Он внимательно следил за необычными, выразительными глазами своей собеседницы. При всей заурядности остальных деталей её облика, глаза Агнессы Яковлевны жили какой-то совсем особой жизнью и казались словно бы чужими на ее лице, утомленном и рано постаревшем. Шумилов быстро понял, что движения ее глаз опережают слова, причём по их выражению можно наперёд "прочитать" тональность ответа ещё до того, как он произнесен.
- А что же поминки? Вы не поехали? - спросил как бы между делом Шумилов, пытаясь осторожно навести разговор на интересовавшую его тему.
- К остальным-то Кузнецовым? - Борщёва совершенно верно уловила недосказанную часть вопроса. - Нет, как видите, не поехала, и Машеньку не повезла. Да нас там, собственно, и не ждал никто.
Шумилов открыл было рот для нового наводящего вопроса, но Борщёва и без того объяснила смысл сказанного:
- Не желаю участвовать в этом фарсе. Кузнецовы сейчас изображают вселенскую скорбь… так что, пускай без нас…
- А кто назначен душеприказчиком покойного? Вы уж простите, что спрашиваю, но, поверьте, это не только из банального житейского любопытства.
- Никакого особенного секрета здесь нет, - сказала она устало. - Я просто-напросто не знаю. Думаю, старший брат Кузьмы, Егор Фёдорович, тот, что был на кладбище и первую горсть земли в могилу бросил. Мы ведь с Кузьмой в последние годы почти не общались, только "здравствуйте" и "до свидания". Теперь вот узнаю, что, оказывается, есть завещание, и завтра в конторе нотариуса Савицкого состоится его открытие. Я извещена запиской.
- А во сколько это произойдёт?
- Меня пригласили к одиннадцати часам утра. Контора нотариуса в Литейной части.
- Дочка покойного живёт у вас?
- И уже давно, практически с первого дня, когда про Кузьму стало известно.
- Что ж, вам и быть опекуном. Миссия и почётная, и ответственная. Агнесса Яковлевна, могу я вас спросить о покойном Кузнецове? Кузьма Фёдорович был плохим отцом?
- Знаете, - Агнесса Яковлевна опустила глаза, - о покойниках как говорится, либо хорошо, либо ничего. Так что я лучше помолчу.
Она действительно замолчала, видимо, не решаясь пускаться в какие бы то ни было откровения с посторонним человеком. Шумилов, видя, что молчание может затянуться, заговорил первым:
- Видите ли, в убийстве Кузьмы Федоровича сейчас обвинён человека. Причём, обвинён ложно, напрасно, я бы даже сказал облыжно. Я знаю сие абсолютно точно. Но помочь ему и тем более докопаться до истины можно только поняв, кто мог желать зла Кузнецову. Иными словами, только узнав неприглядные подробности его жизни.
Заинтригованный взгляд Борщёвой опять выдал её мысли до того, как она заговорила:
- Вы, что же, помогаете оправдаться арестованному?
- Именно.
- Вы, стало быть, ещё и присяжный поверенный?
- Нет, я не присяжный поверенный. Я просто тот человек, который может помочь арестанту.
Взгляд женщины выражал напряжённый мыслительный процесс, что протекал в её голове. Она явно пыталась осмыслить услышанное, но терялась в неизвестных ей связях.
- Вы поэтому и на кладбище появились? - наконец, спросила Борщёва.
- Именно поэтому.
- Немного нечестно с вашей стороны…
- Я искренне отвечаю на ваши вопросы. Что же здесь нечестного? - удивился Шумилов.
- Ну, - женщина запнулась, но Алексей уже был уверен в том, что она согласится ответить на его вопросы, - может быть, высшая справедливость как раз в том и состоит, чтобы шельмеца назвать шельмецом именно после смерти… Да, Кузьма Фёдорович был не только неважным отцом, но и вообще малопорядочным человеком. У них это семейное - братец его, которого вы на похоронах видели, тот тоже свою жену во гроб вогнал.
- То есть, вы полагаете, что Кузьма Фёдорович повинен в смерти вашей сестры?
