Закуска была вкусной – классический салат из козьего сыра с рукколой, томатами черри и орехами пинии, приправленный медом и бальзамическим уксусом. Он исчез быстро, все, похоже, были голодны, а потом пришла очередь рыбы. Члены семьи имели традицию рассказывать, что каждый сделал за день, и статс-секретарь упомянул эпизод из своей правительственной работы, а Анника рассказала о том, как просила подозвать к телефону мужчину, который, как оказалось, не так давно умер, дети же говорили о своих одноклассниках и школьной еде.
– А ты, Нина? – спросил Джимми Халениус. – Какие успехи и неудачи выпали на твою долю сегодня?
Все посмотрели на нее: дети чистыми, невинными глазами и Анника с веселой миной. Нина положила на тарелку столовые приборы.
– Я полицейский, – сказала она, но сразу же поняла, что это неправда, и уточнила: – Или оперативный аналитик. Я помогаю полиции ловить воров и убийц.
Детские глаза резко увеличились в размерах.
– Ты поймала кого-нибудь сегодня? – спросила девочка-блондинка.
Нина почувствовала, как улыбка расплылась на ее лице.
– Я пыталась, – сказала она. – Но все не так просто. Они же прячутся постоянно, все эти злодеи и бандиты.
Дети положили на тарелки столовые приборы, повернулись в ее сторону и смотрели на нее, открыв рот.
– Каким был самый жуткий убийца, которого ты поймала? – спросил более темный мальчик.
Нина задумалась. Эти дети явно привыкли иметь дело с довольно сложными словами и событиями. Они без особых эмоций воспринимали разговоры о смерти и трагедиях, вон как внимательно слушали рассказ Анники о разговоре с женой умершего мужчины, он не испугал их.
– Убийцы вовсе не обязательно жуткие люди, – сказала она. – Зачастую они просто одинокие, печальные и сердитые.
– Но расскажи тогда о ком-нибудь, кто не был таким жутким, – попросил сын Анники.
Нина улыбнулась мальчику, он действительно как две капли воды походил на свою маму.
– Однажды я поймала молодого парня, ему было всего двадцать лет. Он убил своего лучшего друга. Они очень много выпили и поссорились из-за чего-то, и этот парень разозлился, взял нож и ударил им товарища. Попал в сердце, и тот умер. Убийца был ужасно печален и очень сожалел о случившемся.
– Нельзя пить так много алкоголя, что теряешь разум, – заметила темнокожая девочка.
Нина кивнула.
– А что у нас на десерт? – спросила дочь Анники.
– Мороженое на палочке, – сказала Анника.
И это явно послужило сигналом для окончания ужина. Дети поднялись все одновременно под скрежет стульев о пол и общими усилиями перенесли грязную посуду на кухню.
– Я позабочусь о ней, – сказал Джимми и открыл посудомоечную машину.
– Мы можем расположиться в кабинете, – предложила Анника Нине.
Она вышла в прихожую, а потом проследовала в маленькую комнату, прятавшуюся за кухней, где когда-то, вероятно, располагалась прислуга. Ее стены были уставлены полками с книгами, папками и отчетами, а большую часть пространства занимал эллипсовидной формы стол с двумя ноутбуками, стоявшими один напротив другого. Анника вытащила себе офисный стул и села.
– Так что же точно я сказала комиссару? – повторила она вопрос Нины, вздохнула и смахнула волосы с лица.
Ее плечи немного поникли, судя по всему, она постоянно находилась в плену тяжелых мыслей, и Нина посчитала, что они не имеют никакого отношения к комиссару и работе.
– Да, что же я, собственно, сказала? Я спросила, принимал ли он участие в поисках Виолы Сёдерланд. Оказалось, что нет, поскольку тогда был дежурным в Сёдерорте, но он знал, что мой главный редактор снял телевизионный документальный фильм о ней, согласно которому она сбежала в Россию.
– Я слышала об этой женщине, – сказала Нина. – Но не видела ее.
Журналистка кивнула:
– Ты же немного моложе меня, но большинство наших ровесников помнят ее, даже если не видели. Виола Сёдерланд стала понятием из разряда 11 сентября или когда "АББА" выиграла Евровидение, хотя немного меньшего масштаба, конечно…
Нина выпрямилась на своем стуле, сама она не сравнивала бы ни группу "АББА", ни Виолу Сёдерланд с 11 сентября, но поняла суть.
– Ты проводила такую параллель для комиссара? – не смогла удержаться от вопроса Нина.
Анника слабо улыбнулась:
– Я напомнила ему факты, касающиеся Виолы Сёдерланд. О том, что она долго планировала свое бегство, купила автомобиль так, что никто не знал об этом, поменяла имя за год до того, как отправилась в путь, позаботилась о втором паспорте, привезла наличные деньги с Каймановых островов, зашила их в одежду, упаковала в одну сумку свадебные фотографии и локоны детей…
Нина подняла руку с целью остановить журналистку:
– Подожди. Она поменяла имя?
