Она закрыла дневник. Там нет ничего, что могло бы навести на след Анны. Разве что эта странная последняя запись. Это не похоже на нее, подумала Линда. Все остальные записи сделаны человеком, живущим в гармонии с самим собой, у которого не больше проблем, чем у остальных. Но эта последняя запись, когда ей показалось, что она видела своего пропавшего на двадцать четыре года отца… несколько раз повторяет про каких то папарацци? Принцессу Диану вспомнила? Или, может быть, так начинается сумасшествие? Почему она не пишет об отце? Почему вообще записывает всю эту абракадабру?
Линду опять охватила тревога. Неужели все-таки Анна не зря боялась сойти с ума? Линда остановилась у окна, у того самого, где обычно стояла Анна, когда они разговаривали. Яркое солнце сверкало в витринах напротив, так что она прищурилась. Может быть, у подруги какое-то помрачение рассудка? Ей кажется, что она видела отца, и потрясение оказывается настолько сильным, что она теряет самообладание и совершает поступки, о которых потом может пожалеть… какие поступки?
Она вздрогнула. Машина. Аннина машина, маленький красный "гольф". Если она куда-то уехала, то, скорее всего, на машине. Она побежала на парковку. Машина была на месте. Она проверила двери - заперты. Свежевымытый "гольф". Это удивило ее - Анна не особенно часто мыла машину, вечно ездила в грязной. А тут - прямо сияет под солнцем, даже диски тщательно вымыты.
Она вернулась в квартиру и прошла в кухню. Села - надо попытаться найти всему разумное объяснение. Объяснение чему? Единственное, что не подлежало сомнению - то, что Анны не оказалось дома, когда она пришла к ней в условленное время. Невозможно допустить, что они просто друг друга не поняли. И забыть Анна не могла. То есть она сделала это намеренно. Что-то оказалось важнее. Но машина для этого важного дела не потребовалась. Она включила автоответчик. Только одно сообщение - ее собственное, когда она кричала Анне, чтобы та взяла трубку. Взгляд упал на входную дверь. Вот кто-то там стоит и звонит в дверь. Это не я, не Зебра и не ее мать. С кем еще она дружит? С апреля, как она утверждает, парня у нее не было. Тогда она прогнала парня, которого я даже не видела - некий господин Монс Перссон, изучавший в Лунде электромагнитное поле, но оказавшийся далеко не таким надежным другом, как Анна поначалу считала. Разрыв, несомненно, был для Анны болезненным, она несколько раз сама об этом говорила, повторяла, что пока не собирается завязывать новые отношения.
Линда подумала о себе. У нее тоже был свой Монс Перссон, и она тоже с ним завязала, даже раньше - в середине марта. Ее Монса Перссона звали Людвиг, имя ему очень подходило - нечто среднее между прирожденным императором и неуклюжим опереточным принцем. Линда встретилась с ним в пабе - она зашла туда со своими сокурсниками, и двум компаниям - ее и Людвига - пришлось ужаться в довольно ограниченном пространстве за одним столом. Людвиг работал в фирме по уборке города, он водил свой мусоровоз так, как будто это был спортивный итальянский автомобиль, и считал, что для каждого человека совершенно естественно гордиться своей работой. Линду привлек в нем громкий смех, веселые глаза и, главное, то, что он не перебивал ее, когда она говорила, наоборот, старался расслышать каждое слово, несмотря на оглушительный шум. У них начался роман, и Линда уже было решила, что наконец нашла настоящего мужчину среди тьмы-тьмущей мужиков. Но тут она случайно, от кого-то, кто знал кого-то, кто что-то видел, узнала, что Людвиг все свое время, когда он не на работе и не с Линдой, посвящает некой юной даме, хозяйке фирмы по доставке готовых обедов в Валлентуне. Произошла жестокая разборка. Он хотел остаться, но она выгнала его на мороз - и потом неделю рыдала. Она постаралась выкинуть Людвига из головы, рана все еще саднила. По-видимому, она тоже, как и Анна, еще не созрела для новых отношений - только пока еще не успела это сформулировать для себя. К тому же она видела, что ее переменчивая личная жизнь огорчает отца, хотя он и старается этой темы не касаться.