- В известной степени. Знаете, когда мужчина невоздержан и в угоду своей похоти обрекает жену на мучения, подчас с риском для жизни, - этому, по-моему, нет прощения. После рождения Машеньки доктора предупредили Янину, что следующая беременность может её убить. Так оно и случилось. Можно подумать, ему мало было приключений на стороне. Вам, мужчинам, трудно понять… ну, а когда сестра умерла, я предложила ему отдать Машеньку в нашу семью. У меня трое своих детей, и Машеньке было бы у нас всяко лучше, чем с таким отцом, который ею всегда мало интересовался. Но он заартачился. Полагаю даже, что моё предложение его задело. Маша осталась с ним, а я часто её навещала, раза по три в неделю. Он нанял для Маши гувернантку, молодую девушку, скромную, воспитанную, образованную, из разночинной семьи. Машенька к ней очень привязалась, а дети ведь всегда чувствуют, кто к ним добр. Она и жила там же с ними, в квартире. И вот я стала замечать, что как будто что-то между нею и Кузьмой Фёдоровичем есть, вроде как симпатия взаимная.
- А как звали девицу?
- Карпухина Варвара, Варвара Игнатьевна. Но я вида не подала, что заметила, в конце концов, не моё это дело. Янину ведь не вернёшь, а они люди свободные. Она девица очень приличная, благонравная, не вертихвостка. А то, что бесприданница - так что ж? Он-то тоже не подарок: старшее её более чем вдвое, лысина, ребёнок на руках. Опять же к Машеньке она со всей душой. Знаете, Алексей Иванович, нет на свете несчастнее тех детей, которые со злой мачехой растут. Я даже молилась тайком, чтоб у них сладилось. И вдруг через год примерно Варвара Игнатьевна пропала. Прихожу как-то раз - Машенька вся в слезах, прислуга её успокоить не может. Оказывается, Кузьма Фёдорович гувернантку рассчитал, говорит, новую возьму. Удивилась я, но допытываться не стала. Машеньку только было жаль - тосковала очень, плакала. А через пару недель эта самая Варвара Игнатьевна пришла ко мне домой. Плакала, жаловалась на Кузьму Фёдоровича. Оказывается, он её совратил, обещал жениться. А как узнал, что ей предстоит родить - от него ведь, шельмеца! - немедля дал расчет и десять рублей денег. Каково? Живи, как хочешь. И она оказалась безо всякой поддержки: на новое место не устроиться, жить не на что, впереди - бесчестье и позор. Я была страшно возмущена. Конечно, её доля вины тут тоже есть, что не соблюла себя, но… Уж коли ты вторгаешься в чужую жизнь, то должен отвечать за все последствия! Не по Божески так себя с людьми вести, не по-человечески! Тем более речь идет о совсем молодой и, в общем-то беззащитной особе, за которую и постоять-то некому.
- И чем же всё закончилось?
- Я поехала к нему и всё выложила начистоту, что про него думаю. А он ничуть не смутился, дескать, я не мальчик, чтобы нравоучения выслушивать. А жениться, дескать, я и не думал, пусть девица не фантазирует. Хватит, говорит, пожил при жениной юбке, хочу, дескать, в свое удовольствие теперь пожить. Тогда я сказала, что он должен принять участие в судьбе девушки. А он только рассмеялся мне в лицо, говорит, ни копейки не дам, пусть в приют снесёт, коли не нужен ребенок. Вы знаете, Алексей Иванович, на меня после этих слов вообще затмение нашло, уж и не помню, что я там ему наговорила - про то, что Машу у него заберу, до суда дойду, трепать его имя стану на всех перекрёстках, опозорю на всю столицу… Но, как ни странно, это возымело свое действие. Чего он больше испугался - огласки, осуждения знакомых или одиночества в надвигающейся старости - уж и не знаю. А только тут же принёс мне из кабинета четыре банковских облигации на предъявителя по 500 рублей каждая - это чтоб я Варваре вручила. А я с тех пор с ним вообще перестала общаться. Либо в его отсутствие к Машеньке приезжала, либо она к нам ездила.
- Машеньке сколько тогда было?
- Шесть лет.
- А что потом приключилось с Варварой Игнатьевной?
