* * *
Несколько ночей он спал на пляже, лежак затащив в кабинку для переодевания. Тихо шипели и плескались волны, лунная дорожка протянулась до волнолома, отовсюду плыли тревожно–незнакомые запахи. Вот и сбылась мечта Сашки увидеть море.
Хрустя галькой, мимо кабинки проходили парочки, слышался страстный шёпот, вздохи, звуки поцелуев. Сам воздух, казалось, был насыщен желанием, зовом любви, кои усиливал аромат цветущей магнолии. Сашка никогда никого не любил, хотя в школе регулярно в сумке находил откровенные записочки девчонок. Молоденькие учительницы во время уроков на нем подолгу задерживали взгляды…
Ранним утром, до прихода орды "дикарей", в ближайшей чебуречной он пепси–колой запивал горячие, вкуснейшие чебуреки. После десяти, пляж, засыпанный галькой, превращался в дымящуюся жаровню. Пока были деньги, Сашка не строил планов на будущее, он наслаждался морем и фруктами, которые воровал в садах. Абрикосов было столько, что, падая, они гнили под деревьями. За эти самые абрикосы торговцы–кавказцы в его городе драли бешеные деньги.
Однажды слишком далеко он заплыл за бакен, а потом долго, выбиваясь из сил, добирался до берега. Когда, пошатываясь, он вышел из воды, то не нашел своей одежды. Страх ознобом окатил позвоночник. Пляж, протянувшийся на добрых два километра, как тюленями на лежбище, завален коричневыми, красными, белыми телами отдыхающих. Везде большие полосатые зонты, кабинки, лежаки, никаких особых примет, зацепки. Семья, возле которой он оставил одежду, видимо, ушла. В одних плавках, погруженный в мрачные мысли, Сашка долго, неприкаянно бродил по берегу. В карманах брюк и тонкой куртки деньги, свидетельство о рождении - единственный документ, говорящий, что у него есть родители, хотя своего законного отца он никогда не видел, ничего о нем не знал…
- Молодой человек! - вдруг окликнула его брюнетка с пышным бюстом и белой полоской бумаги на носу, чтоб не облупился. - Вы случайно не одежду свою ищете?
Она–то его сразу приметила, как только он разделся и пошёл к морю. Какая прелесть этот мальчишка! В последнее время её стали волновать подростки, даже их прыщи… А у этого - кожа чистая, гладкая, чуть тронутая загаром. А какие глаза! Волосы! Сложение! Античный мальчик! Ведь раньше греки, до нашествия ахейцев из Малой Азии, были русоволосы и голубоглазы. Смешение крови не всегда приносит положительные результаты…
Потом на открытой веранде ресторана "Чайка" ложечками из вазочек они черпали мороженое, запивая его слабым сухим вином. В тот же день брюнетка отвела его к знакомым и за койку в сарае заплатила на две недели вперед. Весь дом забит "дикарями", хозяева ютились в летней кухоньке, за летний сезон стремясь как можно больше заработать.
Когда южная черная ночь падала на курортный город, Сашка проскальзывал в открытое окно санатория. Тамара старше его на двадцать лет, хотя не любила говорить о своем возрасте. Зачем? Она приехала сюда ради моря, солнца, фруктов и короткого романа, о котором в Москве будет с волнением вспоминать до следующего отпуска…
На этот раз, как никогда, ей выпал лакомый кусочек: невинность, свежесть, юность в едином сплаве! Подруга по комнате исчезала на несколько часов… С Тамарой Сашка впервые узнал, что такое физическая любовь.
Когда он понял, что женщины в основном реализуют себя через самих себя, а мужчина (если он не дурак) через других, стал считать, что любовница не слишком щедра. Забрав все ее деньги и драгоценности, этой же ночью он сел в поезд "Адлер-Москва". Рано утром он сошёл на станции захолустного городишка, где в буфете продавалось прекрасное вино "Донское игристое". Он рассчитал точно, зная, что Тамара в милиции непременно опишет его внешность.
