Дана прошла в кухню словно бы за чем-то определенным, но, войдя, почувствовала растерянность. Кругом было море разливанное спиртного и закуски а-ля фуршет - вдвое больше против того, что требовалось, но не спорить же с матерью. Ее постоянно останавливали, кто-нибудь преграждал ей путь, чтобы выразить соболезнования, сказать, как опечален этой смертью или как хорошо говорила она над гробом.
Кухня была ее убежищем, местом, где можно передохнуть и собраться с мыслями. Пробыв в ней минутку, она вышла во двор. Цепочка гостей тянулась туда, где были расставлены закуски, - люди накладывали себе на тарелки различную снедь: нарезки, куски дымящейся лазаньи, фаршированную лососину, салаты и пирожки. Погода смилостивилась. Седое небо прояснилось голубыми просветами. Дана обогнула бассейн, направившись туда, где Грант беседовал с совладельцем "Диллона и Блока", бывшей фирмы отца. Ветви дерева, на котором до сих пор еще сохранился их с братом шалаш, скрывали лицо мужа, но голос его слышался ясно. Муж громко расписывал подробности дела Нельсона и внушительную сумму, которую дело это должно принести. Грант никогда не упускал случая создать себе рекламу.
Рядом с бебиситтер Марией на складном стульчике сидела Молли; в темно-синем платье с кружевным воротничком, лаковых туфельках и белых гольфах, девочка походила на фарфоровую куклу.
Подходя, Дана услышала, как совладелец "Диллона и Блока" спросил:
- Разве против Билла Нельсона не завели дело, обвинив его в отмывании денег?
- Обвинения сняты, - ощетинился Грант. - Это все конкурент Нельсона затеял, надавил на районного прокурора.
Собеседник нахмурился:
- Мне казалось, что все не так просто, ему вменялись в вину махинации со страховкой.
- Все сфабриковано! - энергично замотал головой Грант. - И совершенно беспочвенно.
Дана уже собиралась прервать эту беседу, когда почувствовала на своем плече чью-то руку.
- Дана? - По-видимому, выражение лица выдало ее неспособность извлечь из кладовой памяти фамилию этого лысеющего мужчины. Но прежде чем она успела выдать свое замешательство, мужчина сам пришел ей на помощь: - Я Брайен! Брайен Гриффин, с вашей улицы!
Мысленно она дополнила волосами его макушку, сбрила аккуратную бородку и удалила с лица очки в тонкой оправе.
- Брайен, ну конечно, Брайен, - сказала она, сконфуженная, что позабыла имя товарища своих детских игр, с которым они с Джеймсом в свое время проводили чуть ли не все дни напролет.
Гриффин, улыбнувшись, потер макушку:
- Наверное, с тринадцати лет я немного изменился.
- Нет, - промямлила она. - Ну да, впрочем, все мы изменились.
- Только не ты, Дана. Ты все такая же.
- Неправда. Прости, Брайен. - Она стиснула его плечи. - Я не сразу признала тебя.
- Ну да, раньше волос на голове у меня было побольше, а на подбородке - поменьше. Я решил, что такую толстую ряшку следует чем-то обрамить.
Она коснулась его бороды:
- Мне нравится. Тебе идет.
Он слабо улыбнулся. Глаза его увлажнились.
- Мне так жалко Джеймса, Дана. Так жалко!
Она опять обняла его за плечи.
- Спасибо, что пришел, Брайен.
- Мне будет не хватать его. Казалось, я только-только вновь обрел его. Наши все в шоке.
Отступив на шаг, Дана увидела, что рядом с Гриффином стоят люди из университета.
- Ты преподаешь юриспруденцию? - не совсем уверенно предположила она.
- Налоговое законодательство преподаю, в универе Сиэтла.
- И это ты убедил Джеймса стать преподавателем?
Гриффин кивнул:
- Убедить его труда не составило. Джеймс был готов изменить свою жизнь и рвался это сделать.
