Вот чекистское отродье, мысленно ругнулся я. Когда не надо, они тут как тут. Как дело жизни и смерти, их хрен найдешь. Раз уж ты оставил богу номер мобилы, изволь держать трубу наготове. Ну а если архангелы тоже заведут моду отключать свои трубы? Эдак ведь и Судный День придется переносить.
39. МАКС ЛАПТЕВ
– …Скажите, Максим, а зачем еще вытаскивать батарейку из телефона? – не выдержал, наконец, Школьник. Он уже полчаса косился на мой мобильник, который теперь лежал на столе внутренностями кверху. – Это что, профессиональная мера предосторожности? Я-то думал, достаточно его отключить.
Сердюк хрюкнул. Свой мобильник он просто оставил внизу в машине.
– Скорее, это такое популярное лубянское суеверие, – объяснил я. – Довольно бестолковое, кстати говоря. Считается, что сотовых операторов можно заставить переключать любой телефон, даже из нерабочего состояния, на режим "уха". Вроде как ты сидишь и болтаешь, а твой микрофончик в кармане твои же разговоры ловит и передает кому надо… Но это в теории. На практике такого обычно не делают – чересчур много мороки.
– В чем морока? – сразу уточнил любопытный Школьник. Ведущий телевизионной "Угадайки" предпочитал знать побольше, а угадывать поменьше. – Трудно их заставить или переключить?
– Заставить легко, – ответил я. – Намекнуть, к примеру, на пересмотр лицензии по вновь открывшимся обстоятельствам. Да и микрофон активизировать с пульта, в принципе, дело техники. Другое дело, Лев Абрамович, что никому неохота этими игрушками заниматься. Качество сигнала паршивое. Когда человека берут в плотную разработку, то, с мобильником он или без, ему никуда не деться от микрофонов. И дистанционных, и стенных "жучков". А слушать телефоны всех граждан подряд даже технически невозможно. Тотально бдить – на это в нашей бедной стране ни мощностей, ни кадров не хватит. Обычно у нас пользуются случайной выборкой, то бишь методом тыка…
Сердюк, молчавший уже минут двадцать, не мог упустить случая.
– Тут, главное, когда говоришь по телефону, избегать всяких там опасных слов, – важно ввернул он, – типа "бомба", "покушение", "взрывчатка", "героин" и так далее. Компьютер, который ведет поиск, на них нацелен в первую очередь. Но бандюги, Лев Абрамыч, они ведь тоже кое-чего кумекают: опасные слова в разговоре заменяют безопасными. Поди пойми! А в ловушку – это я еще по Безпеке помню – попадают сплошь не те. Деятели кино, скажем.
– Правда? – удивился Школьник.
– Киношники чаще всего и влетают, – подтвердил я. – Был такой сериал по ТВ, "Досье Дубровского". Не видели? По мотивам Пушкина, но как бы в наши дни. Всякие бизнес-разборки, олигархи, наезды, маски-шоу, заложники и красавица Маша, натурально, из ФСБ… Ну и по ходу съемок режиссер со сценаристом любили по телефону поболтать, кого из героев им лучше пристрелить, кого взорвать, где что поджечь, куда спрятать оружие… Естественно, доболтались. Ключевых слов – просто зашкалило, оба однажды попали в утреннюю выборку, а дежурному прапорщику с бодуна втемяшилось: вот они, гнезда мирового терроризма! Хватай гадов тепленькими и сверли дырочки в погонах!.. Поднял тревогу. К тем к обоим понаехала уйма спецназа. Всех, кого нашли, вытащили во двор, положили мордами в снег – включая народного артиста Ульянова… Скандалище, словом, вышел жуткий. Наш генерал потом сам ездил каяться на "Мосфильм", к съемочной группе…
Услышанная история разбудила в душе Сердюка мильон соблазнов. Из него полез попритихший было боевой задор.
– Эту детективщицу, как ее, Таисию, тоже бы могли принять за террористку, – кровожадно размечтался он. – Макс, а давай на нее завтра ваших натравим? И не надо думать, куда ее девать. Утреннюю "Угадайку" она отмается, а потом ее – бах! руки за голову! – и в общую камеру. Плацдарм свободен, да и тетке пойдет на пользу. Я слыхал, наши классики все сидели: и Шевченко срок мотал, и Хвылевый, а Лазарчук тот вообще из кандалов не вылезал, и даже когда его домой отпустили, с собой их унес…
– Может, не надо ее в тюрьму-то? – переполошился жалостливый Лев Абрамович. – Нельзя ли обойтись без спецназа?
