- Мне уже сообщили, - ответил он, готовый повесить трубку.
- Мне хотелось бы побеседовать с вами о…
- Я не могу говорить с вами сейчас.
- А что, если нам встретиться завтра… совсем ненадолго? Мне необходимо уточнить одну деталь.
- Я, правда, не понимаю…
- Я, конечно, приехал бы в Мадрид.
- Мне нечего сказать. Я много лет не видел отца.
- В том-то и дело, что меня не интересует настоящее.
- Я действительно ничем не могу помочь.
- Подумайте на сон грядущий. А я позвоню вам еще раз утром. У вас это много времени не отнимет, а следствию вы окажете огромную услугу.
Хименес что-то промямлил и повесил трубку. Никак не скажешь, что парень - юрист, слишком уж нерешительный и неуверенный, подумал Фалькон. Он погасил лампу и вышел во дворик. Вдохнул прохладный ночной воздух и слегка вибрирующую тишину, так как в этот темный колодец в центре большого дома долетал лишь едва уловимый отголосок кипящей за его стенами жизни. Потом потянулся, широко раскинув руки, и вдруг заметил в аркаде над двориком то, что Элоиса Гомес назвала бы "движущимися тенями". Фалькон рванул вверх по лестнице, роясь на ходу в кармане в поисках ключа, чтобы отпереть кованую железную дверь в навесную галерею. В несколько прыжков он оказался у следующей двери из кованого железа, отделявшей часть галереи, куда выходила старая мастерская его отца. Там никого не было. Фалькон вернулся к арке, где ему померещилось движение, и посмотрел вниз на дворик. Вода в фонтане напоминала глянцевый черный зрачок, смотрящий в небо. Это просто усталость, решил он, и крепко зажмурился.
Фалькон вышел из дома через маленькую дверцу, прорезанную в массивных деревянных воротах с медными заклепками, служивших входом в его громадный особняк на улице Байлен. Слишком большой для него, он это знал, и слишком роскошный для его положения, но всякий раз, когда Фалькон задумывался о его продаже, он тут же спотыкался о неизбежные следствия этого шага. Во-первых, ему пришлось бы выполнить посмертную волю отца: выгрести содержимое мастерской и сжечь. Сжечь все вплоть до последнего чернового наброска. А он не мог это сделать. И не сделал. Он даже ни разу не зашел в мастерскую за те два года, что миновали со смерти отца. Он даже ни разу не отпирал эту последнюю кованую железную дверь на галерее.
Поверенный его отца умер через три месяца после оглашения завещания, а Пако и Мануэла на все плевать хотели. Их слишком занимало собственное наследство. Пако - finca по разведению быков в Кортесильяс по дороге к Сьерра-де-Арасена, а Мануэлу - загородная вилла в Пуэрто-Санта-Мария. У них не было тех отношений с отцом, что у него. После того как у отца случился первый инфаркт, они перезванивались почти каждый день, а как только Фалькон перевелся в Севилью, он каждое воскресенье старался вытащить старика либо в ресторанчик, либо просто на прогулку. Между ними снова возникла почти такая же близость, какая существовала в начале 1970-х. Он единственный из детей остался с отцом после того, как Мануэла собрала вещички и укатила в Мадрид изучать ветеринарию, а Пако обосновался на ферме, оправившись от тяжелого ранения ноги, полученного на арене "Ла-Маэстранса" в Севилье, где он выступал в качестве новильеро. Травма лишила его всяческих надежд на карьеру матадора.
Фалькон двинулся по булыжнику узких, похожих на ущелья улочек к бару на Калле-Гравина. Бар был переоборудован из старинной бакалейной лавки, и на его стойке до сих пор красовались антикварные весы. В дверях кучковались люди с кружками пива. Вокруг Мануэлы и ее бойфренда творилось настоящее столпотворение. Фалькон стал протискиваться к ним. По пути едва знакомые ему мужчины обнимали его за плечи, какие-то чужие тетки чмокали его - все это были друзья Мануэлы. Сестра поцеловала Фалькона, крепко прижав к своему натренированному телу. Ее бойфренд Алехандро, с которым она познакомилась в клубе, где оба тренировались на гребных аппаратах, протянул Хавьеру пиво.
- Братишка, - она называла его так с детства, - ты выглядишь усталым. Опять гора трупов?
- Нет, всего один.
- Очередное жуткое убийство в среде наркоты? - спросила она, закуривая мерзкую ментоловую сигарету - с ее точки зрения, менее вредную для здоровья.
- Жуткое - да, но на сей раз наркотики ни при чем. Все гораздо сложнее.
- Ума не приложу, как ты с этим справляешься.
- Наверняка мало кто из твоих друзей может вообразить, что такая красивая и интеллигентная женщина, как Мануэла Фалькон, может запустить руку по самое плечо в утробу коровы, чтобы вытащить мертвого теленка.
