Затем Рэмпол продолжил читать, шелестя страницами. У него явно был не весь дневник. Кое-где пропущены целые года, некоторые даты все же сопровождались записями. Но весь ужас, жестокость, проповеди, циничное описание того, как сэкономили два пенса, – все это принадлежало перу Энтони… и это была только прелюдия.
Автор менялся. Порой он был очень эмоционален в записях.
Они называют меня хромым Эриком! (Написано в 1812 году.) А еще Драйден-фальцетто. А я меж тем придумал план. Я ненавижу и буду пороть всех тех, с кем я, по несчастью, связан кровью. Но есть то, что можно купить, и то, что нужно защищать. А крысы становятся все толще. Они даже пролезают в мою комнату, и я могу их видеть при свете лампы, когда пишу.
За время написания он выработал собственный литературный стиль, но его злоба только возрастала. В 1814 году была сделана только одна запись:
Я должен быть осторожнее с покупками. Каждый год, каждый год. А крысы, кажется, уже хорошо меня знают.
Среди оставшихся записей один эпизод больше всего шокировал Рэмпола:
23 июня. Я страдаю от бессонницы. Несколько раз мне казалось, что кто-то стучит снаружи в металлическую дверь, которая ведет на мой балкон. Но, когда я открывал дверь, там никого не было. Моя лампа стала хуже светить, и мне чудятся странные вещи. Но вся красота в надежном месте! Как хорошо, что у меня есть в руках сила.
Ветер распахнул окно, чуть не вырвав листы из пальцев Рэмпола. Ему показалось, что они сами хотят вылететь у него из рук. Насекомые вокруг тоже не давали покоя. Огонь в лампе слегка мигал, но продолжал освещать комнату желтым светом. Молния озарила тюрьму, вспышка сопровождалась несколькими раскатами грома…
Еще не были дочитаны дневники Энтони, а предстояло ознакомиться с записками другого Старберта. Рэмпол был очень впечатлен, он стал читать быстрее. Из записей он узнал, что старый надзиратель с годами заметно сдал. Теперь он носил высокую шляпу и туго подпоясанный плащ, часто писал о своей трости с золотым набалдашником. И вдруг спокойное повествование закончилось!
9 июля. Святой Боже! Ты великодушен и справедлив, посмотри на меня и помоги мне! Я не знаю почему, но сон покинул меня, я высох так, что могу просунуть палец между ребер. Неужто они съедят моих питомцев?
Вчера мы повесили человека за убийство, о чем я писал. Во время повешения он был одет в бело-синюю полосатую куртку. Толпа освистала меня.
Сейчас я сплю при свете двух ламп. Возле моей комнаты дежурит охранник. Прошлой ночью, пока составлял отчет об экзекуции, я услышал шум в своей комнате, на который поначалу старался не обращать внимания. Я поправил свечу у изголовья кровати, надел ночной колпак и приготовился ко сну, когда услышал какое-то движение рядом с собой. Я взял пистолет со стола и зарядил его, позвал стражника, чтобы тот скинул с меня одеяло. Когда он это сделал, простите меня, сумасшедшего, то я увидел большую серую крысу, смотрящую на меня. Она была мокрая, под ней виднелась лужица черной воды. Крыса была очень жирной и периодически делала движения головой, чтобы избавиться от лоскутка бело-синей материи, застрявшей в ее пасти.
Солдат убил крысу прикладом мушкета, она не успела сбежать, крысы ведь не способны быстро бегать. Этой ночью я так и не смог заснуть. Мне помогли разжечь огонь, и я всю ночь провел в кресле, согреваясь теплым ромом. Я уже было почти заснул, но вдруг услышал голоса на балконе за железной дверью. Я сначала подумал, что мне это чудится, ведь балкон расположен достаточно высоко, но потом услышал отчетливо: "Сэр, не могли бы вы выйти и поговорить с нами?" Тут я обратил внимание, что вода хлынула из-под двери.
