На следующий день в дверь Амелии вставили замок.
Джей-Ди закрыл глаза и почувствовал, как выступили капельки пота над верхней губой, стоило ему представить соблазнительную сестричку, которая лежала в постели, раскинув руки. Он вспомнил ее ноги – такими, как видел их летом, – длинные и загорелые, в белых шортах, оттенявших золотистый цвет бедер. Теперь пот выступил на лбу и ладонях. Он почувствовал, как сильно бьется сердце. Его чувства обострились настолько, что он ощущал звенящую тишину ночи, в которой с электрическими разрядами объединялись и сталкивались энергетические поля.
Он никогда не чувствовал себя таким сильным.
Джей-Ди снова схватился за дверную ручку, и неподатливость вдруг наполнила его яростью. Амелия бесила его своей надменностью, высокомерием. Он опустил руку и, прикоснувшись к самому себе, представил, будто он прикасается к ней и именно ее подчиняет своей воле. Заставляет ее делать то, чего он хочет. Пусть его тело жаждало лишь секса, но в тот момент, когда наступило облегчение, перед его внутренним взором предстала такая картинка – его пальцы, словно толстая веревка, обвились вокруг изящной шеи Амелии.
12
Ной сунул в тостер два ломтика хлеба и надавил на рычаг.
– Он ночевал у нас, верно ведь?
– Да, у него в коттедже очень холодно. Но сегодня он вернется домой.
– И что, мы будем принимать на постой всех чудаков, которые не умеют растапливать печь?
– Пожалуйста, потише. Он еще спит.
– Это и мой дом! Почему я должен говорить шепотом?
Клэр села за накрытый к завтраку стол и уставилась в спину сына. Ной не хотел смотреть на нее, он стоял, набычившись, у кухонного столика, будто бы тостер требовал от него предельного внимания.
– Ты злишься оттого, что я пригласила в дом гостя? В этом причина?
– Ты едва знаешь его, но все равно приглашаешь этого чудика ночевать.
– Он не чудик, Ной. Он ученый.
– А что, ученые не бывают чудиками?
– Твой отец тоже был ученым.
– И что, теперь мне должен нравиться этот тип?
Наконец тосты выпрыгнули. Ной кинул их на тарелку и уселся за стол. Клэр с изумлением наблюдала за тем, как он взял нож и принялся резать тосты на мелкие-мелкие кусочки. Странно, никогда прежде он так не делал. "Наверное, вымещает свою ярость, – решила она. – На хлебе".
– Похоже, моя мамочка не такая уж безупречная, – заявил он, и Клэр вспыхнула, задетая его жестоким замечанием. – Ты все время говоришь, чтобы я не ввязывался в истории. Но ведь у меня никто не остается ночевать.
– Он просто друг, Ной. Я же имею право дружить с кем-нибудь, верно? – И неосторожно добавила: – Я даже имею право встречаться с мужчинами.
– Что ж, вперед!
– Через четыре года ты станешь студентом колледжа. У тебя будет своя жизнь. Почему я не могу иметь свою?
Ной подошел к мойке.
– Ты думаешь, у меня есть жизнь? – Он рассмеялся. – Да у меня сплошной испытательный срок. За мной же постоянно наблюдают. Все кому не лень.
– Что ты имеешь в виду?
– Учителя смотрят на меня так, будто я уголовник. Только и ждут, когда я что-нибудь выкину.
– Ты что-нибудь натворил? Что привлекло их внимание?
Взъярившись, он повернулся лицом к Клэр.
– Да, это я виноват! Всегда виноват только я!
– Ной, ты от меня что-то скрываешь?
Он со злостью схватил две кофейные чашки и швырнул их в мойку.
– Вот, ты уже считаешь, я что-то натворил! Ты никогда не бываешь довольна. Как бы я ни старался.
– Только не надо жаловаться на то, что ты обязан вести себя безупречно. Я тоже не имею права на ошибку. Ни как мать, ни как врач, и мне от этого тоже бывает тошно. Тем более что, как бы я ни старалась, ты всегда меня в чем-нибудь обвиняешь.
