- Нет, на гребной лодке слишком долго, - сказал Томо, подъезжая ближе. - Садитесь. Инспектор, кажется, очень торопится. Говорит, нельзя терять ни минуты.
- Но лодка…
- Мы после пошлем за ней кого-нибудь. Давайте-давайте, садитесь. Нельзя задерживаться, не то инспектор, чего доброго, рассердится.
Ни в словах Томо, ни в его поведении не было ничего неестественного, да и то, что он говорил, казалось вполне правдоподобным. Тамаё попалась на крючок.
- Хорошо. Будь по-вашему.
Тамаё подгребла к моторке.
- Положите весла в лодку, - сказал Томо. - Если их унесет, потом не отыщешь. Я придержу моторку, а вы переходите Осторожно…
- Да, все в порядке.
Тамаё казалось, что она все делает правильно, шагнула - и в этот момент одна из лодок сильно накренилась.
- Осторожно!
Она споткнулась и налетела на Томо. Он протянул руку, словно чтобы помочь ей. Но тут же рука закрыла ей нос носовым платком, смоченным в какой-то жидкости.
- Что вы делаете? - Тамаё отчаянно сопротивлялась, но Томо держал ее крепко, и мокрый платок прижимался плотнее и плотнее к ее носу. Она вдохнула, и кисло-сладкий запах бросился ей в голову.
- Нет… нет… - Сопротивление Тамаё постепенно слабело, и вскоре она в объятиях Томо погрузилась в глубокий сон.
Томо осторожно отвел растрепавшиеся волосы с ее лица, потом легко поцеловал в лоб и оскалился в усмешке. В глазах его горело желание, он сглотнул и облизал губы, как голодный зверь. Потом уложил Тамаё на днище лодки, нагнулся, заводя мотор, и направил моторку в сторону, противоположную вилле Инугами.
Кроме одинокого ястреба, парившего в поднебесье медленными, ленивыми кругами, никто ничего не видел.
Человек из тени
Километрах в четырех от Насу на противоположном берегу озера есть уединенная деревушка под названием Тоёхата. Небогатая деревушка, в которой еще можно было выжить во времена хорошего спроса на шелковичный кокон. Теперь же, когда экспорт шелка упал, как никогда, деревня словно вымерла. Конечно, не только Тоёхата - все деревни в окрестностях озера Насу оказались в таком же бедственном положении.
По западной околице деревни протекал ручей, и там, где он впадал в озеро, земля и песок, приносимые им, образовали отмель, которая с каждым годом расширялась, наступая на озеро. Отмель покрывали заросли тростника, сейчас засохшего и уныло колышущегося на ветру.
Среди этих зарослей и проскользнула лодка в устье ручья. Томо убавил газ и огляделся своими наглыми глазками - вокруг только мертвый неприютно качающийся тростник. Ни души ни на рисовых, ни на шелковичных полях - урожай давно убран. Только все тот же одинокий ястреб, кружа в небе, глядит на него с высоты.
Ухмыльнувшись про себя своей удаче, Томо пригнулся, словно прячась от чужих глаз, и направил лодку вверх по извилистой протоке между зарослями. Вскоре впереди, поднимаясь из тростника, показался дом в европейском стиле, когда-то, очевидно, великолепный, но теперь пришедший в полный упадок.
Откуда взяться такому дому в таком месте? Всякий, впервые его увидевший, задавался этим вопросом, но все очень просто. Деревня Тоёхата - то самое место, откуда вышел клан Инугами, а дом среди деревьев - первоначальное их обиталище. Однако неудобства деревенской жизни в конце концов понудили Сахэя перевести центр управления делами в Верхний Насу. Там он и построил новую виллу.
С того времени дом в деревне Тоёхата пустовал, сохраняясь лишь как некий семейный памятник. Однако во время войны на его поддержание не хватало сил, и когда его последний хранитель был призван в армию, другого выхода не нашлось, как только дать ему потихоньку разрушаться. А уж после смерти Сахэя старый дом стал вовсе никому не нужен, его бросили, и он все больше и больше ветшал. Деревенские говорили, что в нем водятся привидения. К этому-то дому и направлялся Томо.