- На те деньги, что Кузьма передал, она кое-как утроилась, квартиру сняла. Я её видела ещё раз спустя месяца четыре. Она письмо прислала, в котором сообщала, что родила девочку. Я собрала узелок с детскими вещами, что от моих малышей остались, и поехала её навестить, она в Кузнечном переулке жила, у Владимирского собора. Хорошенькая такая девочка у неё родилась, глазки голубые… А через полгода она ещё одно письмо прислала, представьте, на свадьбу приглашала. Но я ограничилась подарком. С тех пор я о ней больше ничего не слышала.
- Я сильно подозреваю, Агнесса Яковлевна, что после Варвары у Кузьмы Фёдоровича пассии стали сменять одна другую с завидной регулярностью, - предположил Шумилов.
- Я этого не знаю. Но думаю, что люди не меняются, - она устремила глаза куда-то вдаль, вспоминая прошлое. - А вообще… наверное, это Господь покарал его так за грехи. Руками других людей, конечно, руками этого самого убийцы… Причинённые зло и обида имеют свойство возвращаться и обрушиваются с десятикратной силой на голову того, кто их сотворил. Скажете, неправда?
- Отчего же? Скажу, правда. Имею перед глазами множество примеров такого рода. Агнесса Яковлевна, а Кузьма Фёдорович был хорошим домовладельцем?
- Пока была жива Янина, домами занималась она, это было её приданое. А после её смерти Кузьма Фёдорович вышел в отставку и принялся сам руководить. Приказчиков сменил - дескать, воровали. Я с тех пор, как с ним разругалась, ничего про его дела не слышала.
- Агнесса Яковлевна, а теперь последний вопрос: где в последнее время жил Кузнецов с дочерью?
- Вас интересует точный адрес? Литейный, дом 60. Это как раз дом из приданого, они там все годы прожили.
Шумилов поднялся, заканчивая разговор. Вдруг Борщёва проговорила:
- Послушайте, Алексей Иванович, заберите у меня визитные карточки Кузнецова.
- Простите? - не понял Шумилов.
- Я забрала у Машеньки целую пачку визитных карточек отца. Выбросить их как-то жалко - вроде бы память о человеке, хранить - незачем, да и жгут они карман. Заберите, а-а?
- Дочка не обидится? Всё же память об отце, каким бы он ни был.
- Не обидится, - решительно проговорила Агнесса Яковлевна. - Вырастет, поймёт, другими глазами на папашу посмотрит.
- Что ж, давайте сюда карточки, - Шумилов протянул руку. - Не знаю, правда, для чего они мне, но пусть полежат у меня.
Забрав у женщины пачку отпечатанных на лощёной бумаге визиток, с неразрезанной покуда типографской тесьмой, Алексей Иванович попрощался с Борщёвой.
- Спасибо, Агнесса Яковлевна, за то, что нашли силы ответить на мои не совсем скромные, возможно, вопросы. Не смею вас больше задерживать, боюсь, что и без того отнял ваше время, - с чувством проговорил Алексей. - При возникновении каких-то вопросов по имению смело обращайтесь ко мне за советом, я всегда буду готов помочь, чем смогу. Разрешите откланяться.
И учтиво поклонившись, он направился к выходу.
"Ну, что ж, пока всё складывается, вроде бы, славненько", - раздумывал Шумилов, шагая по Конногвардейскому бульвару, мысленно перебирая события долгого дня. - "Вопрос с ценностями Кузнецова, похоже, решится сам собою. Надо сегодня же отвезти часы и деньги убитого Карабчевскому, а уж он сможет, не возбудив ненужных вопросов, передать их душеприказчику покойного Кузнецова. Для этого присяжному поверенному надо будет явиться на открытие завещания у нотариуса - как бишь его? - Сулейко. Даже если полиция и начнет допытываться, откуда взялись эти ценности и как попали в руки присяжного поверенного, тот всегда сможет сослаться на законное право не отвечать на вопросы, затрагивающие интересы его подзащитного. То-то Агафон Иванов крякнет и непременно вспомянет наш разговор на кладбище!"
Шумилов добрался до конторы Николая Платоновича Карабчевского уже почти в семь часов вечера. Шанс застать присяжного поверенного в такой час был невелик, но Алексей Иванович буквально физически ощущал, как вещи Кузнецова жгли ему карман. Он был намерен покончить с этим вопросом непременно сегодня же.