Линда еще раз прошлась по квартире. Вдруг все это показалось ей смешным, если не постыдным. Что могло случиться с Анной? Да ничего. Она управляется со своей жизнью получше, чем многие. То, что она не явилась в условленное время, ровно ничего не значит. Линда остановилась у кухонного стола, где Анна держала запасные ключи от машины. Она уже брала пару раз машину у Анны, почему бы не взять еще раз? Проведаю ее мать. Уходя, она оставила записку, что позаимствовала машину и рассчитывает вернуться через несколько часов. О том, что она тревожится, писать не стала.
Линда доехала до Мариагатан и переоделась в летнее платье - стало очень жарко. Потом выехала из города, свернула на Косебергу и остановилась в гавани. Вода в море была по-прежнему зеркальной. У причала плескалась собака. На скамейке у ларька с копченой рыбой сидел пожилой господин. Он кивнул ей. Линда ответила тоже кивком, хотя она понятия не имела, кто он такой. Может быть, отцовский коллега на пенсии?
Не доезжая до дома, где мать Анны сочиняла свои странные музыкальные произведения, она свернула к дому, где до самой своей смерти жил дед. Она поставила машину у двора и вышла. С тех пор как Гертруд, вдова деда, переехала к своей сестре, у дома сменилось двое хозяев. Сначала был молодой человек, владелец компьютерной в Симрисхамне. Предприятие его разорилось, и он продал дом супругам - художникамв по керамике из Хускварны - те мечтали переехать в Сконе. Теперь у калитки висело объявление: "Горшки". Дверь в сарай, где дед писал свои картины, была открыта. Она поколебалась, но все же открыла калитку и пошла по газону. На веревке сушилось детское белье.
Линда побарабанила по открытой настежь двери. Женский голос пригласил ее войти. Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза ее после яркого солнца привыкли к слабому освещению мастерской. У гончарного круга сидела женщина лет сорока и кромсала ножом глиняную физиономию. Похоже, она занималась ухом. Линда представилась и попросила прощения за беспокойство. Женщина отложила нож и вытерла руки. Они вышли на солнце. У женщины было очень бледное лицо, казалось, она страдает бессонницей. Но держалась она очень дружелюбно.
- Я слышала о нем. Он сидел тут и писал картины, похожие друг на друга, как две капли воды.
- Не совсем так. У него было два мотива. Пейзажи с глухарем и без глухаря. Озеро, заход солнца, несколько деревьев. Для всего, кроме солнца, у него были шаблоны, а солнце он рисовал от руки.
- Иногда кажется, он все еще здесь. Он часто злился?
Линда удивленно поглядела на нее.
- Иногда мне кажется, что кто-то ворчит.
- Если ворчит - тогда это он.
Женщина представилась - ее звали Барбру - и предложила Линде выпить кофе.
- Спасибо, мне нужно ехать. Я остановилась просто из любопытства.
- Мы приехали сюда из Хускварны, - сказала Барбру. - Подальше от города, хотя Хускварна тоже не мегаполис. Ларс, мой муж, - это новое поколение мастеров на все руки. Он умеет чинить велосипеды, часы, прекрасно ставит диагнозы заболевшим коровам и сочиняет для детей волшебные сказки. У нас их двое.
Она прервалась на полуслове, как будто упрекая себя, что слишком много рассказывает чужому человеку, и задумалась.
- Сказок им больше всего не хватает, - сказала она.
Она проводила Линду к машине.
- То есть он здесь больше не живет? - осторожно спросила Линда.
- Он очень многое знал и понимал, но не все. Не понимал, например, того, что от детей никуда не денешься. В один прекрасный день его охватила паника, он сел на велосипед и уехал. Теперь снова живет в Хускварне. Мы иногда общаемся по телефону. Теперь, когда на нем не лежит ответственность, он относится к детям лучше.