Ясно, что когда-то, в прежние дни, дом стоял прямо у озера. Но со временем растущая отмель отделила его от воды, и теперь он высился, одинокий, всеми брошенный, среди тростниковых будыльев.
Поднявшись вверх по ручью, Томо вогнал лодку в тростниковую гряду у дома. Здесь было мелко, зато илисто, и это сильно затрудняло продвижение. Наконец Томо удалось провести моторку сквозь тростниковые дебри, он спрыгнул на сухой берег, спугнув при этом каких-то птиц - они с шумом взлетели из зарослей.
- Проклятие! Что за… - испугался и разозлился Томо.
Так просто оставить моторку не годится - ее могут заметить, поэтому, взявшись за причальный тросик, он завел ее поглубже в тростники, где и спрятал. Наконец, расслабившись, утер пот со лба и взглянул на лицо Тамаё, лежащей без сознания на дне лодки. И весь затрепетал. Как она красива в своем невинном сне! Волосы чуть растрепаны - следы недолгой борьбы, пока не подействовало снотворное, - но даже это не портит ее красоты. Солнечные лучи, проникшие сквозь тростник, золотыми зайчиками танцевали на ее щеках, чуть влажных от пота. Дыхание у нее было слегка учащенное.
Томо сглотнул в предвкушении, затем торопливо оглянулся, словно кто-то смотрел через его плечо на эту восхитительную красу. И снова застыл, сидя на корточках на тростниковой кочке и пожирая глазами спящую в лодке Тамаё. С одной стороны, это было зрелище, созерцать которое он никогда не устал бы; а с другой, он никак не мог решиться и потому волновался. Согнувшись среди тростников, Томо кусал ногти и всматривался в лицо спящей Тамаё. Он был как ребенок, затеявший какую-то шалость, но страшащийся довести ее до конца. Необычайная красота его жертвы нервировала его все сильнее.
- А, наплевать! Какое это имеет значение? Все равно рано или поздно она будет моей. - Бормоча про себя, Томо схватил Тамаё и поднял на руки. Моторка резко накренилась, гольцы замельтешили в иле среди тростника.
Тяжелое теплое тело на его руках, девственный запах, подобный аромату свежесорванного плода, биение крови под ее шелковистой кожей - Томо задохнулся от вожделения. С раздувающимися ноздрями и налитыми кровью глазами он нес Тамаё сквозь тростник. Он взмок, пот струился по его лицу, несмотря на свежесть ноябрьского воздуха.
В зарослях тростника виднелись остатки деревянной изгороди, некогда выкрашенной в белый цвет, а теперь упавшей и гниющей под слоем ила и земли. То, что было за изгородью, выглядело не менее удручающим - сад, погребенный под мертвыми листьями. Торопливо перешагнув через изгородь, Томо с Тамаё на руках осторожно ступал по мертвой листве, подкрадываясь все ближе и ближе к пустому дому, точно лиса с добычей в зубах. Ему совсем не нужно, чтобы его увидели, никто не должен его видеть - он поминутно останавливался и настороженно оглядывал то озеро, то берег.
Вдруг, затаив дыхание, замер. Целую вечность стоял он так, пригнувшись среди тростника, неподвижный, как камень, и поводил глазами. Его охватило сильнейшее ощущение - кто-то откуда-то за ним наблюдает.
Минута, другая. Сердце у Томо бешено билось. Жгучий маслянистый пот выступил на лбу. Но нет, ничего не происходит. Все тихо, как прежде, и единственное, что слышно - шелест тростника на ветру. Томо поднял голову и пристально вгляделся в одно из окон дома. Он был уверен: что-то шевелится в том окне.
Дуновение ветра, и, словно в ответ, отсыревшие занавески затрепетали в оконном проеме. Уже не тряпки, а жалкие ошметки тряпок бились о раму при малейшем движении воздуха. Их даже не украли, такие они были драные, единственные уцелевшие в этом старом брошенном доме.
Увидев пляску занавесок, Томо раздраженно щелкнул языком и двинулся дальше. Потом, оглядевшись, с быстротой зверя выпрыгнул из тростника и бросился через веранду в прихожую.
