– Китай-город! – догадался я. – Вот что он имел в виду! Это, Ханс, такой район в Москве. Игра слов. Китайцев там нет, а название есть… Эй, где именно в Китай-городе? Ну?!
– Пра…
– Что "пра"? Правда? Прапорщик? Прабабка? Что?!
– Прачеч… на… – Не договорив, покойник умер окончательно. Бороться с гексаталом он не мог. Поддаться ему – смертельно боялся.
Шрайбер опять пощупал ему пульс, вздохнул и развел руками.
– Аллес. Эр ист тот. Он успеть говорить про Чечня? Кауказ?
Каховский устало помотал головой:
– Нет, Ханс. "Прачечна" – это, разумеется, прачечная. Нихт Чечня. Дом, где стирают белье… У нас осталось примерно час пятнадцать, и что мы знаем про убежище-два? Его место – Китай-город. Может быть, сам Китайгородский проезд. Но все равно – слишком большой район. Вы хоть что-нибудь понимаете?
– Ихь ферштее нихт, – признался Шрайбер. – Не понимать. Если китайцев найн, варум пра-чеч-ная?
– Я понимаю только одно, – объявил я. – В Жуковке нам делать нечего. Едем искать эту чертову прачечную в районе Китай-города.
– Ехать-то едем, но… – с сомнением сказал Каховский. – Где ее искать? Я в Китайгородском этом проезде тысячу раз бывал. Зубная поликлиника там есть точно, авиакассы, "Макдональдс", РАО "ЕЭС", Минэнерго, бывший Минхимпром и еще куча всяких других министерств… Но никакой прачечной, насколько я помню, там нет.
63. ШКОЛЬНИК
Маленькому суетливому Борису Ивановичу было лет семь. Перед эфиром родители его, вероятно, старательно причесали. Однако уже к концу первого раунда "Угадайки" весь их немалый труд пошел насмарку. За двадцать минут программы малыш успел растрепать свою голову до такой степени, что выглядел теперь нахохленной птичкой, желающей лететь на север и на юг одновременно.
– Время идет, Борис Иванович, – укоризненно заметил я. – Пора вам определяться, кто у нас сегодня в маске, дядя или тетя.
– Дядя! – воскликнул малыш. – Нет, тетя! Нет, дядя!
– Так дядя или тетя?
– А можно, чтоб и то, и другое? – жалобным тоном попросил меня Борис Иванович.
Первому, самому юному и наивному сектору эта нетривиальная идея понравилась: союзная мелочь вовсю зааплодировала. Шестой сектор, самый старший и наиболее продвинутый, цинично захихикал. Я подумал, что будь сейчас под маской на нашем лобном балкончике сама Таисия, ее бы непременно хватил кондратий от злости. А Волин – ничего, даже не пикнул. Настоящая выдержка разведчика.
– Можно, но только не у нас в программе, – строго сказал я. – Итак, Борис Иванович, мы ждем вашего окончательного ответа.
Борис Иванович в отчаянии зажмурился. Свел вместе кончики двух указательных пальцев. Пожевал губами и объявил:
– Тетя!
Я выдержал необходимую паузу, поймал умоляющий взгляд игрока, а затем отрицательно качнул головой. Это означало проигрыш.
– К сожалению, наш Борис Иванович Вараксин, сектор номер два, не угадал. Но его неправильный ответ помог всем остальным узнать правильный – "дядя". Поаплодируем же Борису Ивановичу, который спас коллектив, пожертвовав собой! Браво! На сегодня господин Вараксин выбывает из игры, а мы с вами уходим на рекламу.
Растрепанный господин Вараксин, который в первую секунду моей речи собирался пустить слезу, к концу гордо расправил плечи и встретил всеобщие аплодисменты с улыбкой, как и положено герою. Мысленно я поставил самому себе пятерку по психологии. Грош цена телеведущему, если он не способен подсластить пилюлю. Шоумен, как умная женщина, должен уметь отказывать так, чтобы неудачнику в эфире было приятно. Для особо трудных случаев у нас имелись утешительные призы, но чаще всего хватало моего доброго слова.