– Я тебя обвиняю только в том, – выпалил он в ответ, – что ты затащила меня в эту дыру.
Он демонстративно вышел из дома, так громко хлопнув дверью, что эхо еще долго висело в тишине.
Клэр потянулась к чашке с еле теплым кофе и остервенело глотнула, чувствуя, как дрожат руки. Что это было? Откуда такая ярость? Да, в прошлом они спорили, ссорились, но никогда еще он не пытался нарочно обидеть ее. Никогда еще не ранил ее так глубоко.
До ее слуха донеслось фырчанье отъезжавшего школьного автобуса.
Она посмотрела на тарелку сына, на оставшийся несъеденным тост. Он был изрезан на мельчайшие кусочки.
* * *
– Ему здесь не место, доктор Эллиот, – заявила старшая медсестра.
Эйлин Калкин, невысокая и коренастая, с зычным голосом и опытом работы в армейской медицинской службе, неизменно вызывала всеобщее уважение. Врачи всегда прислушивались к тому, что она говорила.
Хотя Клэр была занята – в очередной раз изучала карту Скотти Брэкстона, – она отложила бумаги в сторону и повернулась к Эйлин.
– Сегодня я еще не осматривала Скотти, – сообщила она. – Что, возникли новые проблемы?
– Даже после назначенной вами дополнительной инъекции снотворного в полночь, он так и не уснул. Сейчас он спокоен, но ночью так и не заснул, все время кричал – требовал от охранника, чтобы тот снял с него наручники. Перебудил других пациентов. Доктор Эллиот, этого мальчика необходимо поместить либо в тюрьму для малолетних, либо в психиатрическую клинику. Держать его в больнице невозможно.
– Но я еще не закончила исследования. Анализы по-прежнему в работе.
– Но, если состояние стабильно, разве его нельзя перевезти? Сестры боятся зайти в палату. Они даже не могут сменить ему белье, ведь нужно, чтобы в это время еще трое его держали. Необходимо перевезти его отсюда, и чем скорее, тем лучше.
"Пора принимать решение", – размышляла Клэр, направляясь по коридору в палату Скотти. Если не удастся диагностировать болезнь, угрожающую его жизни, держать его в больнице не получится.
– Доброе утро, док, – кивнув, приветствовал Клэр полицейский, который стоял у входа в палату Скотти Брэкстона.
– Доброе утро. Я так понимаю, он задал вам хлопот.
– Вот уже час как успокоился. С тех пор ни разу не пикнул.
– Мне нужно снова осмотреть его. Вы не могли бы постоять рядом на всякий случай?
– Ясное дело. – Он толкнул дверь и, шагнув в палату, застыл как вкопанный. – Боже правый!
Поначалу Клэр отметила лишь ужас в его голосе. А потом, опережая охранника, рванула в палату. Ее обдало волной холодного воздуха из раскрытого окна, а потом она увидела кровь. Ею была закапана пустая кровать, забрызганы почти вся подушка и одеяло; ею был залит наручник, свисавший с края кровати. На полу, прямо под наручником, собралась красная лужица. Кусок человеческой плоти, валявшийся у края этой лужи, трудно было идентифицировать, если бы не ноготь и белая култышка кости, торчавшие из него. Большой палец мальчика; он отгрыз его.
Застонав, полицейский опустился на пол и уронил голову на колени.
– Господи, – продолжал бормотать он, – Господи…
На полу Клэр заметила отпечатки босых ног. Она подбежала к открытому окну и выглянула наружу, осмотрев землю с высоты второго этажа.
Под окном виднелось месиво из снега и крови. Кровавые следы уходили от здания в сторону леса, который тянулся по периметру больничных владений.
– Он ушел в лес! – воскликнула Клэр и бросилась из палаты к лестнице.
Она сбежала на первый этаж, толкнула дверь пожарного выхода и тотчас провалилась по колено в мокрый снег. К тому времени, как она, обогнув здание, оказалась под окном Скотти, ледяная вода уже насквозь промочила ее ноги. Взяв кровавый след мальчика, она двинулась по огромному сугробу.