Запах плесени ударил в нос. Паутина свисала со стен и потолка, как праздничные гирлянды. Озеро было обиталищем бесчисленных насекомых, и пауки повсюду раскидывали свои тенета, ожидая богатой добычи. Едва Томо ворвался в дом, все пленные создания, еще живые, принялись бить крыльями, отчего края свисающей паутины бешено задрожали, как в бурю. Его чуть не оглушил отвратительный запах, похожий на вонь протухшей рыбы
Томо оглядел прихожую и начал подниматься по лестнице, как вдруг заметил нечто, от чего похолодел и замер. Кто-то недавно поднимался по этой лестнице - на ступени отпечатался грязный след.
Томо, не дыша, в ужасе уставился на этот след, как будто увидел чудовище. Но вскоре, заметив, что вся прихожая и лестница испещрены множеством свежих следов, успокоился и глубоко вздохнул. Конечно, вспомнил он, ведь полицейские осматривали этот пустой дом в поисках репатриированного солдата. Значит, следы, скорее всего, принадлежат им. С облегчением Томо поднялся по лестнице, стараясь как можно меньше шуметь, потому что даже скрип подошвы, отдаваясь эхом по всему дому, леденил ему кровь.
Второй этаж казался таким же ветхим, как первый. Все стекла разбиты, и не осталось ни единой целой двери.
Наверное, Томо изучил дом заранее, потому что он прямиком направился к одной из дверей, пинком ноги распахнул ее и вошел в комнату с Тамаё на руках. Унылая, пустая комната, лишенная каких бы то ни было украшений, - только и была в ней кровать со стальной рамой и крепкий на вид стул в углу. На кровати лежал продранный соломенный матрас, из которого клочками торчала набивка, ну и, само собой разумеется, никаких там простыней и одеял. Комната являла собой образ разрухи и запустения.
Томо осторожно положил Тамаё на соломенный матрас. Вытирая пот, струящийся по лицу, он продолжал озираться. Все, кажется, идет гладко. Никто не знает, что он привез Тамаё в тот заброшенный дом. Все будет решено здесь и сейчас, и когда все кончится, остальное пойдет по его плану, сколько бы Тамаё ни кричала и ни сетовала. А потом и эта женщина, и деньги, и власть - все будет принадлежать ему.
Томо затрепетал от волнения, точно воин, идущий в битву, во рту пересохло, колени ослабели. Дрожащими руками он снял галстук, сорвал с себя куртку и рубаху, бросил их на стул. В комнате было слишком светло, от этого ему стало как-то не по себе, но, к его сожалению, на окне не осталось ни ставней, ни занавесок. Кусая ногти, Томо некоторое время оглядывал комнату, пытаясь приступить к задуманному, потом пробормотал:
- Ха, да какое это имеет значение? Никто не видит. И потом, сама дама крепко спит.
Наклонившись над кроватью, Томо начал снимать с Тамаё одежду, один предмет за другим. Когда нежная покатость ее плеч и очертания пышных грудей открылись перед ним, Томо уже не мог сдерживаться. Пальцы его дрожали, как в лихорадке, дыхание прерывалось.
Вот тут-то он и уловил один-единственный звук - что-то стукнуло, потом скрипнула половица. Томо отпрыгнул от кровати, как кузнечик, и сосредоточился, слушая и глядя, застыв в ожидании атаки. Но больше ничего не услышал.
Однако тревога не отпускала Томо, и он решил осмотреть дом. Ничего подозрительного не нашлось - только крысиное гнездо в углу кухни, полное новорожденных крысят.
"Так вот что это было - крысиный писк", - подумал он.
Щелкнув языком от отвращения и снова поднявшись по лестнице, Томо подошел к двери комнаты. И тут же замер. Минуту назад, выходя, он оставил дверь открытой. Как же получилось, что теперь она закрыта? Может быть, захлопнулась от порыва ветра?
Взявшись за ручку, Томо осторожно отворил дверь. В комнате как будто ничего не изменилось. Успокоившись, он подошел к кровати, как вдруг его как молнией ударило. Кто-то прикрыл обнаженные груди Тамаё ее же одеждой!