Пошла рекламная заставка. Молодняк с гиканьем и ржаньем рассыпался кто куда, а я торопливо взял наизготовку сигареты. Однако до лестницы, конечно же, не дошел. На полдороге меня поймал начальственный трезвон. Быстро же Ленц среагировал! Не ожидая от него никаких добрых слов, я заранее обдумал тактику. Простых отпирательств и отнекиваний сейчас не хватит.
– Лев Абрамович, вы в своем уме? Вы что себе позволяете?
Если в обычное время человек-агрегат Иннокентий Оттович был бетономешалкой и газонокосилкой в одном лице, то теперь к этому гибриду добавилась мощная морозильная установка. В воздухе резко похолодало, из телефонной трубки посыпалась снежная крупа. Сразу же захотелось перейти на зимнюю форму одежды.
– А что я, собственно, себе позволяю? – переспросил я.
– Вы сказали "дядя"! – Температура в трубке упала еще на десяток градусов. Возник уже филиал Антарктиды: льды, торосы, и сосульки, которые еще недавно были полярниками.
– Ну правильно. Дядя, – легко согласился я. – А в чем дело? По-вашему, я должен был назвать мужчину тетей?
Когда начальство жаждет крови, самое важное – не пропустить в свой голос ни малейших покаянных интонаций. Виноватых бьют. И наоборот, чем круче ты замешиваешь бодрость с оптимизмом, тем неуютней становится боссам. Им вдруг начинает казаться, что мы, внизу, уже уловили нечто, еще не дошедшее до них наверху.
– Что значит "мужчину"? С утра это была Таисия Глебовна Тавро! Они и должна сидеть на вашем балконе!
– Была, – не стал спорить я. – Должна. Но у всех, Иннокентий Оттович, бывают обстоятельства. Видимо, она приболела. И прямо перед эфиром прислала замену. Я был уверен, что вы-то в курсе.
– С чего вы взяли, что я в курсе? – Антарктида Ленца еще не начала оттаивать. Но из-за ледяных торосов уже пробились первые озадаченные пингвины. – Я понятия не имею, кто у вас там!
– Не беспокойтесь, – объявил я самым увесистым тоном, какой сумел изобрести. – Таисия Глебовна кого попало вместо себя не пошлет. Вы ведь понимаете, какой именно мужчина к нам пришел…
Мой фокус должен был сработать – и он сработал! Начальство попалось в свою же ловушку: человек-агрегат даже мысленно числил Глебовну в одной связке с ее грозным братцем Глебовичем. Воображение Ленца само усадило на наш балкончик заместителя Генпрокурора. Мне и подсказывать не пришлось.
– Но все же вы обязаны были поставить меня в известность… – Морозильная установка фирмы "Ленц" сбавила, наконец, обороты. В Антарктиде выглянуло солнышко, зацвели первые подснежники. – Вы могли хотя бы позвонить мне, предупредить… Я из-за вас в дурацком положении… Ну в общем, вы там с ним поделикатнее, побережнее, это вам не какой-нибудь патлатый растаман. Человек уважаемый, при должности, притом немаленькой…
– Само собой. Лично буду следить, – искренне пообещал я.
Знал бы Ленц сейчас о настоящей должности человека в маске! Ах, если бы он знал… Но до конца эфира мне надо сохранять тайну: от начальства, от деток, от телезрителей. Правда, наши операторы изредка направляют камеры на балкончик, но, по условиям игры, не берут средний и, в особенности, крупный план. Только общий. Сейчас эта мера предосторожности более чем кстати: прокурор намного массивней президента. Отличие можно заметить даже сквозь балюстраду. Умный Ленц едва ли поверит, что братец Тавро сумел так стремительно сбросить вес. В мире еще осталось кое-что, не подвластное Генпрокуратуре.
– Ладно, тогда у меня все. Работайте.
На прощание мой начальник любит ввернуть ценное руководящее указание. Ну да, без его пожелания работать Лев Абрамович Школьник на все забьет и превратит шоу в один нескончаемый перекур… Между прочим, напомнил себе я, перекурить успеем даже сейчас: первая рекламная пауза у нас – самая длинная.
Я вышел-таки на пустую лестничную площадку, достал пачку "Явы", начал шарить по карманам в поисках зажигалки и… Ох! Мое правое плечо придавила сзади тяжелая лапища.