Рэмпол откинулся в кресле, почувствовав спазм в горле, его ладони покрылись потом. Он даже не обратил внимания на то, что усилилась гроза, а дождь шелестел в деревьях и поливал лужайку. Он услышал крик доктора Фелла:
– Вносите кресла внутрь! Мы можем наблюдать из столовой!
Пастор ответил ему неразборчиво. Взгляд Рэмпола привлекла карандашная запись в самом конце журнала. Очевидно, ее от руки написал доктор Фелл, так как под ней стояли инициалы Д. Ф.
Он был найден мертвым утром 10 сентября 1820 года. Предшествующая ночь сопровождалась сильным штормом и яростным ветром, и крайне маловероятно, что тюремщики и охранники могли слышать какой-либо крик. Его нашли со сломанной шеей, лежащим на каменной площадке у колодца. Несколько острых пик прошли сквозь тело, а голова свесилась в колодец.
Есть несколько версий случившегося. На теле не было видно никаких следов борьбы, кроме того, он был настолько силен, что даже нескольким убийцам было бы тяжело с ним справиться. Хоть он был в возрасте, руки и плечи у него оставались очень сильными. И вот что странно: эта сила стала проявляться у него только после того, как он занял должность надзирателя, причем становился он крепче из года в год. В последнее время он все время находился в тюрьме, из нее выезжал только для того, чтобы навестить семью в Халле. Его эксцентричное поведение в ранние годы сильно повлияло на заключение следователей и судей. Они постановили вот что: "Смерть наступила в результате несчастного случая из-за потери рассудка".
Д. Ф., Коттедж под тисами, 1923.
Рэмпол положил разбитую трубку на листки бумаги, чтобы их не сдул ветер, и снова откинулся в кресле. Он смотрел на дождь, представляя себе описанное. Затем поднял глаза на комнату надзирателя и замер…
Света в комнате не было.
Перед ним мерцала только стена дождя в полутьме. Из-за спазмов в горле он чувствовал слабость, так что даже не мог ближе пододвинуть кресло. Он посмотрел на часы. Было без десяти двенадцать. Ужасное чувство нереальности происходящего и ощущение, что его ноги запутались в ножках кресла, охватили его. Затем он услышал возглас доктора Фелла откуда-то снизу. Он тоже это увидел. Это произошло только что, лишь несколько секунд назад. Часы расплылись перед ним. Но он не мог отвести глаз от часовых стрелок и, кроме мерного тиканья, услышать что-либо другое…
Затем Рэмпол с трудом потянул на себя дверную ручку и сбежал вниз. Его мутило от головокружения. Он даже не видел доктора Фелла и пастора, которые стояли под дождем, уставившись на здание тюрьмы. Доктор до сих пор держался за кресло. Он поймал Рэмпола за руку.
– Погодите минуту! Что с вами? – забеспокоился он. – Вы бледны, как привидение. Что…
– Нам нужно бежать туда! Свет погас! Это…
Они все немного задыхались оттого, что дождь хлестал их по лицу. Вода залила Рэмполу глаза, и на минуту он потерял зрение.
– Я не считаю, что нам надо действовать настолько быстро, – сказал Сондерс. – На вас, очевидно, произвели такое впечатление эти бесовские дневники. Не верьте в это. Мартин, должно быть, ошибся во времени… Стойте! Вы не знаете дороги!
Рэмпол вырвался из рук доктора и уже бежал по лужайке. Оставшиеся услышали, как тот кричит: "Я обещал ей!" Затем пастор ринулся за ним. Несмотря на свою комплекцию, Сондерс был неплохим бегуном. Они соскользнули на берег. Рэмпол почувствовал, что его туфли набрали воды, когда он перепрыгивал через забор. Теперь он бежал по высокой луговой траве. Он плохо видел из-за пелены дождя, но подсознательно чувствовал, что нужно повернуть налево, к Ведьминому Логову. Неизвестно, было ли это правильным решением, был ли он на верном пути, однако в его голове сейчас очень живо нарисовались все краски дневника Энтони. Сондерс что-то крикнул ему в спину, но звук утонул в раскатах грома. При вспышке молнии Рэмпол увидел жестикулирующего Сондерса, который убегал вправо от него, прямо к воротам тюрьмы, но сам Рэмпол не сменил направления.