Клэр остановилась на опушке, пытаясь разглядеть то, что скрывалось в тени елей. Она различила следы мальчика, теряющиеся в зарослях подлеска; на снегу тут и там алели пятна крови.
Сердце Клэр бешено колотилось, когда она ступила в лес. Самый опасный зверь – раненый зверь.
Без перчаток руки онемели от холода и страха, но она все равно хваталась за обледеневшие ветки, прокладывая путь в чащу леса. У нее за спиной хрустнул сук. Она резко обернулась и едва не вскрикнула от радости и облегчения – это был полицейский, который все это время следовал за ней.
– Вы видели его? – спросил он.
– Нет. Но следы ведут в лес.
С трудом пробираясь по снегу, мужчина приблизился к ней.
– Охрана идет за нами. И медперсонал из реанимации.
Клэр снова повернулась лицом к лесу.
– Слышите?
– Что?
– Вода. Я слышу шум воды.
Клэр побежала вперед, подныривая под низкие ветки деревьев, спотыкаясь и путаясь в подлеске. Следы мальчика начали вихлять, будто он шел, пошатываясь. В одном месте снег был сбит – там мальчик, видимо, упал. Слишком большая кровопотеря, решила она. Упадок сил, он еле волочил ноги.
Шум воды становился все громче.
Она пробралась сквозь небольшой ельник и выскочила на берег ручья. Дождь и талый снег превратили его в ревущий поток. Она лихорадочно стала выискивать следы мальчика и вскоре обнаружила – их вереница протянулась на несколько метров вдоль ручья.
А потом, у самой кромки воды, след внезапно прерывался.
– Вы видите его? – закричал охранник.
– Он влез в воду!
Клэр с плеском ступила в ручей и сразу оказалась по колено в воде. Она стала шарить руками под водой, вслепую хватаясь за все, на что натыкалась. Под руку попадались ветки, пивные бутылки. Старый ботинок. Она шагнула глубже, по самые бедра, но вода бежала слишком быстро, и Клэр почувствовала, что поток сбивает ее с ног.
Упрямо упершись ногой о камень, она продолжила поиски. Снова погрузила руки в ледяной поток. И нащупала руку.
Разбрызгивая воду, на ее крик примчался полицейский. Больничная сорочка мальчика зацепилась за корягу; им пришлось разорвать ткань, чтобы освободить тело. Они вместе подняли Скотти и, вытащив на берег, уложили прямо на снег. Его лицо было синим. Он не дышал, и пульс у него не прощупывался.
Клэр начала оказывать первую помощь. Три вдувания, наполняющие легкие воздухом, потом надавливания на грудину. Раз-два-три-четыре-пять, раз-два-три-четыре-пять, ее движения были отточены до автоматизма. Когда она в очередной раз сдавила грудную клетку мальчика, кровь хлынула из его ноздрей и полилась на снег. Восстановились кровообращение, прилив крови к мозгу и жизненно важным органам, но при этом возобновилось и кровотечение. Свежая темно-красная струя хлынула из покалеченной руки.
Голоса приближались, и вот уже послышался шум бегущих ног. Клэр отступила в сторону, мокрая и дрожащая, а персонал неотложной помощи принялся укладывать Скотти на носилки.
Клэр вместе со всеми вернулась в больницу, в травмпункт, где уже царили шум и хаос. Кардиомонитор показывал фибрилляцию желудочков.
Медсестра включила дефибриллятор и приложила пластины к груди мальчика. Скотти дернулся, когда электрический разряд прошел по его телу.
– Безрезультатно, – заметил доктор Макнелли. – Возобновляем надавливания. Ввели бретилий?
– Он уже поступает, – сообщила медсестра.
– Всем отойти!
Последовал новый разряд.
– Нет, все равно аритмия, – констатировал Макнелли. И взглянул на Клэр: – Как долго он пробыл под водой?
– Я не знаю. Возможно, около часа. Но он молод, а вода была ледяная. – После погружения в холодную воду можно реанимировать даже полумертвого ребенка. Сдаваться еще рано.
– Температура тела тридцать два градуса, – сообщила медсестра.
– Продолжайте искусственное дыхание, согревайте его. Возможно, у нас есть шанс.