- О, я больше этим не занимаюсь.
- Неужели стрижешь когти пуделям?
- Ты должен поговорить с Пако, - сказала она, проигнорировав его вопрос. - Знаешь, у него сейчас большой напряг.
- Ферия для него - самое суматошное время.
- Нет-нет, - прошептала она. - Дело в vacas locas. Он боится, что его стадо заражено коровьим бешенством. Я сейчас проверяю всю ораву, неофициально, конечно.
Фалькон потягивал пиво, заедая ломтиком свежего, тающего во рту jamon Iberico de bellota.
- Если нагрянут официальные службы, - продолжала Мануэла, - и тесты выявят хоть одно животное с этой болезнью, ему придется забить все поголовье, даже племенных быков с вековыми родословными.
- Это и правда напряг.
- А тут еще у него нога разболелась. Обычная реакция на стресс. Бывают дни, когда он не может на нее наступить.
Алехандро поставил перед ними тарелку с сыром, и Хавьер инстинктивно отвернулся.
- Он не любит сыр, - пояснила Мануэла, и тарелка исчезла.
- Сегодня у меня в деле всплыло твое имя, - сказал Фалькон.
- Это не к добру.
- Ты вакцинировала одну собаку. Там был счет.
- Чью собаку?
- Надеюсь, он успел тебе заплатить.
- Если бы не заплатил, ты не нашел бы подписанную квитанцию.
- Собака принадлежала Раулю Хименесу.
- А, да, очень славный овчарик. Это был его подарок детям… они переезжают в новый дом. Он собирался зайти за ним сегодня.
Фалькон молча смотрел на сестру. Мануэла опустила глаза на кружку и поставила ее. Очень редко случалось, чтобы настоящее убийство вторгалось в бытовой разговор. Обычно Фалькон, если просили, развлекал приятелей детективными историями, упирая на исключительность своего метода и на свое внимание к деталям. Он никогда не рассказывал, как это бывает на самом деле - всегда тяжело, временами очень скучно, а моментами чудовищно страшно.
- Я беспокоюсь за тебя, братишка, - сказала она.
- Мне ничто не угрожает.
- Я имею в виду… эту работу. Она на тебя плохо действует.
- В каком смысле?
- Ну, не знаю, мне кажется, что ради самосохранения ты все больше черствеешь.
- Черствею? - повторил он. - Я? Я расследую убийства. Я докапываюсь до причин, которые приводят к этим отклонениям. Почему в эпоху таких достижений разума, при таком уровне цивилизованности мы по-прежнему можем срываться и поступать не по-человечески? Я же не усыпляю домашних животных и не вырезаю целые стада крупного рогатого скота.
- Я не думала тебя обидеть.
Они так близко наклонились друг к другу, что на него пахнуло крепким запахом ментоловых сигарет, перекрывшим настоявшийся в баре запах пота и духов. С Мануэлей всегда было так. Она держалась чересчур свободно, и поэтому ее дружки, выбираемые по внешним данным и бумажнику, никогда около нее долго не задерживались. Она не умела оставаться волнующе женственной.
- Hija, - вырвалось у него помимо воли, - я сегодня чертовски устал.
- Не за твою ли ежедневную усталость корила тебя Инес?
- Ты произнесла запретное слово, а не я.
Мануэла подняла глаза, улыбнулась, пожала плечами.
- Ты поинтересовался, успела ли я получить с бедняги деньги. Меня поразило твое бессердечие, вот и все. Но, возможно, это просто… флегматизм.
- Эта была дурацкая шутка, - отозвался он и тут же зачем-то соврал: - Я не знал, что собака предназначалась в подарок детям.
Алехандро втиснул между ними свой роскошный подбородок. Мануэла рассмеялась по той единственной причине, что их роман только начинался, и ей пока очень хотелось, чтобы ее приятель чувствовал себя комфортно.
Они заговорили о los toros, потому что это была единственная общая для них тема. Мануэла бурно восторгалась своим любимым тореро Хосе Томасом, который - вопреки ее вкусам - не принадлежал к числу красивейших героев арены, но вызывал ее восхищение тем, как спокойно и невозмутимо он проводил схватку. Он никогда не метался, не приплясывал, дразнил быка непременно всей мулетой, а не ее краем, так что бык всегда проносился в волоске от него, а то и сшибал его с ног. Когда же это случалось, он всякий раз поднимался и снова медленно шел в бой.
- Я как-то видела по телевизору его выступление в Мехико. Бык подцепил его на рог и вспорол ему штанину. По икре у него полилась кровь. Он страшно побледнел, но превозмог слабость, встал, выпрямился, махнул своим людям, чтоб ушли, и опять двинулся к быку. И камера все это показывала. Кровищи было столько, что она наполнила ботинок и выплескивалась при каждом шаге. Он подманил быка и всадил в него шпагу по самую рукоятку. Его сразу же увезли в больницу. Que hombre, que torero.
