- Так и видел. Семь ден назад это случилось. Вышел я из дома часов около одиннадцати вечера, до работы идти-то мне пять минут. Пошел туда, - показал он в сторону вокзала. - Слышу топот, как табун бежит. Смотрю, гонятся длинноволосые, человек пять-шесть, не меньше. Один вроде бы впереди, а остальные чуть поотстали, шага на три. Ну, думаю, куда бежать? Меня чуть с ног не сбили, хорошо успел посторониться, да к забору прижаться. Только и услышал - заорал кто-то: "Бей его один", потом еще раз. Посмотрел им вслед да пошел от греха подальше: ведь на смену заступать пора. Знать бы, конечно, такое дело, вступиться можно, а то вдруг просто поцапались, а мне бы ни за что, ни про что рога наломали. Потом двое суток меня не было дома.
Вершинин и Стрельников переглянулись.
- Почему же вы считаете, что речь идет именно об убийстве, - спросил Вершинин, - ведь на ваших глазах никакого убийства не произошло?
- На все сто уверен. Соседей моих и жену в прокуратуру вызывали, допрашивали. Они мне и рассказали потом. Смекнул сразу - по времени-то совпадает.
- Ничего себе "всех опросили", - вполголоса бросил Вершинин.
Стрельников сделал вид, что не слышит упрека.
- Не могли бы вы поточней сказать, сколько мимо вас пробежало парней? - спросил он.
- Сказал: пять-шесть. Нет… пять, точно пять. Один чуть впереди и четверо сзади.
- Опишите, пожалуйста, их внешность, одежду. Чеботарев задумался, вспоминая.
- Ну, например, - попытался помочь ему Вершинин, - может кто-нибудь из них был одет в светлое?
- В светлое, в светлое. - Чеботарев растерялся… - Не помню, честное слово, не помню. Промелькнули, как метеоры, где там разглядишь.
- Ну хоть какие на них были головные уборы?
- Не помню, - виновато ответил железнодорожник. - Кабы знать заранее, а то ведь… Драка и драка, мало ли их тут происходит.
- Печально, - с досадой пробормотал Вячеслав.
- Что знаю - выложил вам, как на духу, а врать зачем, я не из таких, - обиделся вдруг Чеботарев и пошел к дому.
- Как часто мы заблуждаемся в способности свидетеля или потерпевшего запомнить увиденное, - сказал Стрельников, когда железнодорожник ушел. - Сколько раз случалось слышать, как следователь допытывается у иного бедолаги: "Почему ты не заметил, как выглядит преступник, в чем он был одет, в каком направлении шел и так далее?" А тот только пыхтит и краснеет, да боится, что обвинят в укрывательстве. Что греха таить, и за самим такое водилось. А вот представь себя на месте Чеботарева. Спешишь на работу, мимо проносятся люди, миг, и все. Запомнишь ли их внешний вид? Где там!
- Это верно, - задумчиво отозвался Вершинин, - но спрашивать надо - вдруг в памяти свидетеля остались какие-то крохи, а через несколько дней он и их забудет. Сейчас Чеботарев вспомнил о выкрике, но через неделю мог забыть. Кстати, не кажется тебе странным этот выкрик: "Бей его один!"
- Какая странность? Бежит группа парней, преследуют друг друга, в запальчивости выкрикивают разные фразы.
- Правильно, может быть, и так. Но почему именно "бей его один". Ведь догоняют все, а бей один. Непонятно. Вот если бы просто: "бей его", тогда все понятно, но "один" не укладывается у меня в голове. Нет даже примитивной логики. Если бы один уже догонял жертву, а трое отстали, команда "бей его один" была бы понятна. Но ведь Чеботарев говорит, что четверо преследовавших бежали рядом, а тот, кто убегал, был впереди.
- Может, ошибается железнодорожник?