– Что-нибудь мы придумаем, вы не волнуйтесь, – успокоил я Школьника. – Все равно идея с прослушкой отпадает. По срокам не поспеем. У нас день в день редко когда считывают. Даже если б ее звали Таисия Бен Ладен и она бы всем сто раз натрепалась о плане взрыва Москвы, ее завтрашние разговоры отследили бы только послезавтра. В лучшем случае.
– Ладно, с тюрьмой я маленько погорячился, – признал ошибку Сердюк. – Особенно насчет общей камеры. Раз эта тетка – ого-го какая мощная, то, пожалуй, она там все вокруг разнесет. А в камере живые люди сидят, и многие наверняка за ерунду…
Школьник придвинул к себе бумажку с планом и обвел единственный незачеркнутый пункт – со словом "Тавро".
– Кроме нее, остальное вроде все утрясли, – в раздумье пробормотал он. – Сценарий, хронометраж, техзадание операторам, отговорки для Татьяны, проход в студию… Минутку! Мы же с вами про режим совсем забыли. Ах, я балда!
– Что такое? Где режим? – насторожился Сердюк.
– К нам же надо пропуск заказывать не позднее, чем за три часа до эфира! – с несчастным видом доложил Школьник. – А за эти три часа барышни из бюро пропусков сто раз успеют удивиться, что на "Угадайку" заявлен Павел Петрович Волин. Кто-нибудь обязательно брякнет Ленцу, хоть в виде анекдота. И Ленц уж точно полезет узнавать, что за президентский однофамилец к нам намылился… Когда приезжал Барышников, мы его и маскировали, и прятали, и прикрывали спинами. Но! Имя засветилось на пропуске – и к середине утреннего эфира балетоманы нам весь газон затоптали. А уж вечером что творилось…
– М-да, проблема. – Я машинально почесал бровь. Этот дурацкий жест я сегодня, словно заразу, подхватил у Сердюка. – А без пропуска вы его никак не проведете? Я вообще не уверен, что у него с собой будет хоть какой-то документ.
– Тогда наш план летит к черту, – поник ведущий "Угадайки". – У нас на контроле сидят сущие церберы. Нет – страшней, чем церберы. Они даже к Кристине Орбакайте час придирались: им, видите ли, не нравилось, что в паспорте у нее нос длиннее. Ей что, справку от пластического хирурга прикажете всюду таскать?.. Еле-еле пропустили, Ленца одного и послушались, со скрипом…
Сердюк снисходительно пожал плечами:
– Вот еще, нашли великую проблему! Дел на три минуты. Лев Абрамыч, сколько у вас там секьюрити одновременно на контроле? Человек пять, небось? Игрушки. Пусть этот возьмет с собой нашего Дюссолье: тот любую охрану так разбросает, что и следов ее с фонарем не найдешь. Легкое боестолкновение – и в дамках.
Школьник вытаращил глаза. К грандиозным идеям моего приятеля он так и не смог привыкнуть.
– Ты рехнулся? – охладил я загоревшегося Сердюка. – Выдумал тоже – "боестолкновение" в телецентре! Любая, самая крошечная заминка перед эфиром – все, плану крышка. Ни ты, ни я не знаем, какие еще рычаги есть у Фокина. И пока дети в его руках…
– Не лечи меня, Макс, – с обидой буркнул Сердюк. – Все можно провернуть культурненько, комар носа не подточит. Уж вряд ли у секьюрити в "Останкино" опыта больше, чем у Жана-Луи. Тот мне сам рассказывал: в молодости, когда он еще в повстанцах ходил, ему было снять часового все равно, что…
– Сердюк! – раздался от дверей голос Козицкого. – Вы опять там третью мировую в одной отдельно взятой Москве устраиваете?
