, ни Болтливого Блокнота, зато имелось множество ценных сведений, не доступных для других. Отпирался Сезам, конечно, по особому индивидуальному паролю. Его мне Голубев то милостиво давал, то сердито аннулировал, то снова давал, то опять отнимал, и сам, в конечном счете, запамятовал, есть у меня ключик или нет. Сейчас он был. Я вошел в сеть и дал команду скачивать все имеющееся по теме "Президентская обслуга". Какой-то улов должен был приплыть обязательно: СБ главы государства не имела отдельного Info и пользовалась нашим; закон сообщающихся сосудов действовал в обе стороны.
Четверть часа спустя я получил папку размером в пятьдесят мегабайт и сделал две резервные копии. Одну скинул на компакт, другую, выйдя из сети, стал рассматривать уже не торопясь – благо до встречи с Козицким и Сердюком время еще оставалось.
Число персоналий превысило мои ожидания, и при этом наполняемость каждого файла оставляла желать лучшего. Некоторые содержали самый минимум сведений. Фото, ФИО, кадровый листок учета, пару медицинских справок и очень изредка – что-то из хобби. Женщин я сразу отложил на потом, сосредоточась на мужиках. Вскоре выявилась любопытная закономерность: до четверти обслуги, принятой сравнительно недавно, имели в прошлом то или иное касательство к "семейству псовых". Один прежде трудился проводником СРС – служебно-розыскных собак, другой пару лет назад подвизался заводчиком элитных пород, третий раньше служил егерем в охотохозяйстве, четвертый имел за плечами опыт работы в собачьей парикмахерской, пятый когда-то ударно вкалывал в ветлечебнице… шестой… седьмой… десятый…
М-да, все эти ребятки из клуба "Гав-Гав" густо столпились вокруг президента. Плотно. Не вырвешься. А помочь им заполучить должности охранников, референтов, секретарей и прочих людей-на-подхвате мог, естественно, лишь один человек. Фокин.
Людей, хоть как-нибудь связанных с музыкой, в этом списке было меньше, но они тоже присутствовали. Я мечтал о десяти, максимум пятнадцати, а получил двадцать две подозрительные личности с консерваториями, институтами, музучилищами, музыкальными школами в послужном списке плюс еще двенадцать сомнительных граждан, которые когда-то посещали музкружки во Дворце пионеров либо играли в школьных рок-группах или вузовских ВИА. Если добавить сюда двух самоучек – один раньше был ди-джеем на дискотеке, а другой звенел литаврами в полковом оркестре, – то мы получали, в совокупности, тридцать шесть вопросительных знаков. Тридцать седьмым стал бывший регент церковного хора, которого я, поколебавшись, занес в общий список. Каждый имел дачу или что-то похожее на дачный домик не дальше восьмикилометровой зоны от МКАД. Значит, любого из этих граждан можно было, при желании, отнести к Музыкантам. Но какой же из них? И, главное, как мне ухитриться вычислить его до вечера?
Я не поленился распечатать все тридцать семь мини-досье, чтобы разложить их на столе в виде пасьянса. Однако у меня было чересчур мало данных, и ничего путного не вырисовывалось: сколько я ни тасовал листы, у меня никак не выходило сократить список хоть на одну позицию без опасений, что упущу как раз нужную. Даже как будто наименее подходящий из всех, полковой литаврист, мог – по иронии судьбы – оказаться Тем Самым…
В самый разгар пасьянса мобильник сыграл "Темную ночь", и смутно узнаваемый голос спросил у меня:
– Это Лаптев? Максим Анатольевич?
– Он самый, – подтвердил я. – А с кем, простите, я говорю?
– Господи! – вздохнули в трубке. – Мне что, обязательно произносить мое имя вслух? Если чуть-чуть подумаете, сами его назовете. Только, ради бога, сделайте это про себя. Вчера мы с вами разговаривали о яйцах, стихах и прочей чепухе… Вспомнили?
Эти "яйца" открыли мне глаза. В памяти у меня возникли белый парадный мундир космонавта и узенькая бородка Конфуция. Ну да, разумеется: Нектарий, он же Фердинанд Изюмов. Бывший писатель, а ныне трудящийся Высших Сфер.
– Если вы хотите продолжить со мной о чепухе… – начал я, поглядывая на часы. Трепаться с божеством, мелким или даже крупным, мне сейчас было не с руки.
– Нет. Совсем о другом, – веско перебил меня божок Изюмов. – Дайте мне пять минут и постарайтесь мне поверить.
43. BASIL KOSIZKY
За ночь Сердюк немного покопался в чемоданчике Волина и чуть свет ввалился ко мне с новыми гениальными идеями.
– Эх, Василь Палыч, какого я вчера дурня свалял! – сообщил он, таинственно пряча что-то у себя за спиной. – Эх, правы вы были насчет музыкантов! Никакой стрельбы или там серьезного мордобоя – ничего такого не треба. Пусть только Лаптев добудет список, а уж дальше мы все вычислим гуманитарненько, в духе ООН…
Не успел я удивиться превращению ангела смерти в голубя мира, как мой бодигард торжественно вытащил из-за спины небольшой флакончик с серо-зеленой этикеткой.
– Гексатал! – гордо объявил он мне. – Концентрированный. Если развести его водой, тут хватит на триста полноценных доз!
– Что еще за гексатал? – встревожился я.
Когда я вижу, как Сердюка распирает доблесть, это значит одно: спокойной жизни конец. А уж если ему что втемяшится, очажок немедленно надо гасить. Иначе потом не расхлебаешь. Не так давно в Восточной Африке я зазевался, и мой бодигард на первых руандийских мирных переговорах между тутси и хутту стал грубо подсуживать последним. Едва не вспыхнула драка на высшем уровне, с участием верховных вождей обеих народностей. Как позже выяснилось, Сердюк из какого-то дурацкого американского фильма вынес бредовую мысль, что тутси – племя трансвеститов. Мужчин же, переодевающихся в дам, он с некоторых пор активно невзлюбил. Намекая, что у него с ними кое-какие личные счеты.
– Гексатал, Василь Палыч, это вещь, – с радостной улыбкой доложил мне Сердюк. – "Суперсыворотка правды". У нас в Безпеке пробовали еще пентатал натрия, но тот был гораздо слабей, и человеку на другой день намного хреновей. А этот прямо цимес! Киевский торт с ромовой начинкой! Никакого сравнения.
– Вы что, на себе его испытывали? – недоверчиво спросил я.