Используемые Сунь-цзы для характеристики подлинного знания термины "утончённый" и "одухотворённый" вместе с рядом родственных им понятий - "семена", "чудесный" и проч. - со временем получили в китайской мысли большую метафизическую нагрузку и стали обозначать некую символическую матрицу и практики, и психики человека - ту вселенскую паутину неуловимо-тонких различий, которая, не имея субстанции и потому неспособная быть причиной, тем не менее делает возможным, предвосхищает всё сущее. Чистое различие пред-оставляет всему место быть и в этом смысле соотносится с "семенами" всех мыслей и поступков человека.
Бездна вечно "начинающегося начала" и составляет символическое, лишённое протяжённости пространство стратегического действия. Этот виртуальный мир, предваряющий сам себя, пребывает между "тем, чего ещё нет", и "тем, что уже есть". В этом мире правдивой обманчивости всё реально и нереально, возможно и невозможно. Становится понятным, почему Сунь-цзы уделяет в своей книге так много внимания шпионажу и шпионам. Шпионаж с его секретностью и непрерывным "обманом" является для китайского стратега квинтэссенцией войны, а главенствующая роль в нём принадлежит двойным шпионам - этим настоящим супершпионам. Интересно, что слово "шпион" в Древнем Китае обозначалось тем самым термином цзянь (промежуток, разрыв, посредование), который со временем стал обозначать и символическое пространство Великого Пути.
Ясно, что познание условий стратегического действия преследует цель не накопить факты, а, наоборот, освободить сознание от бремени информации и сосредоточиться на внутреннем континууме воли, который составляет условие и среду всякого действия и делает возможным вечнопреемственность метаморфоз, выступая в этом качестве как бы осью мирового круговорота. Знание китайское стратега предстаёт в своём роде парадоксальным сочетанием предельной сосредоточенности на "текущем моменте", безупречного "соответствия обстановке" и полной открытости миру и даже, точнее, открытости сокровенному зиянию Пустоты. Безупречная точность каждого действия обеспечивается наиболее "далеко идущим" планом, неким предельным за-мыслом, превосходящим все мыслимые понятия. Мудрому стратегу, согласно Сунь-цзы, успех даётся "легко", без того "крайнего напряжения" сил, которое, по Клаузевицу, непременно сопутствует военным действиям. Ибо в конце концов нет ничего более естественного и непринуждённого, чем встреча пустоты с пустотой. И ничего более действенного: полководец, обладающий "предвидением", не может не владеть инициативой.
Из сказанного следует, что китайская стратегия не признаёт приоритета субъекта и его сознательных актов и, соответственно, не знает столь трудноразрешимых для европейской традиции вопросов о соотношении целей и средств, частного воздействия и всеобщего действия. Она знает только со-действие, иерархию уровней мировой гармонии, согласие звука и эха, где невозможно отыскать причину и реальный звук уже неотличим от его эха; где есть только метафора истины. Поэтому она ориентирует на соединение предельной неопределённости и предельной заданности. В её свете акт свободы есть претворение судьбы.
Мудрый стратег, по китайским представлениям, не имеет своего субъективного "я", он опознаёт в себе "всеобъятное сердце". И природа этого сердца есть всеобщая со-бытийность. Принцип со-бытийности всего сущего объясняет, каким образом китайский стратег может быть всегда "адекватен" ситуации: мудрый не делает мир "объектом" своей мысли, но открывает своё "сердечное", со-чувствующее сознание необозримому полю опыта, самому зиянию Небес. Он не управляет внешними событиями и не реагирует на них, но - следует (инь, шунь, суй, сюнь и проч.) "семенам" метаморфоз. Ещё точнее, мудрый умеет действовать по принципу: оставь себя, следуй другому". "Знающий полководец", подчёркивает Сунь-цзы, побеждает как раз благодаря действиям противника, что бы тот ни предпринимал. Такое сверхчувствительное, подлинно "сердечное" знание предполагает единение с "единотелесностью" бытия и доступно только тому, кто умеет "отпустить себя на волю", что значит: убрать диктат субъективного ума и спуститься к телесным, извечно "забываемым" рассудочной мыслью истокам опыта, к "семенам" своего восприятия, равно духовным и материальным. Усилие в высшей степени естественное и непринуждённое, ведь наше телесное присутствие в мире всегда уже задано нам, так что наше познание есть в конечном счёте только опознание этого присутствия. Такое внутреннее, самосознающее, но дорефлективное знание и обеспечивает, по Сунь-цзы, стратегический успех.