В руках у Василия Павловича был поднос, уставленный кофейными чашками. Пока мы втроем обсуждали стратегию и тактику, старый ас дипломатии добровольно отдался в руки хозяйской супруги и полчаса рассматривал с нею семейные альбомы, картины, сувениры и почетные грамоты. Высокое искусство переговоров, как видим, принесло плоды: Льву Абрамовичу была разрешена еще порция кофе, притом не очень слабого, как раньше.
– Еще раз извините нас, бога ради, – обратился Козицкий к Школьнику. – Мы вас втянули в довольно опасное дело. Будь я на вашем месте, я, может, и не согласился бы на эту авантюру.
– Будь вы на моем месте, вы бы даже не раздумывали, – заверил его ведущий "Угадайки". – Министр культуры, может, еще бы заколебался, но телевизионщик – никогда. Ради рейтинга, какой у меня будет завтра, мои коллеги души бы позакладывали.
– Вот и я про то же говорю, – скромно поддакнул Сердюк, – ради такого дела побить какой-нибудь десяток-другой морд…
Василий Павлович устремил строгий взгляд на своего охранника.
– Договорились же, раз и навсегда, – укорил он его. – Там, где можно все уладить мирным путем, все и надо улаживать мирным путем. Вы словно не в ООН служите, а в штаб-квартире НАТО…
– Не выходит у нас мирным, – завздыхал Сердюк. – Для пропуска на ТВ Волину документ нужен, кровь из носу.
– А чемоданчик на что? – сказал Козицкий. – Волин, в отличие от вас, Сердюк, все давным-давно продумал. Зря вы, что ли, у подъезда той бабки пели хором? Ну-ка давайте тащите его сюда.
И. о. генсека ООН принял от своего телохранителя желтый чемоданчик, раскрыл его, щелкнул пальцами и жестом фокусника вытащил оттуда сразу десяток новеньких иностранных паспортов.
– Мощно! – присвистнул Сердюк.
Да уж, мысленно согласился я, в ПГУ КГБ СССР не дураки сидели. Мастера. Резидент Волин еще не знал, что станет когда-то президентом Волиным, но страховал себя на совесть, по полной программе прикрытия. На всех фотографиях было теперешнее первое лицо России, но имена в паспортах были, разумеется, другие.
– Выбирайте, Лев Абрамович. – Козицкий широким жестом разложил перед Школьником все это богатство. – Абсолютно никому не известные господа. Можете, если хотите, заказать пропуск на гражданина Аргентины Альваро Реверс-Перверте. А можете – на имя Хоакина Де Альмейды, гражданина Мексики. Или, если желаете, у нас имеется сеньор по имени Карлос и по фамилии…
– Один момент! – Школьник сделал предостерегающий жест рукой, раскрыл свой мобильник и, вытащив из него аккумулятор, положил рядом с моим. – Мало ли что… – со стыдливой улыбкой добавил он. – Лучше я тоже побуду немножко суеверным.
40. ЖЕЛТКОВ
"Нужна ли монархия России?" Нет, стоп, это стираем. Слабый заголовок. Не достойный моей замечательной статьи. Как будто доктор политических наук Гэ Эс Желтков сам еще до конца не уверен. Нужна или нет? Орел или решка? Хотя из моих тезисов ясно вытекает: мало того, что нужна, – до зарезу нам необходима!
"Придет ли монархия в Россию?" Уже гораздо лучше. Монархию мы ненавязчиво притягиваем к Мессии. Но, с другой стороны, это и плохо: Спасителя ждут уже две тысячи лет, а барина все нету, барин все не едет. Получается, и царя можно столько ждать? Нет, тоже стираем. Негативные ассоциации. Русский народ разучился стоять в очередях. К тому же опять возникает этот нежелательный оттеночек сомнения в монархии. В ее способности передвигаться. Придет? Прихромает? Доедет ли колесо до Москвы? А в моей статье между тем рефлексией и не пахнет. Все четко – придет, и ура.
