Со временем я погорячилась, у меня ушло никак не меньше получалось. Не то чтобы я слишком старалась произвести на него впечатление, хотя и не без этого (все-таки не каждый вечер приходится ужинать с настоящей звездой), но процедура переодевания и нанесения макияжа заняла больше времени, чем я рассчитывала. Особенно долго пришлось возиться с лицом. Оказалось, что у меня обгорел на солнце нос и я долго думала, что с этим делать – краснота проступала даже сквозь толстый слой тонального крема. В конце концов я махнула на свой нос рукой, смыла крем и решила ограничиться только пудрой, руководствуясь старинным правилом: чего нельзя скрыть, хотя бы припудри. Лучше не стало, но я сделала все, что от меня зависело, а потому не несла никакой ответственности за последствия. Так уж получилось, что Саше приходилось общаться со мной именно в те моменты, когда я была не в лучшей форме. Видимо, такова моя судьба, да и вряд ли его можно удивить красотой. Чего-чего, а красоток он наверняка перевидел немало. С одеждой тоже мудрить особенно не пришлось. У меня с собой было всего одно платье, в котором можно было появиться в ресторане, правда с некоторой натяжкой, так что выбирать было не из чего. Когда через полчаса я предстала перед Гордеевым в, так сказать, парадно-выходном варианте, он проявил себя как истинный мужчина, то есть ничего не сказал. Подозреваю, что просто не заметил никаких изменений.
Когда мы загружались в его шикарный "глазастый" мерс, с заднего двора все еще доносились завывания вентилятора – Ромка колдовал над любимым монстром.
ГЛАВА 25
До ресторанчика пришлось добираться часа полтора, он оказался совсем небольшим, но уютным и с хорошей кухней. Публика, которой было на удивление много, была одета весьма демократично, так что мое простенькое платье не слишком бросалось в глаза. Предоставив Саше право сделать заказ, я потихоньку осмотрелась и отметила кое-что интересное. Тем временем вежливый официант уставил тол закусками, разлил вино и тактично удалился, не забыв зажечь на нашем столике свечу. Единственное, что я выбирала сама, это вино. Сашу несколько удивил мой выбор, так как французским винам и шампанскому я предпочла крымский мускат, который предпочитала всему остальному.
– Странный выбор. – Сказал он, разглядывая медового цвета напиток в своем бокале. – Это попытка проявить свою оригинальность?
– Вовсе нет. Просто мне нравятся массандровские вина. Ими и цари не брезговали. Николай второй, например. – Обиженно ответила я, бросая на него воинственный взгляд.
Но Саша воевать со мной не собирался.
– Желание дамы закон. – Он сделал глоток из своего бокала. – Вино, кстати, действительно неплохое.
– Рада, что такой знаток, как ты, его оценил. – Фыркнула я. – Но задаваться не стоит. А то я слышала, что все эти хваленые ценители вин на самом деле ничего не смыслят.
– Как это?
– Очень просто. Один дотошный товарищ провел эксперимент.
Пригласил самых лучших дегустаторов и предложил им попробовать два вида красного вина, чтобы определить лучшее. Только для чистоты эксперимента взял и поменял их местами. То есть, в бутылку с благородным бордо налил какое-то дешевое винцо, а в дешевую бутылку, соответственно, перелил бордо. И никто ничего не заметил. На этом он не успокоился и угостил знатоков подкрашенным белым вином, выдавая его за красное. И снова никто ничего не заметил. Ясно?
– И где было дело? – Засмеялся Александр.
– Понятия не имею, кажется, во Франции, но главное не в этом.
– А в чем же?
– Не надо воображать. Просто пей и получай удовольствие.