- Джеймс упомянул приятеля, но не сказал, кто это был.
- Я уже четырнадцать лет как преподаю. Корпоративная жизнь - не для меня, я это всегда чувствовал. С Джеймсом мы разговорились на семинаре по размещению капитала, а там слово за слово…
- Размещение капитала, налоговое законодательство - ты всегда был рисковый парень, Брайен.
- Когда открылась вакансия преподавателя по ведению следствия, я вспомнил наш с Джеймсом разговор и позвонил. Джеймс оказался прекрасным преподавателем, просто прирожденным педагогом. Студенты его обожали. Вот почему многие из них посчитали своим долгом прийти сюда. Надеюсь, это ничего?
- Конечно, - сказала она, оглядывая стоявшую рядом молодежь.
- В ведении следствия главное - это опыт, и Джеймс как никто умел делиться этим опытом. - Гриффин задумчиво поглядел на бассейн: - Господи, сколько дней я провел в этом дворе, каждое лето, год за годом! Лет двадцать, как я здесь не бывал… Куда летит время, Дана? - Его глаза опять увлажнились. Он отпил пива из бокала. - Ну… не буду тебя задерживать. День не слишком подходящий для воспоминаний. Может быть, встретимся когда-нибудь?
Дана обняла его.
- С удовольствием, - сказала она. - И спасибо, что пришел.
Повернувшись к Гранту, она заметила группу студенток. Насупленность их не могла скрыть веселых морщинок вокруг глаз, узкобедрые, стройные, с фигурами не расползшимися, не тронутыми родами.
- Брайен?
Гриффин отошел от группы, приблизился.
- Есть еще одно дело.
- Конечно, Дана, конечно. Все, что угодно.
- Ну… поскольку Джеймс так круто изменил свою жизнь… Не знаешь, у Джеймса была женщина? - Вопрос прозвучал натянуто.
Гриффин улыбнулся:
- Не знаю, могу ли я помочь тебе в этом смысле. Твой брат о некоторых вещах не распространялся. И это - одна из них.
- Правда? Думаешь, у него кто-то мог быть?
- Точно не знаю, Дана, но Джеймс часто ускользал в неизвестном направлении, намекая, что спешит на свидание. Ничего определенного он не говорил, а я не чувствовал себя вправе лезть не в свое дело, считал, что, когда захочет, скажет мне сам. А почему ты спрашиваешь?
- Просто из любопытства. Может, есть кто-то, кто это знает?
Гриффин тронул ее за плечо:
- Дана, твой брат больше всех на свете любил тебя, если не считать, может быть, одной маленькой девочки, что сидит вон там на стуле. Если ты этого не знаешь, то я абсолютно уверен, что не знает и никто другой.
Она кивнула. Гриффин был прав. И тотчас же в голове возник другой вопрос:
- А осложнения? Не упоминал ли Джеймс в последнее время о каких-либо осложнениях?
- Осложнениях?
- Джеймс позвонил мне накануне убийства. Сказал, что у него осложнения, которые он хотел бы обсудить со мной, но не по телефону.
Гриффин покачал головой:
- Не припоминаю. Он очень помог мне с разводом. Боюсь, что я висел на нем и обременял его своими проблемами больше, чем следовало бы, но… Нет, ни разу не слышал от него о каких-то его осложнениях.
Дана еще раз обняла Гриффина:
- Большое тебе спасибо, Брайен. А насчет того, чтоб пообедать, я тебе позвоню.
Когда она повернулась к Гранту, тот приканчивал виски с содовой и вытирал рот салфеткой. Совладелец "Диллона и Блока" исчез. Кивком Грант указал на Гриффина:
- Кто это?
- Приятель. Мы вместе росли.