- Вряд ли. Он говорил убедительно. Стоит поразмышлять. Выкрик должен звучать или, как уже я сказал, просто "бей его" или "бей его, Витька, Колька или Сашка". Ладно, подумаем на досуге. Чуликова и Алпатьева детально проверили? - изменил Вершинин тему разговора.
- Да.
- Хорошо. Но все-таки пришли мне их завтра в прокуратуру, хочу сам поговорить. Как с вокзальными связями Шестакова?
- Каждый вечер у нас там задействованы оперативники и дружинники. Выявляем подозрительных, но пока безуспешно.
- А я берусь полностью выяснить окружение Шестакова в поселке, где он жил, в училище, у родственников. Твоя же задача, как и прежде, - вокзалы. Но смотреть там надо все тщательно, не так, как провели допрос жителей улицы.
- Да, тут действительно накладочка получилась, и я завтра спрошу кое с кого.
- Спрашивай, спрашивай. Ну, прощай, пора по домам.
ВСТРЕЧА С КУЛЕШОВЫМ
Визит к Кулешову Вершинин наметил на субботу. В вестибюле больницы он наткнулся на группу студентов в белых халатах. Из гардеробной выглянула рыхлая пожилая женщина с настороженным выражением лица.
- Мне к Кулешову в четвертую палату, - сказал Вершинин и протянул ей пальто.
- К нему нельзя, - безапелляционно заявила она и отодвинула пальто в сторону.
- Как это нельзя? - растерялся Вершинин.
- Нельзя и все. К нему не велено никого пускать. Только по разрешению врача.
В кабинете врача худенькая, остроносая женщина сосредоточенно делала какие-то пометки в журнале. Она вопросительно взглянула на вошедшего.
- Мне необходимо навестить Кулешова из четвертой палаты. Дайте указание пропустить меня, - тоном, не терпящим возражения, сказал Вячеслав.
- Это я запретила. Пока больного навещать нельзя, - она вновь склонилась к бумагам.
- Послушайте, я… - он уже хотел было сказать, кто он такой, и даже по привычке полез в карман за удостоверением, но вовремя спохватился: в такой ситуации удостоверение не поможет, а скорей помешает. Одно дело просто посетитель, а другое - следователь прокуратуры. - Послушайте, доктор, - тон его стал просительным, и женщина вновь подняла голову от стола. - Я прибыл сюда по личной просьбе Игоря Арсеньевича, переданной мне два дня назад. Он очень ждет моего прихода.
- Вы его родственник или знакомый? - поинтересовалась врач.
- Знакомый, хороший знакомый.
- Со вчерашнего дня мы не пропускаем к нему посетителей, за исключением жены: он в тяжелом состоянии.
- И все-таки я бы попросил вас пропустить меня.
- Хорошо, - сказала она. - Подождите минут пять, я сейчас вернусь.
Через некоторое время врач вернулась в сопровождении другой женщины. Лишь с большим трудом Вершинин узнал жену Кулешова.
- Игорь Арсентьевич ждет вас, - сказала она устало.
Вершинину принесли пропитанную больничным запахом накидку.
- Предупреждаю вас, - строго сказала врач. - Никаких разговоров на служебные темы. Больной тяжелый. В довершение к инфаркту у него начался отек легкого.
- О его службе я знаю не больше, чем он о моей.
- Ну и прекрасно. Инесса Владимировна, - показала она на жену Кулешова, - вас проводит.
У дверей палаты № 4 Кулешова остановилась и, глядя куда-то вниз, произнесла:
- Я останусь здесь, а вы заходите. Он ждет вас.
Вячеслав вошел в палату. Внутри стояли две кровати, но занятой оказалась лишь одна. Другая была чуть смята, и на ее спинке он заметил пуховый платок, без сомнения принадлежащий Инессе Владимировне. Больной лежал на спине, сухой профиль резко вычерчивался на фоне коричневой больничной стены. Кожа на скулах была туго натянута, тонкогубый рот чуть приоткрыт. Поверх одеяла неподвижно замерли желтые руки старика с выпукло выделявшимися на них фиолетовыми венами. Вершинин не узнал в лежащем Кулешова и беспомощно огляделся по сторонам. Человек медленно повернулся и чуть улыбнулся. Улыбка получилась вымученной, но именно в ней промелькнул прежний жизнерадостный Кулешов.