Пикировка пошла нам на пользу. Некоторая скованность прошла, мы почувствовали себя более непринужденно. Саша оказался приятным собеседником. Я устала смеяться, слушая забавные истории, которые он рассказывал о своих гастролях, не забывая время от времени ненавязчиво дотрагиваться до тех частей моего тела, до которых мог дотянуться. После второй бутылки муската он уже практически не выпускал из рук моих пальцев, а я начала всерьез обдумывать, готова ли сегодня к полному разоблачению, то есть, не будут ли, к примеру, мои ноги соперничать с его трехдневной щетиной. Выводы были сделаны вполне благоприятные, но в ту минуту, когда я была уже готова пасть ему на грудь, я вдруг снова заметила нечто, показавшееся мне подозрительным сразу, как только мы вошли в ресторан. Саша в это момент как раз жаловался, что внезапная популярность мешает его личной жизни.
Я сочувственно кивнула и сообщила:
– Верно, твоя жизнь не сахар. Все время на виду. Вот завтра, например, во всех газетах напишут о тебе. Думаю, сообщение о твоей новой любовнице поместят на первой полосе. В крайнем случае, отведут под это дело цветной разворот.
– Что? – Удивился мой кавалер. – Какой еще разворот?
– Ну как же. Ты весь вечер вьешься вокруг меня сизым голубем, коленки гладишь, а вон за тем столиком, в глубине, один парень то и дело щелкает тебя на пленку. Я его знаю. Сказать, из какой он газеты? – Невинно хлопая глазами, выдала я.
Гордеев нервно оглянулся, заметил журналиста и негромко выругался.
– Что, струсил? Думал, что сельские забавы на лоне природы останутся втайне?
– Я?! Струсил?
Саша принялся было оправдываться, понимая, что выглядит в моих глазах не лучшим образом, но я остановила его:
– Брось оправдываться. Я не обижаюсь.
Он нахмурился, еще раз обернулся и выпалил:
– Есть идея. Пойдем.
– Куда?
– Пойдем. – Продолжал настаивать он.
Я встала и протянула ему руку, одновременно отметив, что солнечное вино сделало свое дело, я чувствую себя легкой как воздушный шарик и готовой на подвиги. Решив, что он собирается спасаться от вездесущего журналюги бегством, я была удивлена, когда он потащил меня на небольшую танцевальную площадку в центре зала, где лениво обжимались несколько пар. Журналист оживился, фотовспышки защелкали уже в открытую. Гордеев, как будто не замечая этого безобразия, продолжал танцевать. Так продолжалось до тех пор, пока у журналиста не кончилась пленка.
– А теперь наступает час расплаты. – Хладнокровно сказал он.
Прежде чем я успела опомниться, его сильные руки крепко обняли меня, привлекая. Он притянул мою голову к себе и страстно поцеловал. Фотограф вскочил со своего места, суетливо перезаряжая фотоаппарат. Делал он это долго, судя по тому, что поцелуй длился целую вечность. К тому моменту, когда журналист был во всеоружии, Александр уже вел меня обратно за столик, галантно поддерживая под локоток.
– Это было жестоко! – Давясь от смеха, сказала я, видя растерянное лицо несчастного папарацци. – Кстати, завтра, когда он сообщит о своем проколе в редакции своей газеты, его вполне могут уволить.
– Он это заслужил. – Усмехнулся Гордеев, хотя я благодарен ему за возможность поцеловать тебя.
– Хочешь сказать, что воспользовался моментом?
– Угу. Не уверен, что в другом месте и в другое время не получил бы по уху.
Выпив за успех проведенной операции, мы покинули гостеприимное заведение, прихватив с собой третью по счету бутылку муската. Обратную дорогу я помню ровно до половины. Не знаю, что это на меня нашло, но я, кажется уснула и о том, что было дальше, не имею ни малейшего представления.
В какое-то мгновение я проснулась уже в комнате. Было темно. Окно возле кровати ярко освещала луна. В голове отчаянно шумело, у меня не было сил повернуть ее и я, не задумываясь над тем, что это за окно и какая, собственно комната, собралась побыстрее закрыть глаза, но что-то мне помешало. Вот только что темный проем окна был пуст, теперь же к стеклу прижималась чья-то ладонь. Тонкие, неестественно бледные пальцы поначалу оставались неподвижными, затем принялись царапать стекло блинными твердыми ногтями.