- Ему надо сменить куртку. - Он передал ей чистую тарелку и бокал. - Мне пора в аэропорт. Мой рейс через два часа. Остановлюсь в отеле "Мариотт" в центре Чикаго. Номер телефона, если захочешь позвонить, - на холодильнике, но я почти все время буду в суде и сотовый тоже отключу. Оставляй сообщения портье. В конце дня я буду их забирать. Прости, что приходится уезжать в такое время, Дана. Выдержишь?
- Я все понимаю.
- Пожелаешь мне счастливого пути?
- Счастливого пути, - сказала она.
Он торопливо поцеловал ее в губы.
- Позвоню, как только смогу. Ты уверена, что выдержишь?
Она кивнула. На то она и Дана, чтобы выдерживать. Похоже, это ее жизненное предначертание. Он обнял ее за плечи. Потом вышел через заднюю калитку, и она услышала, как калитка за ним захлопнулась.
Дана вытерла рабочий стол в кухне и ополоснула под краном губку. И стол, и плита были безупречно чистыми. Служащие фирмы по обслуживанию банкетов забрали и мебель, и оставшуюся провизию. После четырех суматошных дней внезапно наступили тишина и абсолютное безделье. Она бросила губку в раковину и вспомнила точно такой же момент после отцовских поминок. Друзья и родные вернулись тогда к своим каждодневным делам, предоставив матери и им с Джеймсом одним справляться с утратой.
Она выключила свет и стала подниматься по лестнице под звуки материнского голоса - мать пела что-то похожее на ирландскую балладу, впрочем, в точности Дана не была в этом уверена.
Детка, детка, не грусти,
Потому что я в пути.
Утром солнышко взойдет,
Вместе встретим мы восход,
Улыбнешься ты мне на рассвете,
И счастливы, и легки потекут тогда деньки,
Станем петь и танцевать
И гостей в наш дом сзывать…
Поднявшись на верхнюю площадку, Дана заглянула в щель двери в ее бывшую комнату. Лампа под розовым абажуром отбрасывала блики на полог кровати; мать сидела, привалившись к изголовью и держа на коленях Молли. На цветных простынях валялась книжка, а девочка сонно клевала носом, веки ее вздрагивали от каждого прикосновения головной щетки, которой мать проводила по ее волосам. Мать переделала все комнаты в доме, кроме комнат Даны и Джеймса. В книжном шкафу хранились детские книжки, а в старом сундуке было полным-полно мягких плюшевых зверей. Комната по-прежнему оставалась идеальной спальней маленькой девочки, хотя, подрастая, Дана и взбунтовалась против кружева на пологе. Ей хотелось проводить время с Джеймсом и его приятелями. Играть с ними было куда интереснее. Когда по окончании колледжа она заявила отцу, что хочет поступить в юридическую школу, он поглядел на нее как на умалишенную:
- Это еще зачем?
- Чтобы стать юристом, - язвительно сказала она.
- Юриспруденция - дама ревнивая, - остерег ее отец, хотя и этого ему показалось недостаточно.
Дана закрыла глаза, вспоминая, как сидела на этой кровати, таращилась на изображения Белоснежки и все считала на картинках кровати, топорики, миски на столе, беспокоясь, чтобы их было ровно семь, чтобы хватило каждому гному. Она чувствовала прикосновение щетинистой щетки и как скользит она по волосам, ритмично, в такт мелодии, и как потом прерывает это скольжение звук подъезжающей машины на аллее. Она вспоминала шаги отца на лестнице. Мысленно она поднимала глаза и видела его фигуру - он заглядывал в комнату, но не входил, не переступал порога.
Мать продолжала свое расчесывание.
- Хочешь, чтоб я тебе ужин подала? - спрашивала она, не глядя на отца.
- Я в офисе поел.
- Ты свои дела окончил?
- Не все.
- Джеймс ждал тебя.
- Я зайду пожелать ему спокойной ночи, - говорил отец, и шаги его удалялись по коридору.
Мать клала на тумбочку щетку, закрывала книжку, укутывала Дану одеялом по самый подбородок и, наклонившись, целовала ее - в щеку, в другую, в нос, в лоб и напоследок в губы.