64. ЖЕЛТКОВ
Что-то случилось. Впервые за несколько лет ехидная улыбка мсье Фуше на портрете вызвала у меня раздражение. Словно она адресовалась не потомкам вообще, а конкретно мне, Гэ Эс Желткову, доктору политических наук, стратегу и будущему регенту при картонном императоре Всея Руси Павлике Втором. В отместку я щелкнул по носу знаменитого француза сильнее, чем всегда. Но раздражение не исчезало. Мало того: вскоре к нему добавилась темная сосущая тревога. С каждой минутой эта опасная амальгама накапливалась в душе, как стронций в костях, отравляя каждую клеточку моего организма. Было скверно и тошно. И непонятно.
У меня, разумеется, много разных фобий, однако приступами беспричинной паники я не страдаю. Значит, причина есть. Выходит, мое чуткое подсознание ее нащупало, а сознание еще недотумкало. Где-то оплошность. Где-то сбой. В Книгу Жизни вкралась опечатка.
Неторопливо открывая сейф, я все раздумывал об этой оплошности. Старался понять, в каком месте искать опечатку. Вроде все мною исправлено, утрясено, приведено к статус-кво. Нет оснований для беспокойства. Нет повода для пессимизма. Ситуацию разрулили. Детей перевезли. Лабух размещает их в убежище-два. Фокин в "Останкино". Все под контролем. Мяч круглый. Поле ровное. Волга впадает. Лошади кушают… Но ведь что-то же меня гложет!
Я достал из сейфа один из лучших стволов своей коллекции, личный "питон" Хантера Томпсона. Повертел в руках, проверил мушку, пусковую скобу, прицелился в лоб Наполеону.
– Бац! – сказал я. – Вот тебе, Напка, и небо над Аустерлицем.
Первый консул поглядел на меня с портрета укоризненно и строго. Он явно не назначил бы меня ни Мюратом, ни Даву. В его времена нашу профессию недооценивали. Тогда не понимали, что один умный политпиарщик стоит трех героических маршалов. Именно мы, аналитики, эксперты, толкователи и создатели новостей, вбили клин между первым и последним королевскими доводами. Потому что мы… Стоп, Желтков, стоп. Маленький шажок назад. Новостей! Вот оно. Я не услышал по радио кое-каких новостей!
И по пути с Краснопресненской домой, и дома я не выключал "Эха столицы". По законам нашей экспресс-журналистики, уже сто раз должны были сообщить о пожаре в Жуковке. Полыхает дача министра культуры – это ли не горячая новость? Про такое у нас трезвонят через пять минут после того, как запахнет паленым. А тут молчок. Тишина. Хотя минут прошло уже далеко не пять.
Что из этого следует? Либо наши журналисты лопухнулись – это иногда бывает даже на "Эхе". Либо опять облажались псы Фокина – а это уже становится нехорошей тенденцией. Но тоже еще не совсем скверно. Плохо, если сам Фокин рискнул меня не послушаться. Еще хуже, если Собаковод с Лабухом сговорились-таки за моей спиной и начинают потихоньку кидать своего стратега.
Нет, последнее – вряд ли. Еще рано. Не в такой степени они у меня идиоты. Я, Великий и Ужасный Гудвин, все же выдал этим двум страшилам немножко мозгов. Кое-что задержалось у того и другого под кумполом. В частности, мысль о том, что до коронации я им нужнее, чем они мне. После – да. Тут возможны варианты. Как только царский механизм будет запущен, они оба могут смекнуть: политическая арифметика отличается от школьной, а потому два, в сущности, больше, чем три. Толпа у трона не может быть густой…
Я дунул в ствол "питону", порадовался тонкому фигурному свисту. Да-с, милостивые государи, после коронации будет другая музыка. Но сейчас треугольник устраивает нас всех, и мы в одной упряжке. А значит – версию заговора с целью сохранения министерской дачи мы поставим в конец списка. Скорее имеет место какая-то мелкая прореха. Штопать ее в рабочем порядке опять повезло мне.
Цепочка у нас короткая, все звенья наперечет. Придется проверять каждое. Больше часа назад я лишь припугнул Колю-Лабуха: явлюсь, мол, с инспекцией в убежище-два – контролировать твою работу. Но теперь и вправду надо заехать в Китайгородский. Я должен быть уверен, что хоть детей перебазировали без лажи. О-хо-хо, сколько кадры ни муштруй, кончается одним и тем же. Делаешь все сам.
