Оппозиция "регулярных" и "нерегулярных" манёвров свойственна каждому отдельному эпизоду военных действий. Но что можно сказать о круговороте боевых диспозиций, взятом как единое целое, как бесконечно развёртывающийся процесс? Такой круговорот имеет своим прообразом не-мыслимый, не имеющий начала и конца, не имеющий пространственного и временного измерения круговорот Великого Пути, в рамках которого снимается различие между актуальным и виртуальным. В свете этого круговорота, составляющего действительную природу "сокровенного импульса" бытийственных перемен, различие между "пустотой" и "наполненностью", "регулярностью" и "внезапностью" теряет предметное содержание, становится скорее символическим, при том, что сами понятия "регулярного" и "нерегулярного" будут постоянно видоизменяться, получать новый образ и новое выражение. Неспособный к "внутреннему постижению" противник, то есть такой, который судит по видимости вещей и в рамках отдельных эпизодов кампании, в конце концов перестаёт понимать, где сокрыт подлинный источник силы противостоящего ему войска. Залог успеха в военной кампании, говорит Сунь-цзы, - это умение "выдать пустое за наполненное, а регулярное - за нерегулярное". Подобная двусмысленность статуса явлений есть, как легко видеть, необходимое условие осуществления стратегии.
Эта круговая динамика боевой диспозиции в каждом отдельном моменте своего развёртывания предполагает несовпадение видимого и действительного. Даже в боевом построении подразделения движение его отдельных отрядов по кругу должны, по мысли Сунь-цзы, создать впечатление хаоса и неразберихи при наличии прочного порядка в войсках как целостной единицы. Несовпадение реального содержания боевой диспозиции и её внешнего образа - один из важнейших постулатов китайской стратегии. Между тем, повторим, одно отнюдь не противостоит другому как метафизическая сущность, ведь оба члена оппозиции вовлечены в единый поток событийности, а потому друг друга обуславливают и дополняют, или, по словам Сунь-цзы, - "порождают друг друга". В этом пункте Сунь-цзы начинает говорить языком диалектики Лао-цзы, утверждая, что "беспорядок рождается из порядка, трусость рождается из храбрости, слабость рождается из силы". Получаются, что "в свете Пути" противоположности настолько же различны, насколько и подобны друг другу. Не такова ли природа круга: образа движения, воплощающего постоянство?
Вся "хитрость" военного искусства Сунь-цзы состоит в этом неопределённом, текучем характере отношений между различными аспектами боевой диспозиции, а также проявлениями и сущностью стратегического действия как образа Великого Пути. Как возможен образ одновременно реальный и нереальный и даже, точнее сказать, реальный именно в своей иллюзорности? Мы касаемся здесь важнейшего, но вместе с тем почти неизученного вопроса китайской традиции - вопроса о том, каким образом мельчайшие жизненные метаморфозы, "семена" вещей, улавливаемые сверхчувствительным "сердечным знанием" мудреца (назовём их микровосприятиями), превращаются в узнаваемые, доступные восприятию каждого образы физического мира (мы можем назвать их макровосприятиями). Мы имеем дело, очевидно, с процессом укрупнения этих утончённых различий (в пределе - пустотного чистого различения, в терминах Лао-цзы соответствующего безусловному "доверию"). Этот процесс предполагает выделение доминирующих качеств момента восприятия, а сделанный выбор, в свою очередь, определяет характер фиксируемых и закрепляемых в сознании образов - тех самых нормативных форм, которые составляют арсенал традиционной культуры. Выбор этих образов обусловлен эффективностью чистого различия, и полностью рационализировать его невозможно. Китайская традиция требует не умозрения, а погружения в неуследимые, вечно рассеивающиеся "истоки" опыта; духовное совершенствование в ней равнозначно повышению чувствительности. Недаром китайцы столь почтительно относились к такому канону, как "Книга Перемен", с его акцентом на сверхрассудочном "следовании метаморфозам". Не менее показательна и центральная для китайской традиции идея "тайной" передачи истины от учителя к ученику. Речь идёт о принципиально сокровенной реальности, которой можно только "доверять" и нельзя не доверять.