* * *
До двадцати лет Сашка много поколесил по стране - Прибалтика, Сибирь, Кавказ, Средняя Россия. Жизнью одинокого волка он чем–то напоминал своего учителя–афганца. Отрицая этот фальшиво–добродетельный мир, он создавал свой, преступный. Ему нравилось быть вне закона, чувствовать себя под угрозой. Александр стремился к этому из–за тогда еще неосознанной любви к эстетике.
Много "бугаев" нарвалось на его ошеломительные в своей мгновенности и мощи удары, введённые в заблуждение его беззащитной, почти что девичьей внешностью. Лишь раз случайно он попал в милицию, хотя был одет весьма респектабельно, и вместе с прочими бомжами оттуда отвезён в приемник–распределитель. А всё из–за незнакомой вокзальной шлюхи, дремавшей рядом с ним в кресле. Дежурные менты её хорошо знали, и в который раз решили бесплатно попользоваться. На неё в этот раз что–то нашло, подняла истерику, вцепилась в Александра… Заодно с ней замели и его.
В КПЗ вместе с несколькими хмурыми, протрезвевшими мужиками Александр сидел на нарах, отказавшись от козьей ножки, скрученной из "бычков". На небольшом пространстве меж дверью и нарами схватились двое, только что втолкнутые в камеру. Один схватил ведро, полное мочи, и вылил на голову другого. Тот точно под дождиком в душевой, сдул ручейки мочи с носа, и пустым ведром ахнул обидчика по голове. Потом они упали в лужу, барахтаясь, тузя друг друга кулаками и ногами. Кончив драться, они полезли на нары, мужики ногами отбросили их на пол, залитый мочой. Теперь они на самом дне… До утра так и просидели по разным угла. Подтвердились слова учителя: "Хуже крыс и тараканов (коими их сейчас считал дежурный мент), их дерьмо. И он стал ещё больше презирать людей.
В приемнике–распределителе ему стразу же стал качать права старожил, король камеры, здоровенный, белобрысый бомж. С разворота в сто восемьдесят градусов Александр пяткой врезал ему в челюсть. Для него жестокость уже привычное дело, наедине с собой он уже не лукавил. Каждое его движение просто, прямо и отточено, как штрих карандаша…
Очухавшийся старожил принялся орать, чтоб из камеры убрали психа. Когда дежурные обоих вывели в коридор, то схватились за животы. Этот пацан почти на две головы ниже белобрысого и весил, верно, вдвое меньше. Решив, что на самом деле спятил старожил, они сапогами прошлись по его ребрам, у новенького забыв снять отпечатки пальцев…
За десять дней отсидки в этом паскудном месте он нахватался вшей, провоняв дерьмом. В углу камеры всегда сидел один, в самом деле сумасшедший, справлявший нужду прямо в штаны.
В стране тем временем происходили разные удивительные события, сотрясающие самые основы. Но всё это его особенно не интересовало, для себя он уже создал свой, обособленный мир. По карманам и квартирам не шарил, но всегда имел хороший куш.
Нет предела женской доверчивости! Когда им интересно, тогда они готовы верить чему угодно, особенно когда это исходит от такого красавца. Женщины верят во всё, что выдумали сами… Они так мыслят.
По природе своей Александр был воином и ко всем относился, как к букашкам, но однажды и сам чуть не стал букашкой…
ГЛАВА 3.
Квартира, как и собака, перенимает черты хозяина… Комната Александра, угрюма, молчалива и темна. Она как пещера!