Они расстались у машины.
- Если ласково попросить деда не ворчать, он обычно соглашался - но просить должна была женщина, мужчин он просто не слушал. Пока он был жив, дело обстояло именно так. Может быть, и теперь тоже.
- Он был счастлив?
Линда подумала. Вряд ли это слово подходило к деду, как она его помнила.
- Самым большим удовольствием в жизни для него было сидеть там в полумраке и заниматься тем же, чем вчера. Ему почему-то очень нравилось повторять самого себя. Если это можно назвать счастьем, то он был счастлив.
Линда открыла машину.
- Я похожа на него, - улыбнулась она. - Иначе откуда бы мне было знать, как с ним управляться…
Отъезжая, Линда посмотрела в зеркало. Барбру стояла и глядела ей вслед. Никогда, подумала она. Я - никогда. Сидеть в старом, продуваемом насквозь старом доме, одной с двумя детьми… Никогда.
Ее почему-то очень разволновал этот визит. Сама того не заметив, она увеличила скорость, а потом резко затормозила у выезда на главную дорогу.
Мать Анны, Генриетта Вестин, жила в доме, словно присевшем на корточки, прячась позади стерегущих его огромных деревьев. Линде пришлось несколько раз сдавать назад, пока удалось наконец найти нужную подъездную дорогу. Наконец она поставила машину у ржавой сенокосилки и вышла. Жара вызвала в памяти картинки каникул в Греции - они туда они ездили с Людвигом, когда еще не расстались. Она тряхнула головой, отгоняя эти мысли, и пошла вперед между гигантскими деревьями. Вдруг она остановилась и посмотрела наверх, прикрывая рукой глаза от солнца. Сверху доносился какой-то странный треск, как будто кто-то с невероятной скоростью забивал гвозди. Поискав глазами, она увидела в густой листве дятла, упорно выколачивающего свой виртуозный ритмический рисунок. Может быть, он составляет часть музыки Генриетты. Если я правильно поняла Анну, ни один звук не проходит мимо ее внимания. Дятлу, наверное, поручена партия барабана.
Она отвела взгляд от птицы-ударника. Дальше путь лежал через огород - жалкий и запущенный, им, похоже, уже много лет никто по-настоящему не занимался. Что я о ней знаю? - спросила себя Линда. И вообще, что я здесь делаю? Она остановилась, проверяя свои ощущения. В этот момент никакой тревоги она не чувствовала. Наверняка всему найдется объяснение. Она повернулась и пошла к машине.
Дятел вдруг перестал трещать и исчез. Все исчезает, подумала Линда. Люди и дятлы, время… я думала, что у меня его много, но оно утекает рекой, и плотину построить не удается. Она дернула себя за невидимые поводья и остановилась. Почему я повернула? Если уж взяла Аннину машину, надо хотя бы навестить ее мать. Никак не выказывая беспокойства, просто поинтересоваться, не знает ли Генриетта, где Анна. Может быть, она просто-напросто поехала в Лунд. У меня нет ее телефона там, в Лунде. Вот я и попрошу Генриетту мне его дать.
Она опять повернула к дому. Дом был бревенчатый, белый, он утопал в розовых кустах. На ступеньке крыльца лежал кот и внимательно за ней наблюдал. Она подошла к дому. Одно окно было открыто. В тот момент, когда она нагнулась, чтобы погладить кота, из дома донеслись какие-то звуки. Это, наверное, ее музыка, подумала Линда.
Потом резко выпрямилась и затаила дыхание.
Это была не музыка. Это был женский плач.
9
В доме залаяла собака. Линда испугалась, что ее застанут за подслушиванием, и поспешила позвонить в дверь. Дверь открыли не сразу. Генриетта удерживала за ошейник захлебывающегося лаем пса.
- Он не кусается, - сказала она. - Заходи.