Как бы там ни было, в свете философемы Пути внешние образы не имеют прототипов в природном мире; они оказываются только подобиями природных образов. По сути же, они представляют собой результат укрупнения и огрубления микровосприятий внутреннего опыта, которые оформляются и кристаллизуются в культурной практике по образцу дифференциального счисления в математике, причём возникающие в сознании (псевдонатуралистические) макрообразы должны соответствовать нашим жизненным привычкам. В этом заключается большой соблазн для сознания, которое незаметно "подгоняет" свои переживания под привычные и потому "удобные" для себя схемы. Попросту говоря, сознание способно очень ловко обманывать себя. Вместе с тем, поскольку "семена" вещей вообще не имеют формы, нельзя считать макрообразы, полученные посредством интегрирования микровосприятий, только иллюзией. Во всяком случае, это иллюзия, которую невозможно противопоставить некоей опытной или умопостигаемой "действительности". Более того, как предмет духовной практики и средство символической коммуникации, типовые формы культуры вполне реальны. Нельзя только сводить их к понятиям инструментального разума, то есть к формам идеологии, которая, разрывая связь мысли с символическими истоками человеческой практики, вынуждена искать своё обоснование в так называемой "объективной действительности".
Возвращаясь к теме "возвратного движения Пути", мы можем сказать теперь, что в его свете все формы (в том числе и диспозиция войска) находят своё завершение в бес-форменном. Сунь-цзы так прямо и утверждает. Ему вторит Сунь Бинь, добавляя, что всеми формами владеет одно, которое есть одновременно единое и единственное и потому само формы не имеет:
"Война - это борьба форм за превосходство. Нет такой формы, которую нельзя было бы покорить, но нельзя знать форму, которая даёт превосходство…
Невозможно использовать превосходство одной формы для того, чтобы победить все формы. Поэтому то, благодаря чему можно владеть формой, есть одно. Но то, благодаря чему достигается победа, не может быть одним".
В сущности, природа круговорота Пути, его альфа и омега - это состояние бесформенного Хаоса. Однако если в начале круговорота мы застаём хаос первозданной нерасчленённости бытия (так называемое состояние Беспредельного - у цзи), то в конце его мы приходим к культивированному хаосу досконально эстетизированной, осмысленной до последних мелочей жизни - состоянию Великого Предела (тай цзи). Эти два вида Хаоса - природный и человеческий - подобны друг другу не логически, а так, как и полагается реальностям извечно текучим, ежемгновенно самоустраняющимся: они сходятся по своему пределу. Эту запредельную точку схождения несходного древние китайцы и называли Дао, или Великий Путь - путь всех путей. В Дао всё уникально и всё сообщительно, всё одновременно рождается и погибает, всё единственно и едино, всё изменяется - и ничто не преходит.
"Война - это путь обмана", - говорит Сунь-цзы, объединяя два по видимости несовместимых понятия: истину и ложь. Мы видим теперь, что он говорит это совершенно серьёзно, имея на то веские основания. Именно этот почти скандальный постулат лежит в основании всей системы китайской стратегии. Каждый манёвр искусного стратега изначально неоднозначен: он может восприниматься и как реальность, и как иллюзия. Более того, он обманчив в своей реальности и реален в своей обманчивости. У противника просто не остаётся шансов! Напротив, "разумный полководец" у Сунь-цзы имеет свободу выбора статуса манёвра и, следовательно, способен прочно владеть инициативой. Он сам определяет то, что принимают за "действительность".
Между тем круговорот метаморфоз реальности, взятый как целое, в его родовом моменте существования, выявляет ещё более высокий уровень "чистой со-бытийности", где "путь обмана" предстаёт в его непреходящем, абсолютном виде - как не-двойственность внутреннего импульса движения и его внешнего следа-следствия, то есть "предшествующего" и "последующего" моментов событийности. Напомним, что событийность - эта подлинная основа практики - принадлежит области "воли", или непроизвольного помышления, открытости "сердца" зиянию бытия, где личное сходится с вселенским, конечное - с бесконечным. "Правда" обмана здесь указывает на некую априорную и неизменную по отношению к актуальному опыту реальность, которая в зависимости от условностей культуры и личных предпочтений мыслителей может получать очень разные определения:, начиная с "литургической смыслонаправленности действия" Э. Левинаса и кончая "абсолютным воображением" К. Юнга.