- Игорь Арсентьевич! В чем дело? Весна на дворе, а вы в такое время, здесь…
Тот в ответ вяло махнул длинной кистью, дав понять, что уловки ни к чему. Знаком он показал гостю на стул. Вершинин, стараясь не шуметь, осторожно уселся.
Кулешов с трудом разлепил сухие губы:
- Удивляетесь, Вячеслав Владимирович?
- Конечно, удивляюсь. Вы - и тут! Где-нибудь в горах на Чегете или Домбае я бы не удивился, но в больнице…
- Лежу десятый день на спине. Ощущение такое, словно она чужая: ватная и нечувствительная Впрочем, так стало сейчас, а сначала была невыносимая боль и желание любой ценой хоть секунду полежать на боку. Теперь этого желания нет, - тихо закончил он. - Человек привыкает ко всему.
- Понимаю, - отозвался Вячеслав, хотя таких ощущений не испытывал.
На некоторое время в палате повисло молчание. Кулешов отдыхал от длинной фразы, а Вершинин не знал, о чем говорить. Молчание нарушил больной.
- Второй раз со мной такая штука приключается. Год назад, правда, было значительно легче.
- Я бы никогда об этом и подумать не мог, - удивился Вячеслав.
- Когда мы с вами познакомились, я еще был здоров как бык и не знал, с какой стороны у меня сердце, а потом в течение последних полутора лет - микроинфаркт, а теперь вот, валяюсь тут, как покойник, - Кулешов опять замолчал, собираясь с силами, и закрыл глаза.
На минуту Вершинину показалось, что он уже не откроет их, и тогда он тронул больного за плечо. Веки у того вздрогнули. Вячеслав с недоумением думал, зачем он все-таки понадобился. Однако проявлять любопытство не стал и напряженно сидел, наблюдая за беспокойным лицом больного.
- Потревожил вас в выходной день, Вячеслав Владимирович, - начал так же неожиданно, как замолчал, Кулешов, - уж извините. Посоветоваться хотелось.
- Какие могут быть извинения, Игорь Арсентьевич. Располагайте мной. Мне, правда, трудно понять, чем я могу вам быть полезен.
- Можете. Я ведь здесь не случайно.
Вершинин оторопел. Ему даже показалось, что он ослышался.
Тот сразу поправился:
- Я хотел сказать, что мой инфаркт - следствие деятельности кое-каких лиц, а не просто слабого состояния здоровья.
"О каких лицах он говорит?" - насторожился Вячеслав и тут же сообразил, что Кулешов, скорее всего, имеет в виду начальство. Ему стало неловко за этого прежде такого сильного человека, который теперь будет винить в своей болезни всех и вся.
- Мои беды начались с анонимки, - прервал его мысли больной. - С замызганного клочка бумаги со множеством орфографических ошибок. Какой-то "доброжелатель", он себя называл "искренне болеющий за интересы производства", сообщал начальству в объединение, что, мол, я и вор, и пьяница, изгоняю неугодных, окружаю себя подхалимами, раздаю им квартиры, нарушаю финансовую дисциплину и трудовое законодательство и так далее, и тому подобное.
Кулешов помолчал, собираясь с силами, а потом с вызовом продолжил:
- А завод, между тем, второе место в объединении занимал: план производства всегда перевыполнялся, построили новую столовую, поликлинику, два восьмидесятиквартирных дома.
Здесь он снова прервался, пытаясь уловить реакцию собеседника.
- Прислали из объединения комиссию во главе с главным инженером. Месяц проверяли, ревизию провели… Смотрели на меня, как на преступника. Сигналы, конечно, не подтвердились, но никто не извинился. Решил я сам анонимщика найти и… попал в фельетон, который назывался "Криминалист с сельмаша". Потом опять анонимка и снова комиссия. Тут я свалился в первый раз… Едва оправился от болезни, снова то же самое - содержание почти идентичное, и опять комиссия.