– Почему у него кровь идет из носа? – спросила медсестра. – Он что, ударился головой?
Ярко-красная жидкость струйкой сбежала со щеки мальчика на пол.
– Когда мы вытащили его, кровь уже шла, – ответила Клэр. – Он мог упасть на камни.
– Но ни на коже головы, ни на лице нет никаких ран.
Макнелли снова взялся за дефибриллятор.
– Посторонитесь. Давайте пропустим еще разряд.
Линкольн нашел ее в ординаторской. Переодевшись в хирургический костюм, Клэр свернулась клубочком на диване и оцепенело потягивала кофе; и вдруг до нее донесся шум захлопнувшейся двери. Линкольн прокрался так тихо, что она заметила его присутствие, только когда он опустился рядом с ней на диван и сказал:
– Вам пора домой, Клэр. Вам здесь нечего делать. Пожалуйста, идите домой.
Она заморгала и уронила голову на руки, стараясь не расплакаться. Рыдать при посторонних из-за смерти пациента – значит потерять лицо. Разрушить авторитет профессионала. Сопротивляясь слезам, она напряглась всем телом.
– Должен предупредить вас, – снова заговорил он. – На улице творится что-то невообразимое. Телевизионщики перегородили дорогу своими фургонами. Чтобы добраться до автостоянки, вам придется пройти сквозь строй.
– Мне нечего им сказать.
– Тогда ничего и не говорите. Я помогу вам выйти, если хотите. – Она почувствовала, как рука Линкольна легла ей на плечо. Это было вежливое напоминание о том, что пора идти.
– Я позвонила ближайшим родственникам Скотти, – сказала она, вытирая глаза. – У него осталась только двоюродная тетка по материнской линии. Она только что прилетела из Флориды, чтобы побыть с Китти, пока та не поправится. Я сказала ей, что Скотти умер, и знаете, что она ответила? "Это благословение". – Она взглянула на Линкольна и увидела недоумение в его глазах. – Да, именно так и сказала: благословение. Наказание божие.
Он приобнял ее одной рукой, и Клэр уткнулась лицом в его плечо. Своим молчаливым участием он как будто разрешал ей поплакать, но она не могла позволить себе такую роскошь. Ей еще предстояла встреча с репортерами, и она не хотела выходить к ним с опухшим от слез лицом.
Линкольн был рядом с ней, когда Клэр выходила из больницы. Вместе с потоком холодного воздуха на нее хлынул шквал вопросов:
– Доктор Эллиот! Это правда, что Скотти Брэкстон употреблял наркотики?
– …слухи о банде подростков-убийц?
– Он действительно отгрыз себе палец?
Ошеломленная криками, Клэр пробиралась сквозь толпу, не различая лиц. Кто-то сунул ей в лицо диктофон, и она уткнулась взглядом в женщину с львиной гривой светлых волос.
– Правда, что этот город имеет свою историю убийств, которая восходит к прошлому столетию?
– Что?
– Те старые кости, что нашли у озера. Это же было массовое убийство. А за сто лет до этого…
Линкольн быстро встал между ними.
– Дайте пройти, Дамарис.
Женщина робко усмехнулась.
– Но я всего лишь выполняю свою работу, сэр.
– Тогда идите и пишите про детей от инопланетян! Оставьте ее в покое.
– Доктор Эллиот! – выкрикнул еще чей-то голос.
Клэр обернулась и, вглядевшись в лицо репортера, узнала Митчелла Грума. Он приблизился, стараясь встретиться с ней взглядом.
– Фландерс, Айова, – тихо произнес он. – Здесь ведь происходит то же самое?
Она покачала головой. И еле слышно произнесла:
– Я не знаю.