- Почему ты плачешь? - спрашивала Дана, чувствуя влагу на щеках.
- Потому что я очень тебя люблю, - шептала мать.
- Почему ты плачешь, мамочка?
Дана открыла глаза. С кровати на нее глядела Молли. Ее мать все продолжала расчесывать девочке волосы. Наклонившись, Дана поцеловала девочку - в щеку, в другую, в нос, в лоб и напоследок в губы.
- Потому что я очень тебя люблю, - шепнула она.
14
Пол возле ее двери задрожал. Дана потянулась к телефонному аппарату на столе, приложила к уху трубку, а дверь все не распахивалась. Она повесила трубку, дожидаясь, когда же Марвин Крокет осмелится наконец войти. В ее первый по возвращении на работу день они уже виделись с ним утром в коридоре, и Крокет опасливо покосился на нее, видимо, припомнив их последнее столкновение и как она опрокинула на него стол. По словам Линды, Крокет выскочил тогда из ее кабинета, как разъяренный бык на улицах испанской Памплоны, пронесся прямиком к Гэри Термонду, где бушевал и вопил добрых пятнадцать минут, расписывая эмоциональную нестабильность Даны и непрофессиональность ее поведения. По-видимому, заключил он свой монолог требованием предоставить ему на блюде голову Даны, а за невозможностью последнего - требованием ее немедленного увольнения. Термонд, этот закаленный в боях шестидесятипятилетний боевой конь, знавший и ценивший Джеймса Хилла-старшего и в зале суда, и на полях для гольфа, по-видимому, не согласился. В утро ее возвращения табличка с фамилией Даны оставалась на своем месте - на стене возле ее двери, а на столе в кабинете был букет цветов.
Пол снова дрогнул, и Дана успела схватить трубку на полсекунды раньше, чем в кабинет ворвался Крокет:
- Мы ждем предложения от Металлического кон…
Она подняла на него глаза с притворной досадой, после чего вернулась к воображаемому разговору, предоставив Крокету переминаться с ноги на ногу. Он все не уходил, и она, зажав трубку подбородком, как можно шире развела руки в стороны, показывая, что разговор обещает быть долгим. Крокет нахмурился и, изобразив в свой черед, что ему требуется сообщить ей что-то немедленно, выкатился, оставив дверь открытой. Выждав еще секунду, Дана положила трубку, и в кабинет тотчас же заглянула Линда:
- Что-нибудь надо?
Дана покачала головой:
- Нет, Линда, спасибо. Все в порядке.
Линда вошла и прикрыла за собой дверь.
Внешность этой двадцатилетней девушки была впечатляющей: огненно-рыжая грива, в правой мочке - несколько серег, кольцо в носу и татуировка на спине. Все это не очень вписывалось в образ почтенной юридической фирмы, какой хотела выглядеть на рынке юридических услуг "Стронг и Термонд". Но Линда проявила осмотрительность. На интервью она явилась в старомодном и строгом синем костюме и с волосами, утянутыми в пучок. И облик этот она более или менее сохраняла все девяносто дней своего испытательного срока, после чего сбросила личину, явившись, как пестрая бабочка из куколки. Некоторые из компаньонов пожелали ее уволить, но секретарем она оказалась первоклассным, и всякая заявленная причина увольнения в суде по трудовым спорам была бы расценена как безосновательная и признана лишь хитрой отговоркой. Взамен ее стали перебрасывать от одного служащего фирмы к другому, и каждый из них пополнял ее личное дело какой-нибудь очередной идиотской претензией. В конечном счете она оказалась в приемной перед кабинетом Даны, и за два прошедших с тех пор года между ними возникла дружба - этакая близость двух отщепенцев.
- Я рада, что вы опять здесь, - сказала Линда.
- И я рада, что ты здесь со мной.