Не понимая, явь это или кошмар, я зажмурилась, чтобы отогнать видение. Когда я их открыла, руки уже не было. Соображала я плохо, поэтому увиденное не произвело на меня сильного впечатления. Я снова заснула, чтобы утром проснуться посреди самого настоящего кошмара.
К моему ужасу, поутру выяснилось, что я, абсолютно голая, лежу в чужой постели. Обстановка ярко освещенной утренним солнцем комнаты совершенно незнакомая, но хуже всего то, что я никак не могла понять – где я и как здесь очутилась. Насколько я могла судить, в комнате никого, кроме меня не было, но вторая подушка была смята, а простыня сбита. Значит, кто-то составлял мне компанию этой ночью. Вспомнив, с кем провела предыдущий вечер, я почувствовала себя более, чем скверно. Закутавшись в одеяло, я сползла с кровати и побежала в ванную, прихватив с собой аккуратно висящую на стуле одежду. Торопливо натягивая на себя платье, я проклинала все на свете, мечтая поскорее удрать из этой спальни, желательно, до возвращения хозяина. Когда я через пять минут всунула голову из ванной, мечты мои с грохотом обрушились на пол, так как на диване, прямо напротив ванной, сидел Гордеев и ухмылялся, как кот, только что проглотивший живую рыбу.
– Доброе утро! – Как ни в чем не бывало, приветствовал меня этот тип. Я пробормотала что-то в ответ, выползла из ванной и осторожно положила одеяло на кровать. Стараясь, казаться незаметной, я, красная, как рак, стала бочком пробираться к выходу, молясь про себя, чтобы Гордеев не вздумал отпустить какие-нибудь комментарии на мой счет. Меня удручал не столько сам факт грехопадения, сколько полное отсутствие хоть каких-нибудь воспоминаний об этом акте, то есть – факте. Тьфу, как ни крути, получается пошлятина.
Гордеев оправдал мои надежды и, глядя на мои маневры с некоторым удивлением, хранил полное молчание до тех самых пор, пока я, все так же бочком, не добралась до двери. Взявшись уже за ручку, я не выдержала, обернулась и, пряча глаза, сдавленно спросила:
– Послушай, а сегодня ночью…Ну, я только хотела спросить…Я…То есть, мы с тобой…? – Я умоляюще уставилась на него, желая немедленно провалиться сквозь землю.
– Солнце мое, – с серьезным видом изрек Саша, – обо мне, конечно, много чего понаписано в прессе, но некрофилом я не являюсь, признаюсь тебе, положа руку на сердце.
– В каком смысле некрофилом? – Оторопела я, не понимая, с какой стати он морочит мне голову.
– В прямом. Я не насилую трупы.
– Трупы?
– Именно. Ты сегодня ночью была трупом, поэтому…
– То есть ничего не было? – Не веря своему счастью, спросила я.
– Ну, разве что пришлось тебя раздеть. Ты упала в траву, когда выходила из машины, испачкалась и вымокла в росе до нитки.
О, господи, я еще и падала! Тут новые подозрения зашевелились в моей голове и я настороженно спросила:
– Почему же ты не отвел меня в мою комнату? Она на первом этаже, и это было бы удобнее, чем затаскивать меня на второй.
– Не хочется тебя огорчать, но ты вчера была несколько…рассеянна и умудрилась выронить где-то сумочку с ключами. Ночью я не смог ее отыскать, зато нашел ее сегодня утром. Правда, пришлось встать пораньше…Смотри!
Он ловко вытащил из-за спины мою сумку и повертел ей в воздухе, предлагая мне подойти и забрать свою собственность. Чувствуя себя уничтоженной, я глубоко вздохнула, не решаясь сдвинуться с места. Уйти без сумки, а, значит, и без ключа, было невозможно, но и подойти к нему было выше моих сил. Я могла бы простоять так достаточно долго, но Гордеев сам поднялся, подошел ко мне вплотную и вложил сумочку в мою руку.