Впоследствии он не мог вспомнить как добрался до Ведьминого Логова. Густая луговая трава опутывала его ноги, словно проволока, кустарники царапали его тело сквозь одежду, он не видел ничего, кроме еловых зарослей впереди. Дышать было тяжело, он прислонился к промокшему дереву, чтобы вытереть с лица воду. Он понял, что находится здесь. В темноте все жужжало и шевелилось, ползало, но хуже всего был запах.
Все мерцало перед его глазами. Протянув руку, он почувствовал шершавую каменную стену, нащупал ржавые пики. Тут было что-то неладное, что заставляло голову кружиться, кровь стыть в жилах, а ноги терять свою силу. Небо вновь озарила молния… Он уставился на широкий колодец на уровне его груди и услышал, как внизу плещется вода.
Больше ничего.
Никаких свисающих голов на краю колодца, проткнутых пиками. В темноте он начал на ощупь прокладывать себе путь вдоль колодца, хватаясь за ржавые шпили. Так он дошел до края утеса, и тут его нога уперлась во что-то мягкое.
Он всматривался в темноту, а его тело онемело от отвратительного предчувствия. Рэмпол нащупал холодное лицо, открытые глаза, затем – мокрые волосы, но шея на ощупь казалась резиновой, так как была сломана. Ему даже не понадобилась молния, сверкнувшая вскоре, чтобы понять, что его "находка" – Мартин Старберт.
У Рэмпола подкосились ноги, и он присел. Это место было на 50 футов ниже балкона надзирателя, который, казалось, даже при свете молнии оставался черным. Рэмпол трясся, чувствовал себя потерянным, в голове была лишь одна мысль: он не выполнил обещание, данное Дороти Старберт. Дождь, сопровождаемый громким шелестом, окутывал его, стекал по его телу. Когда молодой человек в исступлении поднял глаза, то увидел, что далеко за лугом, в доме мистера Фелла, все еще горит свет лампы в его комнате. Его было видно в промежутке между зарослей елей. Лишь несколько картин заполняли его мозг: разбросанные на кровати листы дневника и обломки трубки.
Глава 6
Дворецкий, мистер Бадж, проводил свой обычный день в замке, проверяя, надежно ли закрыты все окна, перед тем как лечь в роскошную одноместную кровать. Он и так знал, что они хорошо закрыты, просто проделывал одну и ту же процедуру каждый день на протяжении пятнадцати лет и будет продолжать этим заниматься, пока этот дом из красного кирпича не упадет или не будет захвачен американцами, что, по мнению его жены, миссис Бадж, обладавшей на редкость грубым голосом, было наиболее вероятным развитием событий. Тем не менее мистер Бадж с большой осторожностью относился к подобным пророчествам домохозяек. Он словно чувствовал, что, как только он отвернется, той или иной горничной непременно приспичит пробежаться по зданию и нарочно открыть все окна, чтобы какой-нибудь бродяга мог попасть вовнутрь. Его воображение всегда рисовало перед ним картины ограбления. Проходя по лестнице через галерею с лампой в руках, он был особенно осторожен. Собирался дождь, и на душе у него было как-то тяжело. Его совершенно не беспокоило грядущее бдение молодого человека в комнате надзирателя. Это была традиция, сродни той, когда люди идут на войну защищать свою страну, если ей угрожает враг. Война, как известно, подвергает вас серьезной опасности, но сделать с этим ничего нельзя. Мистер Бадж был рассудительным человеком. Он знал, что существуют злые духи, как знал и то, что существуют, например, жабы, летучие мыши или другие малоприятные обитатели планеты. Но он сознавал и то, что о духах уже не так много говорят в наше время, и это понятно, ведь сейчас даже у горничных уйма времени. Это очень отличалось от тех времен, когда работал его отец. Его нынешний хозяин больше беспокоился о том, чтобы в библиотеке поддерживался огонь, когда он будет там находиться, его тарелка была полна сэндвичей, а графин постоянно наполнен виски.