Подумав, я вернул "питон" на место и вытащил вместо него наградной "макаров" Березы – под этот стандартный калибр у меня патронов больше. Последнее время я старался брать с собой что-нибудь из своей любимой коллекции. Пока Гэ Эс Желтков еще не регент, его величие не просматривается со стороны. Бывают олухи, которые не признают никаких доводов, кроме последнего. А железяка в кармане добавляет веса даже опытным стратегам…
Расстояние от дома до Китай-города мой скромный, отнюдь не навороченный "мерин" способен покрыть за пятнадцать минут. Однако скорость машины и возможности дороги – это две разные Вселенные, о-о-очень далекие друг от друга. Ну вот, пожалуйста, опять пробка на Солянке! У меня давно есть мечта: выделить центр Москвы в отдельный субъект Российской империи. Назвать его, например, Москва-Садовая и раздуть его дорожный фонд до таких размеров, чтобы после всех покраж, утрусок и усушек там все еще оставались деньги на ремонт старых трасс и прокладку новых. Если придется сносить еженедельно десяток-другой домов, я не буду против. Когда-то Москву разрезали по-живому проспектом Калинина – и ничего, никто не умер. В конце концов, право граждан на свободу передвижения ценнее любых древних кирпичей. И, кстати, важнее для государства. Мысли о бунте возникают сразу после того, как российский человек за рулем солидной тачки начинает завидовать поганому шведскому лузеру с пропеллером.
– Что там стряслось? Почему стоим? – Я нетерпеливо высунулся из окна и поймал за руку проходящего мимо гаишника.
Уловив шелест зеленой двадцатки, страж дорог сделался любезен.
– Вон там впереди серьезное ДТП, – показал он мне рукой в перчатке. – Во-он, видите, где "скорая помощь"? Гражданка мчалась так, как будто на самолет опаздывала. Ну и въехала своим "Вольво" со всей дури в стену. Забыла, наверное, что уж год, как с Подкопаевского прямого выезда нет… Сейчас ее "скорая" в Склиф заберет, эвакуатор отгонит этот хлам, а там и движение будем восстанавливать. Еще минут десять, ну максимум полчаса…
Я проследил за жестом гаишника и увидел, как три санитара грузят кого-то на носилки. Вернее, двое грузят, а третий отбивается от лохматой собачары – увозили, наверное, как раз ее хозяйку. Лица самой потерпевшей издали я не разглядел. Но успел заметить короткую седую прическу, ярко блеснувшую в свете фар.
А еще в Москве-Садовой, злобно додумал я прежнюю мысль, особым императорским рескриптом будет категорически запрещено садиться за руль старухам. И для нарушительниц – самое суровое наказание: конфискация телевизора, кресла-качалки и вязальных спиц.
65. ШКОЛЬНИК
– Какого черта! – Я вырвался и сердито повернулся к шутнику.
Стоило мне его разглядеть, как все мои болячки – копчик, ребро, нога, ухо – предательски напомнили о себе. Клянусь, раньше я никогда его не видел. Однако сразу почувствовал в нем угрозу.
Чем-то неуловимым, никак не поддающимся словам, тип смахивал на двух вчерашних гегемонов. Но только в другом формате, более серьезном. Впрочем, нет, наоборот: те двое были лишь слабыми набросками, эскизами к этому. Те выглядели молодыми дворнягами, злобными и драчливыми. Этот – элитным волкодавом. Та парочка могла покалечить. Этот – убить.
– Школьник Лев Абрамович? – осведомился он.
– В чем дело? – Я прижался к стене и стал медленно-медленно, миллиметр в час, двигаться к ближайшей двери. – Что вам нужно?
Глупо было надеяться, что кто-нибудь придет мне на помощь. При наличии лифта у нас по лестницам ходят довольно редко. По этой – тем более. А на этаже, за дверью, сейчас еще шумней, чем во время школьной переменки. Наших деток мне не переорать.
– Школьник, – сам себе объявил волкодав и ухмыльнулся. Не злобно, не угрожающе, а так, почти равнодушно. – На ловца и зверь бежит. Если будешь трепыхаться, умрешь медленно и плохо. Если оценишь сервис, то быстро и хорошо. Ничего личного, это такая работа. Ты недавно обидел кое-кого.