Томо застыл как вкопанный, не смея пошевелиться. Прямо скажем, человеком смелым он не был; нет, на самом деле он был необычайно труслив. Стало быть, сегодняшнее предприятие потребовало от него чудовищной решимости, но даже начав осуществлять свой замысел, он постоянно дергался.
Томо взмок, во рту пересохло, в горле саднило. Он хотел что-то произнести, но язык у него словно узлом завязался, и он смог наконец выдавить из себя только одно:
- Кто… кто здесь?
И тут, словно в ответ, он услышал, как по другую сторону двери, ведущей в соседнюю комнату, скрипнула половая доска. Да, в другой комнате кто-то был. Почему он не посмотрел раньше? Глаза, которые следили за ним из окна, не были плодом его воображения. Кто-то, неизвестно кто, прятался в этом доме, в соседней комнате. Почему он не проверил раньше?
- Кто тут? Выходите! Кто тут прячется?
Дверь начала открываться - медленно, мало-помалу. Потом Томо увидел фигуру мужчины, стоявшего там - мужчины, похожего на репатриированного солдата, в пилотке, низко надвинутой на лоб, и лицо его скрывалось под шарфом.
Час спустя на вилле Инугами Макака получил странную телефонограмму.
- Алло. Это Макака? Я должен быть уверен, что разговариваю с Макакой. Я? Не важно, кто я. Я просто хочу сообщить вам о барышне Тамаё. Вы найдете ее в брошенном доме в деревне Тоёхата. Вы ведь знаете дом, в котором когда-то жили Инугами. Поднимитесь по лестнице, первая комната налево. Пожалуйста, приезжайте за ней немедленно. Но тревоги не поднимайте, потому что ей будет неловко, если люди об этом узнают. Так что лучше вам проделать все одному; да, еще вы, наверное, найдете ее крепко спящей, но не волнуйтесь. Действие снотворного кончится, и она проснется. Понятно? Я на вас рассчитываю. Помните, приезжайте как можно скорее. До свидания.
Струна кото
Чириканье птиц, которое Тамаё слышала во сне, постепенно стало реальным, и она наконец начала выходить из своего глубокого сна. Пытаясь оттолкнуть удушающую тяжесть, давившую на нее, она бессознательно вытянула руки, чтобы сесть, и окончательно проснулась. Но и проснувшись, не сразу поняла, где она, и некоторое время бессмысленно смотрела перед собой. Тупо болела голова, суставы затекли. Даже чтобы сесть, требовалось усилие, совсем не так, как обычно. Она подумала, уж не заболела ли.
Никак не могла собраться с мыслями - и вдруг вспомнила, что произошло на озере. Вот моторка качнулась, вот она попадает в объятия Томо, а потом мокрый платок… И больше ничего, - пустота.
Тамаё резко выпрямилась на постели. И едва удержалась от крика. Она придушила крик, но справиться с дрожью во всем теле не могла. Ее бросало то в жар, то в холод. Плотно запахнув ночное одеянье, она замерла, прислушиваясь к себе. Головная боль, оцепенение - не признаки ли того самого? Не признаки ли того, что ее изнасиловали? Она затряслась от неистовой ярости. Вслед за яростью пришли, поднявшись из глубин, неописуемая печаль и отчаянье. Тамаё неподвижно сидела в постели, уставясь в пространство, и отчаянье, как внезапная тьма, поглотило ее.
Все же в конце концов Тамаё заметила, что находится в своей собственной комнате, лежит в своей собственной постели и на ней ее собственная ночная одежда. Как это может быть? Не принес ли Томо ее в эту комнату, чтобы обесчестить? Нет, это немыслимо. Значит, он принес ее сюда после того, как осуществил свое злодеяние? Сердце у Тамаё чуть не разорвалось от нового приступа печали и гнева.
Послышался шорох по ту сторону двери. Тамаё поспешно прикрылась одеялом и окликнула:
- Кто там?
Ответа не последовало, и она спросила еще раз:
- Кто там?
- Извиняюсь, барышня. Меня беспокоит, как вы себя чувствуете?