13
Уоррен Эмерсон чувствовал, как холод обжигает ему легкие. Сегодня утром уличный термометр показывал минус тринадцать, поэтому он оделся потеплее. Надел две рубашки, свитер и куртку, натянул шапку, рукавицы, плотно обмотал шею шерстяным шарфом, только вот от холодного воздуха нечем защититься – все равно придется вдыхать. От него першило в горле, болела грудь, а в легких ощущались спазмы. Вышагивая по дороге, он пыхтел, словно локомотив: "Хлюп-кхе, хлюп-кхе". Еще не зима, думал он, а вокруг уже все покрылось льдом. Он сковал ветви деревьев, и те казались блестящими и прозрачными. По скользкой дороге Уоррену приходилось идти с особой осторожностью, тщательно отмеряя каждый шаг, – он старался ступать по песку, который набросали на лед. Он затрачивал вдвое больше усилий для удержания равновесия и, добравшись до городских окраин, он уже ощущал дрожь в коленях.
Когда Уоррен зашел в магазин, кассирша супермаркета "Кобб энд Моронгз" подняла голову. Он улыбнулся ей, как обычно с надеждой, что она ответит ему тем же. Уоррен заметил, как уголки ее губ автоматически поползли вверх, но потом, когда кассирша как следует разглядела посетителя, ее улыбка застыла, так и не успев окончательно сформироваться. Женщина отвернулась.
Потерпев молчаливое поражение, Уоррен потянулся за продуктовой тележкой.
Он совершал привычный обход, уныло шаркая по скрипучим половицам. Остановившись у полок с консервами, Уоррен принялся разглядывать банки с кукурузой, зеленой фасолью и свеклой, на которых красовались этикетки с яркими иллюстрациями летнего изобилия. Этикетки врут, подумал он. Разве можно сравнить эти консервированные оранжевые кубики с только что выдернутой из теплой земли морковью, свежей и сладкой. Он стоял, не притрагиваясь к товару, мысленно вспоминая летние овощи, которые сам выращивал и которых ему сейчас так не хватало. Он посчитал, сколько месяцев осталось до весны, и прибавил те, что уходили на созревание нового урожая. Казалось, вся его жизнь состояла из ожидания весны и подготовки к зиме. В голове зародилась мысль: "С меня хватит. На моем веку и так было слишком много зим. Еще одну я не переживу".
Уоррен оставил тележку где полагается, прошел мимо никогда не улыбавшейся кассирши и вышел за дверь.
Он остановился на тротуаре возле дверей "Кобб энд Моронгз" и посмотрел через дорогу, на недавно покрывшееся льдом озеро. Его поверхность искрилась, как безупречно отполированное зеркало, еще не тронутое снежной пылью. Каток, подумал он, вспоминая зимы своего детства, которые он проводил на льду, плавное скольжение, мелодичный скрежет коньков. Скоро на озере появятся дети с хоккейными клюшками, и их яркие зимние куртки, словно конфетти, рассыплются по гладкому льду.
"Но мне зима надоела. Я больше не хочу зимы".
Он втянул холодный воздух и почувствовал, как закололо в легких. Остро. Мучительно.
В окне универсального магазинчика на Вязовой улице снова сидел кот. Он старательно вылизывал себя; его черная как смоль шерстка блестела на солнце. Когда Клэр проходила мимо, кот, прекратив заниматься туалетом, с презрением уставился на нее.
Клэр посмотрела в небо. Оно имело пронзительно-голубой оттенок, как бывает в преддверии ужасно холодной ночи. Через четыре дня после смерти Скотти Брэкстона зима полностью вступила в свои права, заявив о себе со всей суровостью. Тусклая ледяная корка окончательно сковала озеро, а в колонке некрологов сегодняшней утренней газеты появилась дежурная фраза: "Похороны состоятся весной". Когда оттает земля. Очнется после зимней спячки.
"Буду ли я здесь весной?"
Она свернула в Сыромятный переулок. Над дверью одного из домов, раскачиваясь на ветру, словно вывеска закусочной, болталась табличка:
"Полиция города Транквиль"
Клэр прошла прямо в кабинет Линкольна и положила ему на стол свежий номер "Уикли информер". Он взглянул на нее поверх очков.
– Проблемы, Клэр?
– Я только что из ресторанчика "Монаганз", где все только об этом и говорят. Последний опус Дамарис Хорн.
Он бросил взгляд на заголовок: "Маленький городок в тисках зла".
– Но это же бостонский таблоид, – заметил он. – Никто не воспринимает эту муру всерьез.
– Вы читали это?
– Нет.