Линда побаивалась незнакомых собак. Она нерешительно вошла в прихожую. Как только она переступила порог, пес тут же успокоился, словно она перешла какую-то невидимую границу, за которой можно было уже не лаять. Генриетта отпустила пса. Линда смотрела на нее - она показалась ей еще меньше и худее, чем раньше. Что говорила Анна? Что Генриетте нет еще и пятидесяти? Ее тело казалось старше этого возраста, но лицо было молодым. Пес по имени Пафос понюхал ее ноги, отошел к своей корзине и вытянулся на полу.
Линда пыталась увидеть в лице Генриетты следы слез, но ничего не заметила. Поглядела в глубь дома - никого, кроме хозяйки, не было. Генриетта перехватила ее взгляд.
- Ты ищешь Анну?
- Нет.
Генриетта засмеялась:
- Слава богу. Сначала ты звонишь, потом приезжаешь. Что случилось? Не нашлась еще Анна?
Линду застало врасплох ее прямодушие, хотя оно и облегчало ее задачу.
- Пока нет.
Генриетта пожала плечами и проводила ее в огромную комнату, появившуюся в результате сноса нескольких перегородок. Это была и гостиная, и кабинет одновременно.
- Она наверняка в Лунде. Анна взяла за привычку прятаться там время от времени. Все эти теоретические науки у медиков ужасно сложные. Анна не теоретик. В кого она такая, понятия не имею. Ни на меня, ни, тем более, на отца не похожа. Наверное, только сама на себя.
- У вас есть ее телефон в Лунде?
- Не уверена, что у нее там есть телефон. Она снимает комнату. Но у меня даже адреса ее нет.
- Странно.
Генриетта сделала удивленную мину:
- Почему странно? Анна вообще загадочная личность. Если ее доставать, она может прийти в дикую ярость. А ты не знала?
- Нет. А мобильника у нее нет?
- Она из тех немногих, кто сопротивляется этому поветрию. У меня, например, мобильник есть. Я теперь даже не понимаю, зачем мне стационарный телефон. Но Анна - нет. Ни за что не хочет.
Она замолчала, как будто ей вдруг пришла какая-то мысль. Линда еще раз огляделась. Кто-то все же плакал! До того, как Генриетта спросила, не ищет ли она тут Анну, ей даже мысль такая в голову не приходила. Конечно, это была не Анна - с чего бы ей сидеть тут у своей матери и рыдать? Я вообще никогда не видела, чтобы она плакала - она не из тех, кто плачет. Как-то в детстве она упала и сильно ушиблась. Тогда она плакала. Но это был единственный раз. Когда мы обе влюбились в Томаса, плакала я, а она злилась. Но в "дикую ярость", как сказала Генриетта, она не приходила.
Она разглядывала Генриетту, стоявшую напротив нее на отциклеванном до блеска деревянном полу. На лице ее плясал солнечный зайчик. У нее такой же четкий профиль, как и у Анны.
- Ко мне почти никто не приходит, - сказала Генриетта, как будто она только об этом и думала. - Люди меня избегают… наверное, потому, что я избегаю их. И потом, они считают меня придурочной. Им непонятно, как это человек в обществе серой собаки сидит в сконской глуши и сочиняет музыку, которую никто не желает слушать. Прибавь к этому тот факт, что я по-прежнему замужем за человеком, бросившим меня двадцать четыре года назад.
В интонациях ее сквозила горечь и тоска.
- А над чем вы сейчас работаете? - спросила она.
- Не надо притворяться. Зачем ты приехала? Ты волнуешься за Анну?
- Я взяла ее машину. Здесь рядом жил мой дед, и мне захотелось посмотреть на эти места. Экскурсия. Время стоит на месте.
- Тебе не терпится поскорее надеть полицейский мундир?
- Да.
Генриетта принесла термос с кофе и чашки.
- Мне совершенно непонятно, как молодая и красивая девушка, как ты, может сделать такой выбор - пойти служить в полицию. Мне кажется, жизнь полицейских - одна сплошная драка. Как будто какая-то часть населения сцепилась в грубой драке, а полиция вечно пытается их растащить.
Она налила кофе.
- Но ты, скорее всего, будешь работать в конторе.