В свете такого рода виртуальной глубины Пути как "вечного начинания" раскрывается временное измерение "обмана", которое предстаёт неисчислимым разрывом между символической матрицей практики и внешними формами. "Показывай формы противнику, а сам пребывай в бесформенном", - гласит максима Сунь-цзы. Эти слова лишний раз напоминают о том, что в китайской стратегии видимые, пространственные метаморфозы диспозиции войска очерчивают символическое пространство событийности, которое лишено протяжённости и являет собой, можно сказать, чистую длительность или "протекающую вечность" - символическую дистанцию между "семенем" и "плодом" событий. Именно такую природу имеет знаменитый китайский идеал духовного достижения гунфу, который означает, собственно, "свободное время", "время неделания". Гунфу - это действие, "адекватное времени в целом", отсутствие и покой, знаменующие творческое изобилие жизни, предельная наполненность вселенской пустоты. Как сама реальность Пути, оно может быть мыслимо лишь как (ра)схождение противоположностей, парадоксальное не-единство разрыва и преемственности, всеобщности и единичности.
Теперь мы можем перейти к рассмотрению такой самобытной и технически важной в китайской стратегии оппозиции, как оппозиция между "потенциалом обстановки", "стратегическим преимуществом" (ши) и решающим "ударом" (цзе, цзи). Как уже говорилось, этот "потенциал обстановки" воплощает силу бытийственного (само)превращения. Теперь мы можем добавить, что он не является силой чисто стихийной потому, что наращивается описанным выше круговоротом взаимопорождающих "форм" военных действий. Именно поэтому им можно "овладеть", хотя он недоступен для инструментального использования. Пожалуй, здесь будет уместно провести аналогию с ролью эмоции в нашей жизни: мы не можем ни произвольно сотворить чувство, ни даже прогнать его, но, отдаваясь чувству, мы способны достичь необыкновенной ясности и силы духа; одним словом, мы можем соработничать с чувством. "Разумный полководец" умеет вникать в потенциал обстановки и способствовать его усилению, но этот потенциал никогда не совпадает с поверхностными, явленными тенденциями. По сути, речь идёт всё о той же символической матрице культурной практики - реальности неформализуемой, связывающей воедино субъективное и объективное, сознательное и бессознательное, свободу и нормативность действия. Перед нами ещё один аспект "умного неделания" - бесконечной действенности, которая актуализируется только в потоке событий.
Будучи динамической реальностью, потенциал имеет точку приложения силы, чем и обусловлена его важность для стратегической теории. Вот здесь мы сталкиваемся, быть может, с самой загадочным тезисом китайской военной науки: накопленный потенциал "разряжается" одним молниеносным и сокрушительным для противника ударом, обозначавшимся словом "импульс" (цзи). Речь идёт, по существу, о мгновенной актуализации потенциала. Вот как разъясняется это понятие в упомянутой выше книге Цзе Сюаня: "Точка, к которой прилагается потенциал, - это импульс. Точка превращения во всяком событии - это импульс. Точка связанности вещей - это импульс. Своевременное действие - это импульс. То, что свершается перед глазами, - это импульс. А то, что происходит, когда отводишь глаза, не может быть импульсом. Когда успеваешь воспользоваться случаем, - обладаешь импульсом, а когда не можешь так поступить, - теряешь импульс. Тут нужно рассчитывать всё более глубоко, таить в себе всё более надёжно. Сие определяется знанием, а используется решимостью".
Чтобы понять, каким образом возможен такой удар, примем во внимание, что потенциал определяется всей совокупностью "обстоятельств момента", включая положение неприятельских войск, так что искусный стратег "знает" своего противника. "Знать" в данном случае означает знание именно "пустоты", внутренней слабости в позиции противника, его "ахиллесовой пяты", которая находится, впрочем, не на периферии, а в самой сердцевине неприятельской диспозиции - и нигде более. Сунь Бинь употребляет в этой связи очень примечательное, но впоследствии забытое понятие "предел в середине" (чжун цзи). Со своей стороны Сунь-цзы подчёркивал, что нападать нужно обязательно на то, что является "самым ценным" для противника. Говоря о природе такого нападения, он употребляет два классических образа: так стрела слетает с натянутого лука и сокол безукоризненно выверенным броском в мгновение ока настигает свою жертву.