Весной в теплые ночи, он чуть ли не до утра торчал на балконе. Он любил ночь, она многое может открыть посвященному. Днём нет тайн, отсюда всё ясно и скучно. Из обрывков разговоров он пытался слепить целое, воссоздать то, при чем не присутствовал, недостающие детали подкрепляя воображением. Человек, активно живущий чувственными радостями, очень часто поверхностен. Кто же по какой–то причине лишен их, настроен на философский лад, склонен к воображению и размышлениям. Воображением пытаясь проникнуть в то, чего лишен…
Ночью все предметы лишь намеками, сумрачными и глухими, говорят о намерениях мира. Он научился распознавать своё состояние души в неподвижности вещей… Утром, когда солнце лишь первыми лучами напоминало о себе, когда пустынен двор и ничто не говорит о присутствии людей, только предметы напоминали, что они где–то есть…
Он был соглядатаем, оставаясь невидимым, знал, что происходит у соседей. Особенно его интересовала одна особа… Раньше в этой квартире жил старик со старухой. Старик ещё при советской власти, как ветеран ВОВ, обзавелся патентом и клеил галоши. Бабка, за червонец пара, толкала их на базаре. Иной раз в день она имела тридцать–сорок рублей. На эти деньги можно скромно прожить полмесяца. Оттого к ним валом валила родня. Старик каждый день со своей поллитрой. Был он почти двухметрового роста и без единого зуба во рту. Не прожёвывая, как чайка, глотал громадные куски колбасы и мяса.
Александр проклинал старика, когда тот включал свою машинку, обдирая резину, чтоб лучше брал клей. С балкона старика постоянно тянуло ацетоном, от которого болела голова. Потом старик помер, следом за ним бабка, сын продал квартиру.
Когда непомерно раздувшийся труп старика лежал на столе, откуда–то набежали полчища рыжих, крохотных муравьев и облепили тело. Их было так много, что все посчитали это недобрым знаком - жди новых похорон…
Теперь там живет молодящаяся энергичная женщина лет сорока, с деловой прической и властными нотками в голосе. Коммерческий директор одной фирмы. Лишь Александр знал, что в центре города у неё есть другая, много большая квартира, там муж, дочь. А это жилье - от избытка денег, для деловых встреч, где коллеги по бизнесу часто играли роль любовников. Она фригидна, но стремилась испытать то, что испытывают лишь около сорока процентов женщин…
Чтоб быть соглядатаем, надо уметь быть невидимым. Из ее разговоров с мужчинами Александр много узнал о соседке. Если б захотел, мог извлечь прибыль, шантажируя директора. В тонкой перегородке он просверлил дырочку и наблюдал за загорающей в шезлонге дамой.
За всем ее уверенным видом он видел тщательно скрываемый комплекс. Отсюда и сублимация, выражавшаяся в деловой активности. Он знал, как помочь ей открыть самое себя… В этом деле, главное, надо в нужное время уметь сосредоточиться, чтоб уловить тончайшие оттенки ощущений в момент их проявления, когда они ещё не размыты в потоке второстепенных впечатлений… Уметь оценить быстротечность этих ощущений и их очарование. Обделенной с самого рождения всему этому надо учиться. Это касается осязательных ощущений…
В комнате Александра большой шкаф, доверху забитый книгами. Они остались от прежних мужей матери. Рядом с Достоевским, Толстым, Буниным, Чеховым, Астафьевым, Беловым соседствовали Артур Кларк, Чейз, Агата Кристи, Стивен Кинг. Полно мистических триллеров и отечественных детективов, типа "Светлый лик смерти" Александры Марининой. У самого потолка стопки толстых, популярных в прошлом журналов, и всё это Александр за шесть лет прочёл. К чтению он и раньше был охоч, так как в его деле язык, как и внешность, играет очень большую роль в общении с женщинами… Хотя теперь кому нужны умные книги, когда вся атмосфера: секс, шмотки, жратва, деньги.
Читая Достоевского, он иронически кривил губы: раз у тебя есть совесть, на хрена тогда топор и вонючая старуха–процентщица? А впрочем, все большие идеи, рано или поздно, кончаются революциями, или же гибельными реформами.. При разрушении некоторые непомерно быстрее богатеют, нежели при созидании.