На удачу Шумилова оказалось, что Карабчевский всё ещё работает. Молодой учтивый помощник в адвокатской приемной попросил его обождать на диванчике, "покуда патрон освободится". Ожидание заняло примерно с четверть часа, наконец, дверь в святая святых сего заведения - кабинет присяжного поверенного - распахнулась, и в приёмную буквально выкатилась колоритная пара - немолодая женщина с заплаканными глазами и весьма похожий на неё внешне молодой человек в студенческом кителе. Молодой человек трясся мелкой дрожью и свистящим шёпотом шипел на женщину: "Вы, маменька, в домашнем театре не доиграли. Кого вы тут из себя корчите? Николай Платонович ясно же всё объяснил в самом начале…"
Помощник исчез за дверью кабинета и через несколько секунд пригласил Шумилова войти. Увидев гостя, Карабчевский широко улыбнулся и поднялся из-за стола навстречу:
- Какими судьбами, Алексей Иванович? Уж не знаю, по делу вы или нет, да только я рад вас видеть и безо всякого делового повода.
Они были знакомы уже несколько лет, и знакомство это носило обоюдовыгодный характер, являясь по сути партнёрством равно деятельных и энергичных натур. Карабчевский ценил Шумилова за способности сыщика, порядочность и сноровку - качества, встречающиеся куда реже, чем принято думать; несколько раз именитый присяжный поверенный привлекал Алексея Ивановича к решению задач по своим делам. В свою очередь Шумилов много раз убеждался в ловкости и предприимчивости адвоката, его редкостной способности чувствовать человеческие слабости и играть на них; благодаря этому дару Карабчевский умудрялся влиять на восприятие присяжных заседателей и выигрывать даже самые безнадежные на первый взгляд процессы.
Присяжный поверенный усадил гостя не к письменному столу, а в знак особого дружеского расположения - на диван перед изящным низеньким столиком в углу кабинета. Тут же он выставил перед Шумиловым графинчик коньяка, пузатые рюмки на короткой ножке, лимон и коробку русского шоколада; весь этот "переговорный набор", как называл такую сервировку Карабчевский, адвокат вытащил из хорошо известного Алексею несгораемого шкафа за ширмой.
- Что ж, коли вы так ласково меня встречаете, - усмехнулся Шумилов, - открою вам душу. Интерес у меня к вам, Николай Платонович, самого что ни на есть корыстного свойства.
- Да кто ж из нас без корысти-то? - в тон ему поддакнул адвокат. - Те, кто без корысти, они-то все по сумасшедшим домам, да монастырям собраны. А мы людишки мирские, слабые, так что… по рюмочке коньяку и валяйте, рассказывайте о своём деле.
Они выпили коньяку, Шумилов закусил шоколадкой.
- Вы меня не поняли. Дело-то не моё, дело ваше! - заметил Шумилов.
- Как так?
- Насколько я могу судить, вы являетесь защитником Чижевского Константина Владимировича?
- Ого… Как это всё у вас, Алексей Иванович, быстро происходит, - Карабчевский покачал головой. - Поразительно всё-таки, сколь стремительно распространяются в нашем маленьком столичном городе любые новости! Всего каких-нибудь четыре или пять часов тому назад я только первый раз разговаривал с арестованным в прокурорской камере тюрьмы на Шпалерной и… - заметьте, не без колебаний! - согласился представлять его интересы… как уже являетесь вы и… ставите меня в тупик своею осведомлённостью. Боже мой, ну, как это может быть? Неужели в Англии или во Франции адвокат работает в таких же условиях? Господин Шумилов, откуда вы всё знаете? Неужели товарищ прокурора, любезно разрешивший эту встречу, каким-то образом допустил разглашение конфиденциальных сведений?
- Всё куда проще, Николай Платонович. Вы пригласили назавтра для беседы некую Проскурину Анну Григорьевну, так вот, я нанят этой дамой для выполнения неких деликатных поручений…
- А-а, - протянул Карабчевский, - теперь всё понятно. Кстати, я этому очень рад. Полагаю, мы поработаем в одной упряжке. У нас это прежде получалось весьма неплохо. Думаю, Чижевский пожелает вас нанять. Просто для того, чтобы уберечь даму от лишних трат. Завтра, кстати, я с ним ещё раз увижусь. Полагаю, величина запрашиваемого вами вознаграждения не изменилась?