Поистине, всякое событие становится со-бытийностью, рассеиваясь в бесконечно сложном сплетении жизненных каналов тела, в конечном счёте - пустотной "единотелесности Пути". Недаром фундаментальная метафора китайской духовной традиции есть образ "вечно вьющейся нити", свивающейся - разовьём этот образ - в бесконечно сложный узел "срединности". Выражаемая образом вьющейся нити идея внутренней преемственности, проницающей отдельные явления, есть не что иное, как тело, взятое в его энергетическом аспекте. Так, движение энергии (ци) в физическом теле китайцы уподобляли "прохождению нити через девять извилин" (Девять Извилин - традиционное в Китае название лабиринта и одновременно траектории циркуляции энергии в мире). Тело - это среда и условие реализации всего сущего, тогда как событие представляет собой момент актуализации телесного бытия.
Действие, удостоверяющее полноту телесного присутствия, не призвано ничего выражать или даже обозначать. Оно есть акт сокрытия, который освобождается от самого себя, сам себя скрывает; это акт абсолютно естественный и спонтанный. Освободиться от себя - значит претерпеть превращение, открыть новое качество своего состояния. Вот почему китайское "следование" завершается "превращением"; оно несёт в себе творческое начало. Такое следование-превращение удостоверяет внутреннюю преемственность процесса и стоит в ряду бесконечной серии событий, даже обладая, как всякий знак предельности, качественной определённостью.
Китайский идеал "творческого следования" воплощает целостность духовной жизни, единение знания и действия. Он являет собой своего рода "умное неделание" - предел стилеобразующей типизации опыта, которая переводит внешнее воз-действие в его внутреннюю форму событийности. Внутренним мотивом и ценностью этого китайского идеала "недеяния", распространявшегося даже на военную стратегию, было "сохранение целостности". Эта цель предполагала не-инструментальное, то есть символическое использование вещей, свойственное ритуалу. Недаром Лао-цзы уподобляет мир "священному сосуду", который следует благоговейно хранить. Ритуальный предмет, разумеется, исключён из сферы технического применения.
В стратегии Сунь-цзы идеал "целостности", впрочем, имеет свой практический смысл: речь идёт о том, чтобы одержать победу, избежав потерь и разрушений, сохранив в целости и неприятельское войско, и враждебное государство, поскольку это выгодно самим победителям: покорённое население и приобретённые земли послужат новым хозяевам. "Нужно сохранить в целости свою выгоду", "сохранив себя, одержишь полную победу", - заявляет Сунь-цзы. Но эти требования являются, по сути, лишь внешними коррелятами того акта "самовосполнения", который составляет стержень внутреннего опыта мудрого стратега.
Конечно, прагматически мыслящий китайский стратег признаёт, что на войне потери неизбежны. Однако искусный полководец, предупреждает Сунь-цзы, постарается свести эти потери к минимуму. Со свойственным ему педантизмом Сунь-цзы перечисляет случаи, когда особенно желательно сберечь жизни воинов и имущество мирных жителей. Он советует добиваться того, чтобы неприятельские войска или крепости сдавались без боя, а военная кампания не была продолжительной, ибо длительная война истощает казну и приносит лишние страдания людям.
"Завладевать Поднебесным миром нужно, руководствуясь целостностью", - гласит девиз Сунь-цзы. И в этом пункте его прагматические соображения уже поднимаются на высоту общего принципа стратегии. "Целостность" у Сунь-цзы есть обозначение систематического характера военной стратегии и имеет три основных измерения: она указывает на то, что война имеет тотальную природу, что стратегия охватывает все стороны военных действий и даже государственной политики и что, наконец, ход и результаты войны должны оцениваться в совокупности всех факторов. Победа, упоминает Сунь-цзы, тоже должна быть "полной", или "всесторонней".