– Спасибо, – промямлила я, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
– Это тебе спасибо. Вечер был чудесный. – Негромко сказал он. Я подняла глаза, думая, что увижу на его лице насмешку, но он смотрел совсем иначе. Я и сама не знаю, как, но мне почему-то стало жарко от его взгляда. Я поспешно юркнула в коридор, торопясь укрыться в своей комнате. Мне нужно было побыть одной.
Сегодня было паршивое утро. Сплошные разочарования. Ни одно из моих желаний не исполнялось. Не исполнилось и желание остаться одной и обдумать ту дерьмовую ситуацию, в которую я угодила по собственной неосторожности. Не прошло и пятнадцати минут с того момента, как я уединилась со своими невеселыми думами, как в коридоре наметилось оживленное движение, необычное для такого раннего часа – было всего семь утра. До меня доносились возбужденные голоса, хлопали двери, кто-то носился взад вперед по коридору. Мне в комнату требовательно постучали. Я не стала делать вид, что меня нет, хотя, каюсь, было поначалу такое желание, но что-то подсказывало – случилось нечто из ряда вон выходящее. Так оно и оказалось, действительно, случилось и именно "из ряда вон", если это подходящее название для самоубийства.
ГЛАВА 26
Люди толпились возле настежь распахнутой двери комнаты на втором этаже, загораживая проход. Одеты все были кое-как, так как многих страшное известие подняло с постели. На бледных лицах – испуг и недоумение. До меня доносились обрывки фраз:
– Почему?
– Где тело?
– Милицию кто-нибудь вызвал?
– Может, скорую надо вызвать?
– Какая скорая? Тело же окоченело.
От шелестящего, какого-то бесплотного звука негромких голосов меня начал колотить озноб. Я никак не могла понять, чья это комната, в голове все путалось, а спросить я не решалась. Точно сомнабула, я протиснулась сквозь толпу и вошла в чужую комнату. Никто меня не остановил и я пошла дальше, туда, где на кафельном полу ванной комнаты лежало тело самоубийцы. Только увидев широко распахнутые мертвые глаза на спокойном, каком-то умиротворенном лице, я опомнилась. Зачем я здесь? Я снова посмотрела на лежащую внизу женщину. Сейчас, когда с ее лица исчезла гримаса высокомерия, она выглядела гораздо красивее и…благороднее. Странно, но смерть была ей к лицу. Марго, которая при жизни вызывала у меня брезгливое отвращение, теперь вызывала уважение, смешанное с жалостью.
Кто-то взял меня за плечо. Я оглянулась и увидела Кибиткина. Он выглядел испуганным. Его лицо осунулось, в глазах плескался ужас. Почему-то я подумала в тот момент, что человек, которого так пугает вид чужой смерти, не способен на убийство. В эту минуту я была практически уверена, что писатель не имеет отношения ни к смерти своей бывшей жены, ни к таинственному исчезновению девушек-секретарей.
– Нам нельзя здесь находиться. – Пробормотал он, отводя глаза от трупа. – Пойдемте, Андрэ. Давайте выйдем в коридор.
Он потянул меня за рукав к выходу, и поначалу я послушно качнулась в его сторону, но, сделав пару шагов, остановилась.
– Подождите, я сейчас.
– Но ведь нельзя. – Попробовал он возразить.
– Я ничего не трону, вы идите, я только на секундочку.