Анника посмотрела на Нину, и ее глаза сузились.
– Комиссар тоже спросил об этом. Почему это вас так беспокоит?
Нине понадобилось сделать несколько быстрых коротких вдохов, чтобы взять себя в руки. У комиссара, вероятно, были серьезные причины разрешить ей приоткрыть завесу секретности относительно проводимого ими сейчас расследования.
– Нора Лерберг тоже поменяла имя до того, как исчезла, – сказала Нина тихо. – Она добавила девичью фамилию, Андерссон, и написала заявление о желании заменить свое первое имя на второе, Мария.
Анника Бенгтзон побледнела:
– Когда она сделала это?
– Почти год назад. В декабре прошлого года она заявила в полицию о том, что у нее украли сумку, и там находился паспорт.
Репортерша встала и закрыла дверь в кабинет. Она так и осталась стоять спиной к ней.
– А она не ездила недавно на Каймановы острова?
– Нет, зато слетала в Швейцарию. В прошлую пятницу, в Цюрих, на день. Она лжет своей золовке, утверждая, будто ей надо проходить процедуры в Сёдерской больнице, но взамен занимается совсем другими вещами.
Анника Бенгтзон медленно подошла к столу и села на свой стул.
– Один ее сосед, работающий в Международном валютном фонде в Женеве, летел туда вместе с Норой в самолете несколько раз и видел, как она обедала там в дорогом кабаке. Своим подругам она рассказывает, что ходит на йогу по вечерам в среду, но ничего подобного не делает. И по ее утверждению, слушает аудиокниги, но у нее нет времени на литературу.
Нина замолчала. Журналистка какое-то время сидела, опустив глаза в стол.
– Нора недавно не покупала машину? – наконец спросила она.
– Нет, насколько нам известно, – ответила Нина.
– А она не пользовалась услугами нового портного?
Нина обратила взгляд к окну, попыталась вспомнить утренний доклад Ламии, вроде там речь шла о разовом визите в какое-то ателье? В Эстермальме?
– Да, по-моему, обращалась, – ответила Нина.
– Ты проверяла гардероб Норы?
Нина вопросительно посмотрела на собеседницу.
– Согласно ориентировке, на ней, когда она пропала, были длинные брюки и куртка из плащовки, не так ли?
– Мы не знаем наверняка, это предположение.
– А ты не в курсе, не висит ли мусульманская экипировка в ее гардеробе?
Нина не поняла смысла вопроса.
– Ты имеешь в виду хиджаб?
– Настоящую шаль и юбку до пят и, пожалуй, прямое пальто.
Шали имелись в гардеробе Норы, и длинная юбка тоже, в этом она была почти уверена, и пара старых пальто. Прямых? Трудно сказать.
– С чего ты… Почему ты называешь такую одежду мусульманской экипировкой?
– А ты никогда не пробовала примерить ничего подобного? – спросила Анника. – Повязать голову платком, как делают мусульманские женщины? Тогда сразу же становишься невидимой.
Нет, такого Нина никогда не пробовала.
И что это означало? Автомобили, поездки, имена, паспорта, ложь… Нина почувствовала, как мысли вихрем закружились у нее в голове.
Она взглянула на свои часы, подарок на день рождения от Филиппа, и встала.
– Ты не могла бы прислать мне на электронную почту все детали относительно исчезновения Виолы Сёдерланд? – попросила она. – Все, что тебе известно? А я проверю, не возникало ли у полиции идей, как ее искать.
Анника Бенгтзон тоже встала.
– Приятно было встретиться с тобой снова, – сказала она. – Заходи поужинать с нами, если будет желание. Мы будем рады.
К собственному удивлению, Нина почувствовала, что у нее перехватило дыхание.
– С удовольствием, – услышала она свой ответ.
Вечером небо треснуло. Прорвавшийся в брешь между туч чистый голубой свет залил часть пространства у горизонта. Дети словно с цепи сорвались: мальчишки подрались, а Серена в голос ревела по своей матери. Аннике и Джимми пришлось в срочном порядке наведываться в детские комнаты несколько раз. Только после одиннадцати в спальнях воцарились тишина и покой.
– Мне надо завтра сообщить мое решение относительно новой работы, – сказал Джимми.
Они расположились, прижавшись друг к другу, в углу дивана, плечи Анники покоились на его животе. Она чувствовала, как усиливается давление на ее грудь, старалась ничем не показать, что это ей сейчас неприятно.
– И что ты ответишь?
– А ты как считаешь?
– Тебе это нужно? Ты хочешь стать генеральным директором?
– Да, по-моему.
– И почему?