Но как определяется тот акт "следования", который является подлинным фокусом китайской стратегии и выступает альтернативой всякому произвольному и насильственному, подчинённому внеположенной ему цели действию? Прямого ответа на этот вопрос мы в китайских военных канонах не найдём - несомненно, по той же причине, по которой китайская мысль не склонна различать цель и средства, а истинное знание стратегического искусства, согласно Сюнь-цзы, не может быть общепонятным и общедоступным. Главная трудность здесь в том, что речь идёт о действии или, точнее, деятельности, которая превосходит противоположность субъекта и объекта. Термин "следование" удостоверяет отсутствие такого противопоставления. В нём нет никакого трансцендентального основания, устанавливаемого субъектом. Но было бы неверно отождествлять его с инертностью или даже "ответной реакцией" на действие другого. Как раз наоборот: "следование" у Сюнь-цзы сопряжено с владением инициативой и даже способностью опережать, упреждать его действия. В чём тут дело?
Надо принять во внимание, что практика предполагает последовательность "предшествующего" и "последующего" измерений деятельности: всякое действие предваряется неким "первичным импульсом", сокровенным "семенем" его внешней формы, которые не могут быть исчерпаны предметным знанием. Реальным прообразом такой априорно-синтетической цельности опыта является динамическое единство живого организма, всегда уже заданное чувственному восприятию и рефлексии и в значительной мере - через посредничество культурных норм, задающих условия для того и другого. Неслучайно в китайской традиции знание имеет аффективную природу, а "действие Пути" отождествляется с интуицией "спонтанного скручивания Одного Тела".
Мудрость стратега состоит в прозрении этой символической глубины опыта и наполнении её "сердечной волей", которая, как нам уже известно, есть не объект или сущность, а чистая предельность, вечносущее различение. Следование осуществляется на этом уровне "семян" вещей; оно делает возможным, предвосхищает собою все конечные, видимые действия. Действовать, следуя противнику, означает, по Сунь-цзы, возвращаться к первичному импульсу деятельности, преодолевая зависимость от её "последующих", внешних форм. Для "разумного полководца" всё внешнее служит лишь знаками, указующими путь к внутренней реальности. Но это действие имеет характер выявления дифференциальной связи между мгновением актуализации (дух, решающий удар в боевом противоборстве) и бесконечной длительностью реализации (тело, потенциал обстановки). Единство того и другого есть именно дифференциальное отношение, выявляющееся через различение. В китайской традиции оно определялось как "утончённое соответствие" (мяо ин), то есть единство, превосходящее логику тождества и различия.
Внутренняя реальность "семян" явлений обладает абсолютной действенностью, потому что она есть всепроницающая предельность существования или, если угодно, функциональность всех функций. В этой точке предельной открытости и вселенского скрещения, вездесущей "встречи" сил импульс действия пронизывает весь мир, оказывая неодолимое воздействие на всё сущее. Вот почему целостность и полнота стратегического "следования" у Сунь-цзы совпадает с предельной конкретностью действия и его полной адекватностью "текущему моменту". Стратег должен быть именно "сосредоточен на одном", "действовать от единого сердца" - у него просто нет иного способа добиться "полной победы". Иллюстрацией такого активного следования как реализации стратегической цельности служит приведённый выше образ мифической "змеи с горы Чаншань". Примечательно, что в метафоре Сунь-цзы единство войска предстаёт не субстанциональным, а чисто функциональным: его нельзя свести к формальным принципам или правилам, оно проявляется внезапно благодаря воздействию извне и в точке приложения силы носит характер скорее уступки. Сам образ змеи внушает идею единства текучего и деятельного, сокрытого как раз там, где видимая форма кажется расплывающейся, рассеивающейся в пространстве, преображающейся в серию явлений. Как не упомянуть в связи с этим образ столь почитаемого в Китае дракона - существа, которое "не имеет постоянной формы" и предстаёт олицетворением самого "потенциала" обстановки.
Одно из интересных последствий идеала "целостности" у Сунь-цзы - внимание китайских знатоков стратегии к психологической стороне военной кампании, к подавлению воли противника. Сунь Бинь, например, считает "покорение сердец" неприятельских воинов высшим проявлением "пути войны". Сунь-цзы напоминает, что "у полководца можно отнять его волю", и даёт довольно подробные рекомендации, как вести боевые действия с учётом духовного состояния войска. Тут есть своя метафизическая подоплёка: на уровне пред-видения, в континууме вселенской событийности, где всё пребывает "вблизи" друг друга, но не существует "своего" и "чужого", отождествление с прото-действием Пути, или виртуальным импульсом внешних форм, воплощает абсолютную эффективность и позволяет одержать верх ещё до того, как конфликт проявится вовне. В Китае это называлось "победить посредством небесного устрашения". Небо здесь указывает на матрицу бытия как чистую рассеянную структуру. Разложение сущих форм, подобно расщеплению атома, высвобождает первозданную энергию бытия, обеспечивающую безупречную эффективность стратегии. Настоящая победа должна одерживаться без боя.