Александр не пытался вникнуть в суть резких изменений, где всё сдвинулось, перемешалось - хаос мнений и действий. Его бабка тоже одна из жертв нового великого передела. Ее пенсия не намного больше его пособия по инвалидности, нигде никогда не работавшего…Стол их скуден, лишь овощи с дачи несколько разнообразили его. Бедность и страдание облагораживают лишь тогда, когда выбирают их добровольно. Вынужденные бедность и страдание делают людей хуже.
* * *
В этот вечер, как обычно, он сгибал и разгибал в коленях ноги, привязав к ним жгуты. Когда пальцами до красноты растёр мышцы икр, вдруг, точно иголкой, кольнуло в правую ступню… Этому он не придал значения, так как боль испытывал постоянно, ныл поврежденный нерв на позвоночнике. Отсюда всегда казалось, что болят ноги, хотя он их не чувствовал, хоть ножом режь…
Игольный укол через пять минут вновь повторился… Он пальцами явственно ощутил, как сократилась мышца. Бледность залила лицо, вспотев от сильнейшего волнения, Александр в изнеможении откинулся на подушку, и с напряжением стал прислушиваться к мертвой половине тела. Там начало рождаться что–то новое, давно забытое. Не смея верить, дрожавшую ладонь он плотно прижал к икре, по ней пробежала короткая судорога, принёсшая мгновенную, острую боль. Теперь не было сомнений… Не выдержав, Александр заплакал, хотя даже в детстве не позволял себе такого.
С ещё большим ожесточением и упорством он массировал, разминал, растирал мышцы ног, сгибая жгутами в коленях. Боль усилилась, бесчувственные, ссохшиеся, но не умершие мышцы, начали получать сигналы центральной нервной системы. Какой–то нерв вегетативной системы, отчего зависела вся его жизнь, судьба, каким–то образом соприкоснулся в месте разрыва, и сросся… Это начисто опрокидывало все достижения нейрохирургии! Судьба ему подарила случай, выпадающий лишь раз на миллиард.
Как припадочный, он дергался на постели, боль выгибала, корёжила, ломала, мышцы отходили от шестилетнего ничегонеделания. Но эта боль сладостной, так как освобождала от тюрьмы искалеченного тела, медленно и неуклонно пожиравшей его душу.
Зубами намертво сжав полотенце, чтоб заглушить стон, с багровым от напряжения лицом (вена вздулась на лбу), без устали он помогал мышцам заново обрести жизнь. Вдруг от нахлынувшей полноты жизни он хрипло рассмеялся, смех дико и странно прозвучал в плотно закупоренной комнате. Розовела кожа на икрах, ступнях, улучшилась циркуляция крови. Наконец, впервые за последние шесть лет, он смог пошевелить пальцами ног. Александр испугался, что может умереть от непомерной радости, сердце может не выдержать шквала чувств…
В пять часов утра, измотанный до предела, как в бездонную яму, он провалился в глубокий сон.
* * *
В два часа дня, впервые за шесть лет, он проснулся радостным, в предвкушении праздника.
Отбросив одеяло, теперь уже без прежнего отвращения, он осмотрел свои сладко нывшие ноги, точно отходившие от долгого пути. За девять часов глубокого сна ляжки немного увеличились в размере, икры округлились, стали упруже. Александр пошевелил пальцами, они слушались много лучше, нежели ночью. С замиранием в груди, стиснув зубы от напряжения, уже без помощи жгутов, Александр согнул правую, потом левую ноги.
- Получилось! - неожиданно громко крикнул он, и обмер, посмотрев на запертые окна. Об этом никто не должен знать, даже бабка, тайна поможет мести. Ненавистный враг должен скоро объявиться в проклятом для Александра месте…
Он окончательно убедился: сознание сильнее материи, плоти. Если сознание чего–то очень желает, косная материя, равно или поздно, подчиняется.