Она произнесла это тихо и мягким голосом, полулежа в его объятиях. Он погладил ее по волосам.
– Дело не в самой должности и ее названии, и не в зарплате тоже. Мы в министерстве занимались все эти годы исправительной системой, и я точно знаю, чего хотел бы… – Он замолчал.
– Убийцы вовсе не обязательно жуткие люди, – сказала Анника. – Порой они просто одинокие, печальные и сердитые.
Он тихо рассмеялся:
– Хорошая девушка Нина. Откуда ты ее знаешь?
Анника окинула взглядом почти темную комнату.
– Исключительно по работе. Я каталась в ее патрульной машине в Сёдере одну ночь в незапамятные времена, ее и Юлии Линдхольм, а потом я писала об убийстве Давида. Как раз Нина и нашла его, кроме того, нам еще приходилось соприкасаться…
Она не сказала больше ничего, были такие вещи, о которых даже Джимми не следовало знать.
– А как ты сама относишься к этой работе? Стоит мне браться за нее?
Анника сделала глубокий вдох и почувствовала, что вот-вот расплачется.
– Я хочу, чтобы ты сам решил, – ответила Анника, стараясь говорить ровным голосом.
Он взял ее за плечи, повернул так, чтобы видеть лицо.
– Почему ты такая грустная?
– Я не грустная, – сказала она и заплакала.
Джимми привлек ее к себе, гладил ей спину, целовал ее волосы.
Пятница. 17 мая
Первой новость обнародовала "Моргонтиднинген".
Андерс Шюман неподвижно сидел за письменным столом с развернутой газетой и медленно переваривал прочитанное.
"Я убил Виолу", – гласил заголовок.
Чисто с профессиональной точки зрения это можно было истолковать только одним образом: Густав Холмеруд снова показал себя хорошим мальчиком. В конечном счете все сомнения относительно его статуса серийного убийцы удалось развеять. Здесь он и "Квельспрессен" фактически добились победы.
Статью иллюстрировал портрет улыбающегося Холмеруда, одетого в бумажный колпачок, похоже становившийся фирменным знаком этого Худшего Серийного Убийцы Швеции За Все Времена (кем он, собственно, не являлся, даже если говорил правду, ведь пальма первенства по-прежнему принадлежала восемнадцатилетнему санитару из Мальмё, который в конце 70-х лишил жизни двадцать семь стариков посредством того, что поил их очень едким моющим средством). Рядом находилась официальная фотография Виолы Сёдерланд из последнего годового отчета ее фирмы "Шпиль Золотой башни".
Квинтэссенцией текста являлось интервью с адвокатом Холмеруда, где тот рассказал, как его клиент признался в убийстве давно исчезнувшей и разыскиваемой миллиардерши. Он лишил ее жизни в ту самую ночь, когда она пропала из своего дома в Юрсхольме.
"Это преступление преследовало моего клиента уже почти два десятилетия, – сказала адвокат. – Он испытал огромное облегчение, сейчас наконец рассказав правду".
В статье на отдельном поле также приводились истории других женщин, чью смерть Холмеруд уже взял на себя: Сандры, Налины, Евы, Линны, Лены и Жозефины. "Моргонтиднинген" ранее придерживалась нейтральной позиции, ограничиваясь исключительно констатацией фактов и не задаваясь вопросом, насколько можно было верить его прочим признаниям, но сейчас они подали их так, как никогда не делали. Отнеслись к ним со всей серьезностью, ссылались на источники в полиции и следователей, и прокуроров, и адвокатов примерно в такой манере, в какой Хеландер поступал в их собственных репортажах.
А далее, на следующем развороте, находилась статья, ради которой Холмеруда, собственно, и повысили до звания свидетеля, чьи данные не подвергались сомнению. Ее заголовок не отличался особенно жирным и слишком большим шрифтом, но он предрешал его судьбу.
"Документальный фильм Шюмана лжив", – звучало как приговор. А далее привлеченный в качестве эксперта некий высокопоставленный юрист приходил к относительно простому выводу, сводившемуся к тому, что главный редактор Андерс Шюман и уже осужденный серийный убийца Густав Холмеруд не могли говорить правду одновременно, а значит, если Холмеруд честен, то Шюман нет.
Проще не придумаешь.
И сегодня именно Холмеруд считался достойным доверия.
Шюман уставился на собственную фотографию. Ощущение нереальности происходящего затронуло все предметы вокруг него, даже комната, где он сейчас находился, вроде бы стала чуть-чуть иной. Снимок был довольно свежий. Он действительно прибавил в весе. Абсолютная тишина окружала его, он слышал лишь тихий монотонный вой, пронизывавший все его тело до кончиков волос. Шюман посмотрел сквозь стеклянную стену, окинул взглядом свою редакцию. Персонал с невероятной скоростью сновал между столов, как муравьи в муравейнике, кое-где небольшие группы переговаривались вполголоса, некоторые косились в его сторону.