- Нет, не изменилась. Всё те же двадцать пять рублей за день плюс особые расходы.
- Прекрасно, прекрасно. Ещё коньяку?
Рюмки вновь были наполнены, и коньяк выпит. Зажевав ароматный напиток лимоном, Карабчевский поинтересовался:
- Скажите, любезный Алексей Иванович, удалось ли вам уже что-нибудь выяснить?
- Много больше, чем думаете вы и чем знает полиция. Уж извините за самодовольство…
Шумилов обстоятельно рассказал адвокату о своих открытиях в гостинице и о сделанных Хлоповым признаниях. Разумеется, он не забыл упомянуть о похищенных ценностях.
- Вот эти самые деньги и часы Кузнецова, - Шумилов принялся выкладывать из карманов вещи. - Я забрал их у Хлопова под расписку, дабы он не натворил глупостей и не вздумал со всем этим всем добром скрыться - с перепугу чего не сделаешь! Так вот, Николай Платонович, я просил бы вас принять у меня эти ценности и передать на ваше усмотрение или нотариусу, он, кстати, назавтра пригласил родственников для открытия завещания, или же душеприказчику покойного Кузнецова. По-моему, это самый корректный выход из создавшегося положения. Потрудитесь пересчитать, - и Алексей выложил на столик перед Карабчевским пачку кредитных билетов.
Николай Платонович, задумавшись на секунду, пересчитал деньги.
- Сейчас я напишу вам расписку. Будьте спокойны, завтра же деньги и часы получит душеприказчик, - заверил Карабчевский. - А скажите, Алексей Иванович, есть ли у вас идеи насчёт того, как разыскать эту девицу, Соньку-Гусара? Ведь сейчас всё дело упирается именно в неё!
- Идея есть. Всего одна: кондитерская, где она любит бывать. И, как подсказывает опыт, одна идея всегда лучше двух и тем более трёх. Приступлю завтра же… Однако, у меня есть соображения по поводу Кузнецова. Как рассказала его свояченица, он был падок до женщин, причём его поведение никак не назовешь джентльменским. Был случай, когда он совратил и бросил потом без помощи девушку в "интересном", так сказать, положении. Возможно, это не был единичный случай. Скажем так, наш мужской опыт нам подсказывает, что подлец, способный поступить так однажды, поступит так снова. Скажете, я неправ? Тогда и убийство в гостинице, возможно, явилось актом мести либо какого-то внебрачного, брошенного в свое время ребенка, либо близкого родственника опороченной девушки. Или, наконец, самой женщины, чью жизнь загубил сластолюбивый плешивый ловелас. Правда, почерк убийства совсем "неженский" - столько крови, насилия и жестокости, что… - Шумилов запнулся, подбирая слова, - чувствуется, мужская рука держала нож. Женщина скорее ударила бы один только раз, ну, два… наконец, воспользовалась бы ядом. А тут же всё лицо было искромсано! В закрытом гробу хоронили, людям показать нельзя было!
- Очень мудрое замечание, дорогой друг! Подпишусь под каждым вашим словом! И, кроме того, дополню: в крови убитого найдены следы двух взаимоисключающих по своему воздействию веществ - стимулирующего и снотворного, кокаина и опия!
"Про опий я уже наслышан", - подумал Шумилов, но перебивать адвоката не стал.
- Каково, Алексей Иванович, не ждали этого услышать? - продолжал, улыбаясь, словно отпустил удачную шутку Карабчевский, - Как это вам покажется? Вот и следователю это показалось до такой степени странным, что он назначил повторную, проверочную, так сказать, экспертизу, причем пригласил другого специалиста для ее проведения. Скажу более того: именно из-за назначения проверочного исследования тканей покойного было задержано его захоронение.
- Ну да, то-то мне показалось странно: Кузнецова убили в ночь на седьмое, а похороны назначили на тринадцатое августа, - закивал Шумилов.