Стратегия, обречённая на успех
Начиная с Сунь-цзы, китайские знатоки стратегии не устают повторять, что на войне не может быть ничего постоянного, что всякая эффективная стратегия - это непрерывные перемены. Посмотрим, какое значение имеет этот тезис применительно к стратегическому действию.
В военном каноне Сунь-цзы понятие перемен включает в себя несколько измерений. Наиболее простой и очевидный вид следования-превращения касается взаимосвязи природной среды и действий войска. Позиции и манёвры полевой армии должны "следовать" условиям местности, и Сунь-цзы со свойственной ему педантичностью указывает, как нужно действовать воинам в различных "типовых ситуациях": на горном склоне и в ущелье, на равнине и в болоте, в лесу и на возвышенности, у берега реки и на воде. Китайская стратегическая концепция содержит подробную классификацию типов стратегической обстановки с учётом местоположения войска на театре военных действий - находятся ли войска на территории собственного царства, на землях противника или на местности, достижимой для армий сразу нескольких государств, насколько велика опасность, исходящая от противника, и проч. В любом случае смысл состоит в том, чтобы привести действия войск в соответствие с качеством, или, как выражается Сунь-цзы, "потенциалом" сложившейся обстановки.
Ещё большее значение имеют "перемены" войска в условиях боевых действий. Для описания диспозиции и манёвров войска в такого рода предбоевой обстановке Сунь-цзы, а вслед за ним и вся военная традиция Китая пользуются двумя парами понятий. Одну из них составляет оппозиция между так называемыми "регулярными", или "обычными" (букв, "прямыми" - чжэн) и "нерегулярными", "необычными" (ци) факторами диспозиции. Оба понятия имели в Древнем Китае весьма широкий спектр значений. Так, в рамках государственной политики "прямые" меры нередко соотносили с действиями законными и нравственно оправданными, а "нерегулярные" факторы - с военными хитростями, позволяющими побеждать противников силой. Применительно же к боевой тактике "прямые" действия соотносились с построением войск, завязывающих бой или принимающих на себя лобовой удар противника, а под "нерегулярными" силами подразумевались те отряды, которые наносили неожиданный удар с фланга или тыла, тем самым решая исход сражения. В военном трактате Сунь Биня мы встречаем ещё более отвлечённую формулировку:
"Формой отвечать на форму - это регулярное действие, а подчинять форму посредством бесформенного - это необычное действие. Неисчерпаемость регулярных и необычных действий обусловлена фактором различения".
Другая пара терминов - это оппозиция "наполненного" и "пустого" в построении войск. Оба понятия играли важную роль в позднейшей философской мысли Китая, но у Сунь-цзы они имеют прежде всего практическое значение: речь идёт о сильных и слабых местах в боевой позиции. Соответственно, "разумный полководец", согласно Сунь-цзы, знает "наполненные" и "пустые" места как у собственных, так и у неприятельских войск, а потому может "избегать наполненных мест и наносить удар в пустое место". Подобное умение - необходимая предпосылка победы.
Действительная стратегическая значимость указанных оппозиций заключается, однако, не столько в них самих, сколько в моменте их взаимодействия, в "неисчерпаемости перемен" того и другого. Искусство войны, или, по Сунь-цзы, "путь обмана", как раз и состоит в том, чтобы одно переходило в другое и представало как это другое, чтобы "пустота" и "наполненность", "регулярные" и "нерегулярные" действия сменяли друг друга, как идут друг за другом "четыре времени года" или "солнце и луна" в небесах. Древний полководец Цао Цао давал на этот счёт более конкретные рекомендации, учитывавшие соотношения собственных и неприятельских сил: "Если мои силы вдвое превосходят неприятельские, то у меня один приём - регулярный, а один - нерегулярный. Если мои силы впятеро превосходят неприятельские, тогда на три регулярных приёма должны приходиться два нерегулярных".