"Моргонтиднинген" обычно придерживалась несколько ханжеской с точки зрения журналистики позиции никогда ничего не критиковать. Все новости весили по-разному. И они нивелировали друг друга. Ранее высказывания Холмеруда считались недостаточно интересными, журналистская принципиальность стоила больше, чем сенсационные заголовки, но новое признание склонило чашу весов в другую сторону.
Статья имела еще один эффект: сейчас любой мог кидать в него камни. Если столь уважаемое издание объявило его виновным, обратного пути не было. Все надежды на то, что это дело каким-то чудесным образом разрешится само собой, рассыпались в прах.
Он перелистал газету до конца, но не смог заставить себя ничего прочитать. Там, помимо отчетов о кровавых беспорядках в Таиланде, имелись статьи о погоде и о том, что громкий судебный процесс над наркоторговцами под названием Playa вступил в свой пятый месяц, а также заметка, где говорилось, что, согласно пока неофициальным данным, статс-секретарь министерства юстиции принял предложение занять пост генерального директора Государственной службы исполнения наказаний.
Он прикинул, что прочитанное означало для него.
Единственное, что ему оставалось сейчас, пока он еще не оказался на краю пропасти, – так это стараться держать удары. Пытаться уклоняться от всей грязи, которая польется на него, пока правлению не надоест терпеть такую ситуацию и оно не выгонит его.
Подобно всем другим, кого "разоблачили" и вынудили подать в отставку.
Его уход в тень коллеги встретили бы с восторгом, но вряд ли их ликование затянулось бы надолго, новый день принес бы новые заголовки, а ему самому пришлось бы до конца дней числиться главным редактором, отправленным на покой из-за промаха, суть которого все уже давно забыли.
Точно как Ингемару Лербергу, оставшемуся в людской памяти исключительно как мухлевавший с налогами политик.
Если он, конечно, не найдет какой-то другой путь. Отступать он в любом случае не мог, жизнь не кино, ее не прокрутишь назад, а на флангах стояли репортеры с остро отточенными мачете.
Существовал только один путь – вверх.
Ему требовалось обзавестись крыльями. Взлететь. Поднять дискуссию совсем на иной уровень. С крыльями он сумел бы перемахнуть пропасть, не рухнуть вниз. У него могла закружиться голова от высоты, порывы ветра бросали бы его из стороны в сторону, но он не разбился бы насмерть. Сумел бы приземлиться, даже если бы, пожалуй, сломал ноги.
Патрик Нильссон неуверенно подошел к его стеклянному закутку – по-видимому, чувствовал себя неловко. Он открыл дверь без стука, остался стоять на пороге.
– Персонал интересуется… – сказал он, явно нервничая. – Профсоюз готовит экстренное заседание, его председатель требует твоей отставки. Что мне сказать им?
Шюман посмотрел на своего шефа новостей, обратил внимание на его усталый взгляд и поникшие плечи.
– Дай мне полчаса, – сказал он. – Потом я хотел бы пообщаться со всей редакцией. И эту встречу необходимо показать в интернет-версии в режиме прямого эфира. Переговори с телевизионщиками, пусть поставят свет и приготовят камеры, качество должно быть таким, чтобы наш материал потом смогли использовать на государственном телевидении. Из других средств массовой информации звонят?
– Постоянно. Твой аппарат отключен, поэтому их соединяют со мной.
– Отсылай всех пока на наш сайт. – И Шюман взялся за телефонную трубку, давая понять, что разговор закончен.
– Как быть с новостями на завтра? – спросил Патрик с нотками отчаяния в голосе. – Что ставить на первую полосу?
Шюман нажал на рычаг телефона и не отпускал его какое-то мгновение, обдумывая ответ.
– Самый продаваемый заголовок года, – сказал он. – "Приближается невероятная жара".
Патрик Нильссон улыбнулся с явным облегчением, закрыл дверь и направился к телевизионной редакции.
Шюман набрал первый номер.
Сейчас нужные файлы лежали в компьютере Нины, всего сорок пять штук. Ламия сделала к ним подписи со свойственной ей скрупулезностью, и того, что кто-то посмотрит кино в неправильном порядке, вряд ли стоило опасаться. Записи с камер наружного наблюдения, на которых на всех станциях вдоль ветки на Сальтшёбаден были запечатлены поезда, отправившиеся из Солсидана в 9.17, 9.37, а также 9.57 в понедельник 13 мая. Именно оттуда сигнал тревоги об избиении на Силвервеген был отправлен при помощи эсэмэски с одного из мобильных телефонов Норы. А значит, сделавший это человек находился на станции или рядом с ней в то утро в 9.26, и Нина хорошо представляла, кого ей надо искать.