– Кого? Тетю или дядю? – на автомате спросил я. Я вдруг решил, что киллера могла бы нанять Таисия Тавро. Кроме нее, я вроде никого больше не трогал. Да и Таисию обругивал только мысленно.
– Ты смелый, Школьник, – заметил волкодав. Одну лапу он упер в стену, отрезав мне путь к отступлению, другую положил мне на горло. – Ему жить осталось всего ничего, а он все юморит. Ценю смелых… Дядю, Школьник, дядю. Небольшого, но жутко умного…
Волкодавья лапа начала сминать мое горло, и я, при всем желании, не мог трепыхнуться. Мысли в голове потекли с черепашьей скоростью. Страха уже не было, осталось одно вялое отстраненное любопытство. Неужели – меня – вот так – запросто – возьмут – и – тихо – задушат? Неужели – меня – сейчас… Странно – почему – меня – душит – волкодав? За что – волкодав? Я не волк по крови… Я не… Лапища давила все сильнее, и в какой-то момент сделалось уже не больно, а хорошо, приятно, мирно…
И я почти разозлился на суматошного человека, который – с воплем: "Мужики! Вы чего? Сдурели?" – возник на лестнице и испортил все умиротворение, бесцеремонно кинувшись нас разнимать.
Человек был Бубой Кудасовым. Его усилия оторвать волкодава от меня выглядели, конечно, смехотворными. И все-таки чужие пальцы на моем горле недовольно ослабли. Не до такой степени, чтобы я сумел вырваться из-под тяжкой лапы. Но уже настолько, чтобы в мозгах у меня чуть-чуть прояснилось. И я вновь сообразил: мне не нравится умирать. Занятие так себе, на любителя. Не хочу.
– Ты кто такой? – полуобернувшись к Бубе, спросил убийца.
Что мне в Кудасове нравится, так это его счастливое убеждение в своей звездности. Для Бубы все рейтинги врут, все телекритики – болваны, а все граждане, пуская слюни, по вторникам смотрят его шоу. И потому обязаны знать его в лицо.
– Не узнаете? – изумился Буба. Даже приостановил свою попытку нас разнять. – Вы что? Я же ведущий программы "Щедрость"!
– А-а-а, тогда ясно, – протянул волкодав и коротким ударом локтя поддых отшвырнул Кудасова на пол. – Значит, так. Еще гавкнешь, и тебя я тоже придушу. Лежать и молчать!
– Почему это я должен мол… ай! – удивленно начал лежащий Буба и за свои слова тут же поплатился.
Мой убийца достал его точным и мастерским ударом ноги в бок.
– Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак, – проникновенно сказал он мне. – У людей, Лев Абрамович, никакой четкости, никакого понимания момента. Собаке приказали лежать – она лежит, скомандовали: "Голос!" – она лает. А человек? Сколько ты его ни дрессируй, он не въедет, что надо слушаться…
– Не повезло тебе, Фокин, с людьми, – раздался знакомый глуховатый голос.
В то же мгновение я оказался вдруг свободен.
Пальцы с горла исчезли. А сам волкодав, получив сильнейший удар, изумленно крякнул, отлетел далеко на ступеньки лестницы и затих.
Все случилось так быстро, что смахивало на ловкий кинофокус: секунду назад нас тут было только трое, а теперь внезапно добавился еще один.
Четвертым был главный герой сегодняшний программы. Человек в маске. Ах я, балда! Из-за предэфирной суеты я впервые в истории "Угадайки" забыл предупредить гостя, что во время рекламных пауз ему нужно оставаться на балкончике. Господи, ну какой я молодец, что забыл! Да здравствует рассеянность!
А Волин уже повернулся к Бубе и сказал, протягивая ему руку:
– Не лежите, поднимайтесь. Вы кто такой?
Мало того, что бедняге Кудасову сегодня врезали ни за что. Уже второй раз за последние пять минут его угораздило наткнуться на человека, который не знал его в лицо! Двойной удар – по корпусу и по самолюбию.
– Я ведущий программы "Щедрость", – печально объявил Буба.
Он кое-как поднялся с места и стал отряхиваться. Эту лестницу у нас моют, увы, не слишком тщательно. Вип-персон здесь не водят.