Это голос Макаки. Искренний и простецкий, как всегда, но в нем звучит ласковая озабоченность. Тамаё не смогла сразу ответить ему. Знает ли Макака? Знает ли он, что Томо, наверное, подверг ее наихудшему бесчестью, которое может выпасть на долю женщины?
- У меня все в порядке. Все хорошо.
- Вот и ладно. Кстати, барышня, тут у меня есть кое-что, одним словом, вам надо бы на это глянуть. Ага, я так думаю, вам надо на это глянуть, да поскорее. Чем скорее вы это увидите, тем скорее успокоитесь.
- Что это?
- Клочок бумаги. Крошечный клочочек бумаги.
- И этот клочок бумаги меня успокоит?
- Именно так, барышня.
Тамаё призадумалась.
- Тогда подсунь его под дверь, - сказала она.
Ей не хотелось никого видеть. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь, даже Макака, видел ее лицо.
- Ладно. Так я и сделаю. А вам, как это увидите, так сразу и полегчает. А потом я все расскажу, только сперва вы малость успокойтесь, лягте и полежите тихонько, ладно?
Он говорил совсем как няня, ласково, утешительно. На глаза у Тамаё навернулись слезы.
- Макака, а сколько времени?
- Самое начало одиннадцатого.
- Да… я знаю… но… - в замешательстве пробормотала Тамаё, глядя на часы у постели, и Макака наконец понял, чего от него ждут.
- Ох, барышня, извиняюсь. И вправду, откуда вам знать? Сегодня-то - уже завтра. Прошла ночь, а теперь одиннадцатый час утра. Понимаете?
- Да, понимаю.
- Я подсуну бумажку под дверь, а вы прочтете, а потом еще поспите, ладно? А я пошел, меня инспектор зовет.
Когда шаги Макаки, удаляясь, стихли в коридоре, Тамаё выскользнула из постели. Уголок бумаги торчал из-под двери. Она подняла его и вернулась в постель. Это был маленький листок, словно вырванный из записной книжки, и на нем было написано что-то неразборчивое. Она включила лампу.
Писавший, должно быть, пытался изменить почерк - иероглифы имели странно жесткое и неуклюжее начертание. Тамаё прочла, и снова ее бросило сначала в холод, потом в жар:
Томо не добился своего. Я свидетельствую, что Тамаё осталась чиста и невинна, как прежде.
Человек из тени
Неужели это правда? Кто этот "Человек из тени"? И главное, откуда у Макаки этот клочок бумаги?
- Макака! Макака! - тут же закричала Тамаё, но его уже след простыл.
Некоторое время она размышляла над всем случившимся, затем встала и поспешно оделась. Дурман еще не совсем прошел, но это не может ее остановить, она должна избавиться от неопределенности - от этой ужасной неопределенности - и немедленно.
Одевшись и наспех приведя себя в порядок, Тамаё вышла в коридор и стала искать Макаку, но его нигде не было.
Ну да, конечно, вспомнила она, он ведь что-то говорил об инспекторе, будто тот его ждет. Идя по коридору к главной части дома, она увидела раскрытую дверь комнаты, где было полно людей.
- Тамаё! - первой ее заметила Саёко и бросилась к ней через всю комнату. - Сказали, что тебе нездоровится. У тебя все в порядке? Ты бледна.
Сама Саёко тоже выглядела не слишком здоровой.
- Да, спасибо, Саёко. - Тамаё заглянула в комнату и нахмурилась. - Что, опять что-то случилось?
Там были инспектор Татибана, Киндаити и все члены клана Инугами. Кроме одного - Томо. А странное напряжение, которое она заметила на лице Макаки, вызвало у нее дурные предчувствия.
- Похоже на то… - Саёко вопросительно посмотрела на Тамаё. - Томо не видели со вчерашнего вечера.
Тамаё вспыхнула. Неужели Саёко знает о вчерашнем и пытается вытянуть из нее сведения?
- И что?
- Тетя Умэко и дядя Кокити забеспокоились и позвонили инспектору… подумали, а вдруг опять… опять случилось что-нибудь такое.
Лицо бедной Саёко исказила боль. Похоже, не родителей, а именно Саёко по-настоящему встревожило исчезновение Томо.