"Созрела ли Россия для монархии?" Во-от. Совсем другое дело! Я довольно откинулся на спинку кресла. Интонация по-прежнему вопросительная, а суть иная. Да, мы тоже как бы слегка не уверены – но в чем? Не в монархии. Не в ее величии. Не в ее богоданности. И уж, конечно, не в скорости ее передвижения. А всего лишь в готовности нашей страны дураков принять сей божий дар свыше. Оценит ли Россия его по достоинству? Не заиграет ли свой последний шанс подняться с колен, воспрянуть ото сна, дать по лбу олигархам-кровососам, сплотить ряды, разогнуться, утвердиться, возвыситься и тру-ля-ля, и тра-ля-ля, и трам-пам-пам… еще десять тысяч печатных знаков, считая и интервалы. Как раз на две газетные полосы формата А3, вместе с крупным заголовком, моим фото и тремя картинками на любой вкус. Любителям модернизации твердой рукой – нате Петрушу Первого, либералам – Александра Второго Освободителя. А вы, дорогие женщины, оторвитесь от плиты и примите в подарок пряничную засахаренную Екатерину Великую в блеске славы и целлофана. Все довольны и в воздух чепчики бросают. Монархия forever.
Иллюстрации к статье я подбирал всего минут десять. Без проблем. Корона плюс империя – путь накатанный. Вот если б я сегодня продавал республиканскую идею, с картинками был бы напряг. Керенский? Горбачев? Ельцин? Женское платье. Борьба с водкой. Дружба с водкой. О прочих и говорить не стоит – не на ком глазу отдохнуть. За сотню лет без царя России доставались либо жалкие пигмеи, либо кровавые маньяки. Причем каждого, вне зависимости от их куцых достоинств, Россия сумела виртуозно обгадить. Кого боялась при жизни, того уделывала посмертно. Оглянешься назад – и дерьма до самого горизонта.
С царями у нас все по-другому. Ассортимент побогаче, запаха поменьше. Срабатывает эффект благородной ретроспективы. Чем дальше вглубь, тем меньше деталей и больше лака. Лет через двести-триста любой ночной горшок можно смело тащить в музей: вонь повыветрилась, а позолота осталась. К тому же народец наш туп в истории, и это кстати. Про кого не помнит, того, считай, не было. Задвигаем садиста Грозного поглубже в тень. Федю Малахольного – туда же. Шуйского, Самозванца, Анну-Ванну с ее поросятами, Голштинского Недоумка, Нику-Милушу Обманова – всех в тень, в чулан, под замок и цыц! А уж кого на самое-самое донышко упрятать – так это Курносого Батьку. Про него забыть намертво. Чтоб безо всяких там параллелей, ни-ни. Не нужно…
Я встал с кресла, проследовал к своему бару и под портретом Наполеона хряпнул для поднятия духа пятьдесят граммов одноименного коньячку. Маленького капрала я, разумеется, уважал. Но еще больше я чтил другого француза – с другого портрета, висящего рядом с Бонапартом. У этого не было ни пушек, ни гвардии, ни Тулона, но он всегда оставался победителем. Вечная вам память, мсье Фуше! Наше вам почтение!
Закрыв бар, я еще несколько минут стоял с пустой рюмкой, ожидая, пока "Наполеон" расширит сосуды и просветлит мозги. Вечерний коньяк был у меня прелюдией к Главному.
Это Главное я нарочно откладывал допоздна, разгребая ежедневную рутину. Я горбатился над текстами статей. Давал ЦУ. Намечал линию. Утрясал с редакторами сроки. Пиарил, комментировал, намекал, остерегал. Алармировал, будировал, фраппировал. Дважды изображал "неофицальные источники, близкие к". Дважды пугал народ слухами в офф-лайне. Один раз даже сам чуть не струсил, получив рикошетом собственную же сплетню трехнедельной давности, которая успела обрасти идиотски-паническими "зеркалами".
Торопиться не следовало: на то оно и удовольствие номер один, чтобы не превращаться в дежурное блюдо. Кайф должен быть строго дозирован, по чуть-чуть, упиваться им нельзя. Настоящий ангел мести – не газонокосильщик. Над каждой травинкой ему нужно затратить усилие, тогда ощущения будут сильнее… Ну вот, пора.
Я поставил рюмку, выдохнул и легонько, чтобы не попортить холст, щелкнул мсье Фуше по его аристократическому носу.