Само же понятие удара обозначено у Сюнь-цзы словом, выражающим преимущественно идею ритма, - как можно предположить, некоего общего "ритма ситуации", музыки событийности. Удар, говорит Сунь-цзы, должен наноситься "накоротке" или "вблизи". И действительно: ритм событий, как напоминает рассказ Чжуан-цзы про искусного мясника, формирует как бы единое тело музыкального взаимодействия сил, в рамках которого, как внутри живого тела, все связи носят интимный характер, так что, по слову того же Чжуан-цзы, в рамках этого символического пространства "все вещи вмещают друг друга". Срединная "пустота" есть фокус сопряжения сил, составляющих данную форму, отчего воздействие на него вызывает мгновенный распад всей структуры. Так порой стеклянный стакан, упавший на пол, разбивается вдребезги, если удар приходится в его структурообразующую точку. Так же мгновенно распадалась туша быка под ножом необыкновенного мясника.
Но что позволяет "знающему стратегу" опознать местонахождение пустоты в стане противника? Не что иное, как собственная "сердечная пустота" - духовная просветлённость, равнозначная открытости, зиянию бытия. Подобное тянется к подобному и безошибочно находит его. Таким образом, у китайского стратега в действительности есть только один план, но такой, который не имеет внешней цели, а уводит "за пределы мыслимого", ибо он есть только "встреча пустоты с пустотой". Такая встреча не требует вмешательства рассудка. Когда удар наносится "своевременно" или "накоротке", это означает, что нападающий находится в непосредственном соприкосновении с противником, что он уже проник в жизненное пространство последнего. В этом тоже нет ничего удивительного, поскольку, как мы только что выяснили, речь идёт о "встрече пустоты с пустотой".
Операционально возможность такого схождения обусловлена наличием разрыва между внешним образом и внутренней (не)формой взаимодействия. Как мы уже знаем, явленные превращения "формы войска" относятся к реальной событийности мира, как тень относится к телу: первое не тождественно второму, но и не отлично от него, причём всякая форма есть одновременно и нечто "иное". Как бы ни оценивал противник, не достигший "всеобъемлющего видения", отдельные формы моей диспозиции - регулярными или нерегулярными, наполненными или пустыми и т. д., - он обречён… просчитаться! Поистине, бывают случаи, когда любой выбор оказывается ошибочным. Более того: когда противник ориентируется на внешние признаки силы, он уже фактически вступает в непосредственный контакт с противной стороной и незаметно для себя "раскрывается", делает себя уязвимым для нападения, ведь он укрепляет одни звенья своей позиции в ущерб другим. В одном месте, описывая решающий удар на войне, Сунь-цзы сравнивает уязвимую точку в позиции противника с щелью, которая образуется, когда "приоткрывают дверь": мудрый стратег умеет устремиться в эту щель, "подобно вырвавшемуся на свободу зайцу". До того момента, однако, он должен скрывать себя, быть "робким, как юная девушка".
Итак, преимущество победоносной стратегии заключается в самой возможности отождествления потенциала обстановки с любым из его внешних проявлений. Оттого же, как не раз подчёркивает Сунь-цзы, удар наносится именно там, где неприятель его не ожидает. Как мы уже знаем, мудрый стратег нацелен именно на "пустоту" в построении неприятельского войска, каковая всегда находится в самом центре его диспозиции, но поскольку у искусного полководца каждый манёвр может быть обманным, а противник не знает, откуда ждать удара, ему приходится распылять свои силы, невольно создавая бреши в своей позиции. Наносить же удар в "пустое место" неприятеля необходимо всей мощью своего войска. Тогда, по словам Сунь-цзы, соотношение сил будет десять против одного в пользу нападавших, так что успех нападения будет обеспечен.
Коль скоро любая обстановка имеет свой потенциал, реальное столкновение двух армий обязательно должно завершиться победой одной из сторон и поражением другой. Здесь позиция Сунь-цзы обнаруживает особенную близость взглядам, которые в Европе были впервые высказаны Никколо Макиавелли. Эта позиция требует признать, что в политике и в военной стратегии есть только две возможности: "вести других" или самому "быть ведомым другими". В Китае, как и в Европе, жизнь уподобляли театральному представлению, но только представлению кукольному, где люди делятся на кукол и кукловодов. Точно так же, потенциал власти реализуется в некоем консенсусе, безотчётном принятии подданными порядков, установленных в государстве. Правитель и народ связаны как бы молчаливым сговором, который не может оформиться ни в открытый договор, ни в секретный заговор.