- Я буду разъезжать в патрульной машине и делать как раз то, что вы сказали. Кто-то должен разнимать дерущихся.
Генриетта подперла рукой подбородок:
- И этому ты хочешь посвятить жизнь?
Линда вдруг поняла, что та на нее нападает, пытается навязать ей собственную обиду на жизнь. И перешла к обороне:
- Я уже не юная красотка. Мне скоро тридцать, и внешность у меня совершенно обычная. Парни считают, что у меня привлекательные губы и красивая грудь. Я тоже так считаю. А в остальном - самая заурядная внешность. Никогда не мечтала стать мисс Швецией. А кроме того, спроси себя - что было бы, если бы полиция в один прекрасный день исчезла? Мой отец - полицейский, и я этого не стыжусь.
Генриетта медленно покачала головой:
- Я не хотела тебя обидеть.
Линда не могла унять злость. Ей хотелось поквитаться, хотя она сама не могла понять, за что.
- Мне казалось, тут кто-то плакал, когда я пришла.
Генриетта улыбнулась:
- Это запись. Наброски для реквиема. Там чередуются музыка с записью человеческого плача.
- Я не знаю, что такое реквием.
- Похоронная месса. Теперь я только такое и сочиняю.
Она поднялась и подошла к большому роялю, стоявшему у окна с видом на поля и волны сбегающих к морю холмов. Рядом с роялем на большом столе стоял студийный магнитофон и звукорежиссерский пульт. Генриетта включила запись. Послышался женский плач, тот самый, что Линда слышала в окно. Генриетта и в самом деле дама странная. Линда почувствовала любопытство.
- Вы записывали плачущих женщин?
- Этот плач из американского фильма. Я записываю плач из фильмов, из радиопрограмм… отовсюду. У меня есть сорок четыре разных плача - есть плач, скажем, новорожденных детей, есть плач старухи - я записала его в больнице для хроников. Если хочешь, можешь записать свой плач для моего архива.
- Ну уж нет, спасибо.
Генриетта села за рояль и тронула несколько клавиш. Линда подошла к инструменту. Генриетта подняла руки и, нажав педаль, взяла аккорд. Комната наполнилась мощным, медленно затухавшим звуком. Она кивком пригласила Линду сесть рядом, смахнув несколько нотных листов с табуретки. Генриетта на нее смотрела изучающе.
- И все-таки - почему ты приехала? У меня всегда было чувство, что я тебе не особенно нравлюсь.
- Мы тогда играли с Анной. Я была маленькая и почему-то вас боялась.
- Меня?! Меня никто не боится.
Ну да, быстро подумала Линда. И Анна тебя боялась. Ты ей даже являлась в кошмарах.
- Просто захотелось - взяла и приехала. Ничего не планировала. Я, конечно, волнуюсь, где Анна, но не так, как вчера. Вы наверняка правы - она в Лунде…
Линда запнулась, и Генриетта тут же уловила ее сомнение.
- Ты что-то недоговариваешь. Может быть, мне тоже надо волноваться?
- Анне показалось, что на улице в Мальмё она на днях видела своего отца. Мне не следовало бы об этом говорить, лучше, если бы она рассказала вам сама.
- И все?
- А этого мало?
Генриетта с отсутствующим видом сделала несколько пассов над клавиатурой.
- Ей все время кажется, что она видит отца. С детства.
Линда насторожилась. Ей Анна никогда об этом не говорила. Если бы она и в самом деле видела отца раньше, она бы ей наверняка сказала. Они были долгое время очень близки, секретов друг от друга у них не было. Анна - одна из немногих, кто знал, как Линда в свое время стояла на парапете моста в Мальмё. Слова Генриетты не могли быть правдой.
- Анна никогда не перестанет цепляться за эту ниточку. Я имею в виду ее несбыточную надежду, что Эрик вернется - если он, конечно, еще жив.
Линда ждала, но продолжения не последовало.
- А почему он ушел?
Ответ Генриетты ее удивил:
- Разочаровался.
- В чем?