- Крокет затребовал все ваши бумаги и счета. Хочет что-нибудь нарыть. Я видела его докладную насчет той презентации. Он в ней здорово вас чихвостит.
Дана улыбнулась: теперь все это казалось такой мелочью.
- Спасибо, что заботишься обо мне. Но не наживи себе неприятностей, Линда. Не давай им повода тебя уволить. Сделай то, что он просит. Насчет Крокета я не беспокоюсь: он может придираться ко мне, но не к моей работе. Это-то его и бесит. - Она подмигнула: - Впрочем, тебе ли не знать, как это бывает.
Линда хмыкнула:
- Может, и вам стоит кольцо в нос продеть?
- Лучше я ему в нос кольцо продену! Позаписывай звонки, пожалуйста. Мне надо заняться кое-какими личными делами.
Когда дверь за Линдой закрылась, Дана придвинула к себе стоявшую на полу коробку с личными бумагами Джеймса. Следующий час она изучала кредитную карточку и разбиралась в банковских счетах брата. Состояние Джеймса было довольно значительно, но так как большая его часть была им утрачена вследствие перехода на преподавательскую работу, финансовые дела его оказались довольно прозрачны. 183 тысячи долларов в пенсионном фонде и еще 78 тысяч - в ценных бумагах. Дом на Грин-Лейк оценен в 425 тысяч долларов. 62 тысячи наличными, вырученные от продажи дома на Капитол-Хилл, были вложены в инвестиционные фонды открытого типа. Вдобавок имелась страховка жизни на миллион долларов. Дана уже связалась со страховой компанией. Там ей сообщили, что начинается расследование, видимо, для выяснения, не сам ли он избил себя до смерти - версия самоубийства полностью еще не отвергалась. Брайен Гриффин уверял ее, что составлял для Джеймса и завещание, и доверенность на управление имуществом. Но копий Дана не обнаружила. Ей надо было встретиться с Гриффином, и они договорились пообедать вместе, как она и обещала.
Банковские операции Джеймса были в компьютере. Пароль значился на обороте файла - М - о - л - л - и. Дана отыскала в Интернете его кредитку, прошлась по строчкам. Внимательно изучив ее, она не нашла, чего искала, и, переключившись на банковские операции, проглядела его счета за последние девять месяцев, но ни кредитных снятий со счетов, ни выданных чеков там не значилось. Она уже хотела отключить компьютер, как вдруг внимание ее привлек чек, выданный компании "Недвижимость Монтгомери", - чек тем более загадочный, что никакой недвижимости, кроме дома, брат не имел.
Вновь пройдясь по строчкам счетов, она заметила такой же точно чек и в предыдущем месяце и еще один - четырьмя месяцами раньше. Она записывала название компании в своем блокноте, когда зазвонил ее телефон - внутренний звонок.
- Я помню, что вы просили не беспокоить, - сказала Линда, - но вам звонит доктор Бриджет Нил. Она сказала, что это важно.
15
Роберт Мейерс вынырнул из-под алого крыла яхты на водных крыльях, принадлежащей компании "Мейерс Интернэшнл", и, ступив на палубу, предложил руку жене. Элизабет Мейерс вышла, сияя голубизной роскошного брючного костюма от "Сент-Джона". Мейерс поправил галстук, одернул свой синий блейзер, супруги рука об руку пошли по деревянным мосткам причала. Отец Мейерса, дважды избиравшийся губернатором штата Вашингтон, поучал сына, что главное в жизни - это войти и выйти. "Промежуток забывается", - любил повторять он. По этой причине Мейерс и остановился на этой яхте. Сегодня он намеревался подобающим образом войти. Погода этому благоприятствовала - небо было ярко-голубым, как костюм его жены, а солнце заливало поверхность озера Юнион и отражалось в стеклах небоскребов, цепью протянувшихся от центра Сиэтла к югу. Вот такие дни и оправдывали второе имя Сиэтла - Изумрудный город.