- Позвольте, Игорь Арсентьевич, - перебил его Вершинин, - если сигналы не подтверждались, почему же вы все принимаете так близко к сердцу?
- Да поймите же вы, ради бога, - тихо произнес Кулешов, - у нас ведь как: если пишут на руководителя, считается: нет дыма без огня. Я это почувствовал на себе. Мой "доброжелатель" указывает на кое-какие мелкие факты, которые подтверждаются.
- Какие, например?
- Ну, в частности, дал я команду механосборочному цеху работать в конце квартала в субботу, а с завкомом не согласовал. Потом намеки да недомолвки на какие-то мои взаимоотношения с одной работницей завода…
Кулешов замолчал и довольно продолжительное время лежал с закрытыми глазами.
- Извините, Игорь Арсентьевич, - осторожно коснулся его плеча Вершинин, - какие же непосредственно события предшествовали вашему теперешнему заболеванию?
- Завод все это время лихорадило, пошли неурядицы с планом. Вызвали меня на коллегию, а там один товарищ и говорит: "План он заваливает, видимо, правильно о нем сигнализируют". Выговор мне объявили, но я не по этому поводу переживаю. Раз план не тянешь, значит плохой руководитель. Обидно другое. Не будь анонимок, все шло бы иначе. А получается что? Все видят - явная клевета, но ты уже попал под подозрение. Вот и присылают комиссию за комиссией, а моему тайному "доброжелателю" только того и надо.
Больной тяжело замолчал. Дыхание вырывалось у него с хрипом.
- Насколько я понял вас, Игорь Арсентьевич, - осторожно заметил Вершинин, - вы хотите прибегнуть к моей помощи в розыске автора писем.
- Да, да, да. Вы правильно меня поняли. Я очень рассчитываю на вашу помощь, но не из-за желания отомстить. Нет. Вы должны, вы понимаете, вы обязаны разыскать этого человека, чтобы у других отбить охоту пачкать людей. Такие "доброжелатели" - страшные люди, ибо вредят мне не просто как человеку, а и как директору, что отрицательно сказывается на работе завода в целом. Но ведь не я один такой, ведь анонимки - явление нередкое. Вам наверняка приходилось сталкиваться с ними?
- Как вам сказать? В таком виде, как вы мне рассказали, не приходилось, а вообще-то бывало. Пишут. Иногда пишут правду.
- Часто подтверждается?
- Трудно сказать, так как чаще всего это набор из полуправды. С этой-то полуправдой обычно сложней всего разобраться.
- А проверяете всегда?
- Почти.
- Помогите мне. Я знаю, вы человек цепкий, если захотите помочь, безусловно поможете. Да не так это и трудно, если учесть, что ваши поиски будут ограничены рамками завода.
- Вы ошибаетесь. Поиски автора могут выйти далеко за пределы завода, но не это меня останавливает.
- А что же еще? Скажите.
- Прежде чем искать автора, мне надо убедиться, что в анонимках только клевета, но даже убедившись, я не всегда вправе заниматься расследованием.
- Почему же? - удивился Кулешов. - Я думал, следователь прокуратуры обязан пресечь любое, ставшее ему известным преступление. Во всяком случае так записано в законе, - с горечью закончил он.
- Правильно. Закон обязывает следователя пресекать преступления, но, к сожалению, считается, что клевета носит сугубо личный характер.
Произнося эти слова, Вячеслав, между тем, лихорадочно обдумывал, как поступить. Кулешов внушал ему доверие своей искренностью. Да и результат анонимок носил не только личный характер - срыв работы предприятия, серьезное заболевание директора.
- Здесь не только личное, - заволновался Игорь Арсентьевич. - Тут затронуты интересы производства, и меня оскорбляют не только как человека, но и как руководителя. Должна же за это существовать ответственность.