Нет, мистера Баджа одолевали гораздо более серьезные заботы. Когда он дошел до середины галереи, обшитой дубом, где висели портреты, он, как обычно, остановился и подсветил лампой портрет старого Энтони. Художник XVIII века изобразил Энтони в черном, сидящим за столом, под рукой тот держал череп. У Баджа волосы все еще были в порядке, он был хорошо сложен. Несмотря на историю жизни первого надзирателя, Бадж в этой тщедушной фигуре улавливал сходство с собой и, гордо проходя мимо портрета, поглядывал на изображение. Никто не знал его маленькой тайны, а заключалась она в том, что он всегда плакал, когда просматривал понравившиеся фильмы. Однажды в Линкольне он даже на несколько лишил дней сна миссис Терпон, жену химика, когда та застала его в неприглядном виде во время просмотра американского фильма "Назад, на Восток".
Ему вспомнилось кое-что. Закончив наверху, он гордо прошествовал вниз по лестнице. В передней комнате газ горел хорошо, хотя в левой части – чуть хуже. Он не мог себе представить, что в один прекрасный день здесь появится электричество! Еще одна американская штучка. Вот, например, мистер Мартин уже испорчен янки. Всегда злится, хотя при этом все равно остается джентльменом, пока не начнет нести чушь о барах и напитках, названных в честь пиратов, или джине, который годится только для старых дам или пьяниц. А этот его револьвер, а тот пират, Том Коллинз, если не ошибаюсь, или другой пират, Джон Сильвер? Или то, что называют "коляской"…
Коляска. Она ассоциировалась у него с мотоциклом мистера Герберта. Он почувствовал беспокойство.
– Бадж, – донесся голос из библиотеки.
Лицо дворецкого по привычке вновь стало безмятежным, отсутствующим. Оставив лампу на столе в холле, он спустился в библиотеку, чтобы увериться, действительно ли его звали.
– Я вам нужен, мисс Дороти? – спросил он невозмутимо.
Даже несмотря на то, что его мысли были чисты, Бадж не мог не отметить одного поразительного (почти шокирующего) факта. Сейф был открыт. Он прекрасно различал это место: за портретом мистера Тимоти, его последнего хозяина. За последние пятнадцать лет Бадж ни разу не видел дверцу открытой. Дворецкий заметил это еще до того, как по привычке проверил, есть ли в камине дрова. Мисс Дороти сидела в одном из больших кресел с бумагой в руках.
– Бадж, – сказала она, – вы не попросите мистера Герберта спуститься?
Минута сомнения.
– Мистера Герберта нет в его комнате, мисс Дороти.
– Пожалуйста, не могли бы вы его найти?
– Я уверен, что его нет в доме, – ответил Бадж так, словно был погружен в какие-то собственные проблемы, требовавшие срочного решения.
Она положила бумагу на колени.
– Что вы имеете в виду?
– Эмм… Думаю, он ушел.
– Боже мой, нет! Куда он собирался?
– Просто я по поручению оказался в его комнате сразу после обеда, а он паковал свою маленькую сумку.
Бадж вновь замешкался. Он чувствовал беспокойство, потому что лицо хозяйки выражало странные эмоции. Она поднялась.
– Когда он вышел из дома?
Бадж глянул на часы. Они показывали 11:45.
– Я не уверен, мисс Дороти, – сказал он. – Сразу после обеда, как мне кажется. Он уехал на мотоцикле. Мистер Мартин попросил меня дать ему электрический фонарь, чтобы ему было… эмм… безопаснее в пути. Вот почему я сделал вывод, что мистер Герберт уезжает. Я вышел, чтобы отсоединить фонарь, и… он проехал мимо меня.