Опираясь о кровать, он медленно выпрямился. Слабые ноги мелко дрожали, подгибались. От непривычно вертикального положения тела кровь отхлынула от мозга, голова закружилась, зазвенело в ушах. Спиной он упал на кровать, затылком сильно ударившись о стену. Отдышавшись, уняв сердцебиение, Александр предпринял вторую попытку. На этот раз голова не подвела, целых пять минут он смог простоять на подламывающихся ногах.
После нескольких часов тренировки он уже приседал, держась за край кровати. Только сейчас Александр вспомнил о еде, почувствовав сильнейший голод. Раньше на коляске по узкому коридорчику он проезжал в крохотную кухоньку, где в холодильнике кастрюля с супом. Электрический чайник в его комнате, читая, ночами он пил чай. Последний неподаренный подарок матери…
Она всегда была равнодушна к нему, наверно, оттого, что не знала, кто его настоящий отец. А Александр копия матери… Когда она его зачала, тогда ею обладали сразу трое. Тот паскудный вечер глубоко врезался в память, навсегда травмировав психику… Свою нелюбовь она перенесла на непрошено рожденного сына. Александр той же монетой платил матери.
Держась за спинку коляски, катя её перед собой, он неуверенно двинулся на кухню. Ноги подламывались, они то сплетались, то, наоборот, разъезжались в разные стороны. Он клонился то вправо, то влево. На каждом этапе пути происходили торможения, сбои, срывы. От долгого лежания тело его неповоротливо, каждое движение дробилось, было как бы бесконтрольно и как следствие, утрата плавности, естественности. Он походил на куклу, которая самостоятельно учится ходить.
В вертикальном положении по–новому смотрелась более чем скромная обстановка квартиры. Тарахтел старенький "Саратов", чадила газовая плита, стояло несколько тарелок в шкафчике.
Как в прежние времена, сидя на стуле, он с аппетитом уплел две тарелки пшенного супа, заправленного луком, поджаренном на постном масле.
Над головой забухало, грохнули упавшие стулья - бесились два подросших балбеса. Отец их, грубый мужик, работал шофером на мусоровозе. Бабка плакала, жалуясь, когда он лежал в больнице, соседи палкой сбили жестяной козырек карниза, который был подсунут под балкон мусорщика. Теперь, когда дождь, вода стекала по стеклам, заливая балкон.
* * *
С короткими передышками он всю неделю тренировал свои чудесным образом ожившие ноги, с радостью отмечая, как они становятся толще, мышцы упруже. Торс всегда был в порядке, хотя на нем не выпирали мышцы, никто не догадывался, что под гладкой кожей таится мощь, динамичность, взрывная сила…
Тем временем за окном его шестилетней тюрьмы апрель давно перешел в май. Где не было асфальта, желтели и белели мелкие цветочки. На единственном дереве во дворе, оккупированного машинами, ярко зеленела молодая листва. В легких платьях, как цветы, расцвели женщины, исполнившись новой прелестью, доселе таившейся под неуклюжей зимней одеждой.
Чтоб не посекла моль, всю одежду Александра бабка сдала в комиссионку. Раньше он одевался по последней моде, ведь одежда в его работе, как и внешность, играет очень значительную роль. Женщина вначале видит оперенье, а потом уже всё остальное. Прекрасно одетый с хорошими манерами привлекательный молодой человек ну никак не может ассоциироваться с аферистом и проходимцем! Глаза, прежде всего, видят внешнее, форму, лишь сознание, часто запоздало, проникает за границу внешнего.
В чулане среди старых вещей он отыскал спортивное трико отчима. Приличную рубашку и джемпер в виде гуманитарной помощи ещё раньше принесли из Красного креста. Обувь! Всё упиралось в неё. Она должна быть непременно удобна и легка, так как в том деле, на которое он идёт, главное быстрота.
Пришлось влезть в бабкины домашние шлепанцы. Странно он выглядел в выцветшем трико, с пузырями на коленях, и клетчатых шлёпках без задников.