Кибиткину, я видела, невыносимо было находиться рядом с трупом, он судорожно дернул головой, что, очевидно, должно было означать согласие, и поспешно выскочил из комнаты, оставив меня одну. Я и сама не знала, зачем хотела задержаться. Превозмогая страх, я повернулась и еще раз посмотрела на Марго. "Надо закрыть ей глаза". – Мелькнула мысль. Я наклонилась, чтобы опустить ей веки. При этом старалась смотреть в сторону, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Взгляд упал на откинутую руку, тонкое запястье которой было перерезано острым ножом, который, весь в запекшейся крови, валялся рядом. Никогда не видел людей, перерезавших вены, но мне показалось, что крови было слишком мало, можно сказать, ее почти совсем не было. Я не знала, как это объяснить. Похоже, у Марго не сразу получилось добиться своей цели. Кроме глубокого пореза, который убил ее, я заметила еще два. Бедняга, до какого же отчаяния надо дойти, чтобы заставить себя вот так кромсать свою плоть, стремясь к смерти. Я не могла отвести взгляда от этих ран, две маленькие, с побелевшими краями, и одна глубокая, страшная. У меня закружилась голова, я покачнулась. Чтобы не упасть, оперлась рукой о кафельный пол. Рука Марго оказалась прямо перед моими глазами. Прежде чем я успела зажмуриться, я вдруг увидела, что маленькие раны выглядят странно. На первый взгляд совсем небольшие, они оказались очень глубокими. Я увидела две дырки с обескровленными краями, как будто Марго колола запястье, вместо того, чтобы его перерезать…
– Почему здесь находятся посторонние! – Раздался громовой голос у меня над головой. Я увидела до блеска начищенные ботинки, затем, по мере того, как поднимала голову, форменные брюки, китель и покрасневшее от злости лицо с поджатыми губами. Позади милиционера маячили еще несколько человек в форме.
Я поднялась на ноги, оказавшись на голову выше стража порядка. При этом он умудрялся смотреть на меня сверху вниз, переполненный справедливым возмущением.
– Что вы делаете рядом с трупом? – Сурово сдвинув брови, рявкнул он. – Вы кто вообще?
– Я ничего не трогала. – Попробовала я извиниться. – Хотела закрыть ей глаза, так полагается, но мне стало плохо.
– Что здесь полагается, а что нет – решать мне. Немедленно покиньте помещение и ждите вместе со всеми. Тыртычный, выведите гражданку.
Я могла бы покинуть помещение и без помощи Тыртычного, молодого милиционера с жирным пятном на форменных брюках и смачным запахом чеснока, Но возражать было бессмысленно. Поэтому, изображая покорность, я позволила взять себя за локоть и вывести в коридор, где все еще толпились члены съемочной группы. Увидев меня в сопровождении милиционера, да еще в такой недвусмысленной позе, некоторые ахнули, решив, видимо, что меня…как это?…повязали как предполагаемую преступницу.
– Подождите здесь, гражданочка. – Строго сказал милиционер, отпуская мой локоть. Едва он скрылся за дверью, которую тщательно закрыл за собой, как меня обступили со всех сторон:
– За что он тебя?
– В чем тебя подозревают? – Со всех сторон посыпались вопросы. Я не знала, как себя вести, не оправдываться, же в самом деле.
– Оставьте ее в покое. – Неожиданно пришел мне на выручку Гордеев, которого я поначалу не заметила. – Андрюшка ни при чем. Она провела весь вечер и ночь вместе со мной.
Я скривилась. М-да, помог, называется. Вместо одной сенсации получилось сразу две. Одни изумленно-обиженные глаза Анжелики чего стоят.
Менты проторчали в доме до самого вечера. Скоро стало известно, что они придерживаются версии о том, что Маргарита Галицкая совершила самоубийство в состоянии аффекта. Версия подтверждалась тем, что каждый из опрашиваемых счел своим долгом живописать в красках вчерашние злополучные съемки. Надо отдать должное представителям правосудия: опрашивали они старательно и всех поголовно. Меня вызвали одной из последних. У двери комнаты, где проводился допрос, я столкнулась с Антоном. Снова, как и в самый первый раз я почувствовала к нему необъяснимую неприязнь. Лицо его было спокойно, только на губах играла странная, едва заметная усмешка. Мне почему-то подумалось, что он только что совершил какую-то гадость, или собирается совершить. Интересно, кому? Антон посторонился, пропуская меня внутрь, и даже придержал дверь рукой. Впервые мне бросились в глаза его длинные, острые ухоженные ногти, вызвавшие какое-то смутное воспоминание. Я посмотрела ему вслед. Он шел по коридору уверенной неторопливой походкой и, кажется, что-то насвистывал.