(Странно, что мисс Дороти так восприняла это! Конечно, у нее имелся повод для волнения: мистер Герберт уехал, не сказав ни слова, а сейф был открыт впервые за 15 лет, но ему не нравилось то, что она не скрывала своего расстройства. Бадж ощущал примерно то же, что когда-то чувствовал, подглядывая в замочную скважину… Но тут он прогнал юношеские воспоминания.)
– Странно, что я не видела его, – сказала она, в упор глядя на дворецкого. – Я сидела на лужайке по крайней мере час после обеда.
Бадж закашлялся.
– Я хотел сказать, мисс Дороти, что он проехал через пастбище прямо к охотничьему лугу. Я заметил это, так как некоторое время искал нужный фонарь для мистера Мартина, и увидел тогда, как он сворачивал.
– Ты сказал мистеру Мартину об этом?
Бадж с легкой обидой посмотрел на нее.
– Нет, мисс Дороти, – ответил он, словно делал выговор. – Я отдал ему фонарь, как вы знаете, но считаю, что не мое дело объяснять…
– Спасибо вам, Бадж. Вам не стоит дожидаться мистера Мартина.
Дворецкий склонил голову, краем глаза проверил, на своих ли местах сэндвичи и виски, а затем ушел. Он снова не мог подобрать слов, будто глотка была затянута поясом. Теперь он опять мистер Бадж. Какая-то хозяйка странная! Он хотел назвать ее дерзкой, но это слово все-таки показалось немного обидным. Что-то жесткое и опасное таилось в ее осанке и холодном взгляде. Никаких сантиментов. Никакого… сердца. Он помнил, как она росла… Давайте посмотрим: в апреле ей исполнился 21 год, то есть он знал ее с шести лет. Когда она была ребенком, ее нельзя было назвать высокомерной или сомневающейся в своих поступках, как мистер Мартин. Ее нельзя было назвать благодарной или внимательной, как мистер Герберт, в ней было что-то странное…
Гром грохотал все чаще. Бадж отметил это про себя. Вспышки молнии проникали даже в самые темные уголки дома. Как здорово, что он зажег огонь! Осталось только завести старые настенные часы, прослужившие уже не одно поколение. Исправляя упущение, он продолжал думать о том, каким ребенком была мисс Дороти. Все всплыло в его памяти: обеденный стол, он на заднем плане, тогда еще хозяин и хозяйка были живы. В Олдхэме Мартин и Герберт играли в саду с другими детьми в "войну". В разговоре за обедом Мартин попрекал кузена тем, что тот не смог взобраться на самый высокий клен, чтобы сидеть там в дозоре. Он всегда был лидером, тогда как Герберт покорно плелся за ним. В тот раз он отказался быть ведомым. "Я туда не полезу! – повторил он за столом. – Те ветки сухие".
– Все правильно, Берт, – сказала хозяйка нежным голосом. – Запомни: даже на войне нужно быть осторожным.
Маленькая мисс Дороти, до этого все время молчавшая, тогда неожиданно всех ошеломила. Она очень категорично заявила: "Когда я вырасту, то замуж выйду за человека, который не знает, что такое осторожность" – и посмотрела на всех со злостью. Хозяйка ей возразила, а хозяин, как всегда, лишь скупо и некрасиво усмехнулся; странно подумать, что сейчас…
Сейчас шел дождь. Когда дворецкий закончил заводить часы, те начали бить. Бадж отстраненно уставился на них, причем выглядел при этом удивленным. Часы пробили полночь. Все, несомненно, шло как обычно…
Нет. Все-таки чего-то не хватало. Что-то в закоулках маленького, привыкшего действовать автоматически мозга коробило его. Озадаченный, он хмуро уставился на ландшафт, изображенный на часах. Ах, он должен был догадаться! Всего несколько минут назад он разговаривал с мисс Дороти, а на часах в библиотеке было 11:45. Значит, эти показывают неправильное время.