За холстом был сенсор. Портрет великого интригана бесшумно пополз вверх, открывая матовую гладь встроенного сейфа. Я немного полюбовался совершенством линий этого вместилища тайн, а затем набрал код: четыре цифры, две латинские буквы, флэш и квадратную скобку. "Confirmation?" – высветил дисплей. Сейф просил устного подтверждения, что я – это я. "Желтков", – интимно прошептал я в спрятанный микрофончик. Послышалось трехсекундное жужжание, а следом за ним – щелчок. Передняя панель, казавшаяся монолитной, разошлась на правую и левую половинки, открывая мне две полки в сейфовой нише.
Сначала я полюбовался содержимым нижней полки. Вытянул несколько футляров прозрачного пластика, стер несуществующую пыль, взвесил в руке пару раритетов. Только очень глупые коллекционеры огнестрельного оружия выбирают экземпляры по принципу древности и, надувая щеки, хвастают друг перед другом заплесневелыми пищалями и ржавыми мушкетами, неизвестно кому принадлежавшими. Я не хвастаю. Я не держу у себя музейного хлама с залитыми стволами и спиленными бойками. Все мои редкости в рабочем состоянии, и у каждой – своя история. Сознаюсь, что вошедшего в анекдоты маузера Дзержинского у меня нет. Зато есть личный "наган" Николая Ежова. Есть один из трех "парабеллумов" Геринга. Есть "кольт", который для Хрущева в 1963 году сделал сам знаменитый мастер Ройфе. Есть последний "браунинг" Бориса Пуго. А из недавних есть, к примеру, именной "макаров", полученный Березой из рук бывшего министра МВД. По моим расчетам, пистолет с таким же трогательным посвящением должны были вручить и Каховскому. Этот уникум, скорее всего, сперли при обыске, а значит, он рано или поздно всплывет и будет у меня в коллекции. Что, по-моему, ничем не хуже боевого скальпа…
Огладив две-три рифленые рукоятки и символически дунув в ствол "смит-вессона", когда-то принадлежавшего Савинкову, я вернул коллекцию на место. Теперь – и только теперь! – я мог обратиться к верхней полке, где меня дожидались "паркеровская" ручка и амбарная книга в кожаном переплете. Замочек на книге был отлит в виде ажурного треугольника, а в него вписан драконий глаз. Вчера я внес в эту книгу одну фамилию, сегодня внесу еще две – одну из семи букв, другую из шести.
Все, кого я сглазил, в порядке очередности попадали сюда, и каждый при этом что-то терял – либо деньги, либо здоровье, либо жизнь. Последних я помечал черными крестиками.
Мое слово било прицельно. Мой сглаз редко оставлял кому-то шансы. Сегодня утром в буфете Госдумы я, дважды скрестив пальцы, мысленно произнес фамилию – и к вечеру мерзавца, посмевшего мне нагрубить, уже отвозили в морг. Автомобильная авария? Кажется, да. Не знаю, несущественно, мне хватит результата.
Что именно произойдет с тем, другим, из шести букв, я тоже еще не знал. Да какая мне разница? Важно, что въедливый сукин сын завтра же поплатится. За то, что уронил Желткова до спора с ним, ничтожным. За то, что имел наглость заподозрить меня – меня! – в копеечной чепухе. За то, что отвлек от великих дел. За его поганую насмешливую улыбочку, которую он слабо прятал, слушая мою речь. Желтков обид не прощает. Я мог сглазить и за меньшее.
"Л-а-р-я-г-и-н", – по буквам вывел я на новой строчке и поставил рядом черный жирный могильный крестик.
"Л-а-п-т-е-в", – написал я строкой ниже и изобразил рядом с этой фамилией прочерк ожидания.
Теперь я должен был закрепить второй сглаз еще одним ритуалом. Я отнюдь не безумец, а сугубый материалист. Мой дар разить словом и помыслом в наш технический век не может, увы, обойтись без некоторой современной машинерии. Сегодня мало уронить заклинание. Надо, чтобы оно достигло цели немедленно.
Я положил мартиролог на место, опустил панель, снова задвинул ее портретом француза и вернулся в кабинет. Где набрал семь цифр телефонного номера.
Человек на другом конце провода сразу откликнулся:
– Фокин у аппарата.
– Здравствуй, Фокин, – ласково произнес я. – Есть проблема…
Я сделал долгую паузу. Привычный Фокин ждал. Ему полагалось терпеливо слушать и быть наготове.