- Ответственность за клевету и оскорбление предусмотрена уголовным кодексом. Должность здесь не имеет значения.
- Меня совершенно не интересует мера наказания. Главное - вытащить мерзавца на свет божий, показать людям. Посмотрите, мол, какое пакостное насекомое. И тогда каждый рядом стоящий задумается и поймет, что клеветой заниматься небезопасно.
- Все правильно, Игорь Арсентьевич. Мысль ваша правильна, но есть еще одна загвоздка: клевета и оскорбление - дела частного обвинения. Понимаете?
Кулешов посмотрел на него с недоумением.
- Частного обвинения? - переспросил он. - Значит я сам должен идти в суд и обвинять. Но кого же? Я ведь не знаю кого, поэтому и обратился к вам.
- Смысл вы уловили правильно. Дела о клевете и оскорблении возбуждаются по жалобе потерпевших непосредственно судом. В жалобе обычно указывается виновное лицо. Суд возбуждает дело и приходит к определенному выводу: наказать или оправдать. Во всех случаях нужно указать, кто клеветник, сам суд его разыскивать не будет.
- Назвать виновного я не могу, боюсь ошибиться, оговорить человека, - больной заволновался, задвигался, еще больше побледнел. - Выходит, прокуратура в стороне?
- Не совсем. Прокурор по своему усмотрению может, конечно, возбудить любое дело, в том числе и такое, если оно имеет особое общественное значение.
- Я могу написать заявление на ваше имя или на имя прокурора Николая Николаевича Аверкина. Боюсь только коряво у меня получится сейчас, руками еще не совсем владею.
- Пока не спешите, не сегодня. Продумайте все. Если решитесь, пришлите мне заявление с женой.
- Считаете, передумаю? Напрасно. Для себя я решил окончательно и бесповоротно. Я понимаю - придется все поднимать, ворошить и грязное белье, но все равно не передумаю.
- Хорошо, - уступил Вершинин. - Допустим, я попытаюсь предпринять кое-какие шаги, посоветуюсь с прокурором, но вы-то хоть ориентировочно скажите, кого подозреваете. Это существенно облегчит мою задачу.
Кулешов замолчал и ушел в себя. Лицо его застыло, и только у виска пульсировала тонкая жилка. Вскоре он отрицательно качнул головой.
- Не могу. Один раз ошибся, второй - нельзя. Есть у меня подозрения, но боюсь толкнуть вас на неверный путь. Прочитайте фельетон в газете, я скажу жене, она вам принесет, поспрашивайте на заводе, там подскажут, кто у нас способен на такое, думаю и тот, кого я подозреваю, окажется в их числе.
Вершинин задумался. Разговор измотал и его. К определенному выводу он еще не пришел, однако расстраивать больного категорическим отказом не стал.
- Все письма можно взять в объединении вместе с материалами проверок, - пояснил Кулешов, принимая молчание Вершинина за согласие. - Они хранятся в архиве. Мое заявление жена принесет вам завтра.
Дверь бесшумно распахнулась. Легкое движение воздуха слегка шевельнуло слипшиеся волосы больного. Вошла врач. Взяв его руку, она нащупала пульс и поморщилась. Потом приладила на краю кровати тонометр и часто заработала резиновой грушей. Когда ртутный столбик дошел до конца шкалы, чуть повернула колесико у груши. Послышалось характерное шипение. Вячеслав перегнулся через спину женщины и заметил, как столбик конвульсивно дернулся на отметке 190. Кулешов дремал или просто от слабости не мог поднять веки.
- Уходите, - шепотом сказала врач, - ему стало хуже.
У выхода он оглянулся. Кулешов напоминал покойника.
"А ведь он может умереть, вполне может, - с горечью подумал Вершинин, - и тот самый "доброжелатель" будет потирать от удовольствия руки".
Инесса Владимировна стояла в коридоре и с отсутствующим видом смотрела в окно. Он не стал утешать ее и поторопился покинуть больницу.