- А ваш кузен Пепе, - сказал Алехандро, слышавший эту историю тысячу раз, - Пепе Леаль! У него есть шанс выйти на арену в апрельскую Ферию?
- Он нам не кузен, - ответила Мануэла, на мгновение забыв свою роль. - Он сын брата нашей невестки.
Алехандро пожал плечами. Он пытался расположить к себе Хавьера. Ему было известно, что Хавьер - доверенное лицо Пепе и что, когда позволяет работа, утром, в день корриды, он ходит выбирать быка для молодого матадора.
- Не в этом году, - ответил Хавьер. - Он очень хорошо показал себя в марте в Оливенсе - завоевал не одно бычье ухо. Его опять приглашают на праздник Святого Иоанна в Бадахос, но пока не считают достаточным участия в нашей апрельской корриде. Ему остается лишь сидеть у бортика и надеяться, что кто-нибудь выйдет из игры.
Фалькону было жаль Пепе, этого талантливого девятнадцатилетнего мальчика, чей менеджер никак не мог протолкнуть его на самые престижные арены. И дело было отнюдь не в способностях, а лишь в стиле.
- Мода меняется, - промолвила Мануэле, знавшая, что Хавьер считает себя ответственным за парнишку.
- Он убежден, что уже слишком стар, чтобы чего-нибудь добиться, - продолжал Хавьер. - Он смотрит на Эль Хули, который всего года на два старше его, а как будто сто лет с нами, и падает духом.
Алехандро заказал у бармена еще три порции пива. Мануэла взглянула на брата, подняв бровь.
- В чем дело? - спросил он ее.
- В тебе, - последовал ответ. - В тебе и Пепе.
- Да брось.
- Вспомни, что написал этот тип в "Seis Toros" в прошлом году.
- Он идиот.
- Ты ближе к Пепе, чем его собственный отец. Тот сидит на своем бизнесе в Южной Америке и даже не приезжает посмотреть, когда его сын выступает в Мехико.
- Ты сентиментальна, как этот тип из "Seis Toros", - ответил Хавьер. - Я лишь помогаю Пепе выбирать быков.
- Ты гордишься им куда больше, чем его отец.
- Ты преувеличиваешь, - сказал Фалькон и переменил тему: - Я сегодня наткнулся на фотографию папы…
- Тебе просто необходимо найти себе женщину, Хавьер! - воскликнула она. - Это никуда не годится, ты дошел до того, что просматриваешь все старые альбомы.
- Этот снимок я нашел в кабинете Рауля Хименеса. Он был в Танжере примерно в то же самое время. Отец не знал, что попадет в кадр.
- И что же, он делал что-то непростительное?
- Фото датировано августом пятьдесят восьмого года, и он там целует женщину…
- Неужели… это была не мама?
- Вот именно, что не она.
- И это тебя поразило?
- Да, - признался он. - Это была Мерседес.
- Папа не был святым, Хавьер.
- Разве Мерседес тогда не была замужем?
- Не знаю, - выдохнула Мануэла. Ее рука с сигаретой отогнала эти слова вместе с дымом. - Таков был Танжер в те дни. Все не просыхали и трахались напропалую с кем попало.
- Постарайся, пожалуйста, вспомнить. Ты все-таки постарше, а мне и четырех лет еще не было.
- Чего ради?
- Мне просто кажется, что это может помочь.
- В расследовании убийства Рауля Хименеса?
- Нет-нет, не думаю. Это личное. Мне просто хочется разобраться в этом, и все.
- Знаешь, Хавьер, - проговорила она, - может, тебе не стоит жить в этом огромном доме в полном одиночестве?
- Я пытался жить в нем с кем-то еще, кого мы не имеем права здесь упоминать.
- В том-то и беда. Старые дома населены привидениями, а женщины не любят делить свое жизненное пространство с чужаками.
- Мне там нравится. Я чувствую себя в центре событий.
- Тем не менее ты не выбираешься в этот самый "центр событий", не правда ли? Ты знаешь только то, что находится между улицей Байлен и полицейским управлением. И дом этот чересчур велик для тебя.
- А для отца не был велик?
- Тебе надо разжиться квартиркой, вроде моей… с кондиционером.
- С кондиционером? - переспросил Хавьер. - Да, кондиционер - это, конечно, панацея. Полная очистка атмосферы. Ведь у последних моделей наверняка есть где-нибудь сбоку кнопка "Кондиционирование прошлого"?
- Ты всегда был странным ребенком, - сказала она. - Наверно, папе следовало бы позволить тебе стать художником.
- Это решило бы все проблемы, потому что я остался бы без гроша, и мне пришлось бы продать дом сразу после его смерти.
Тут подошли последние из приглашенных Мануэлей и Алехандро друзей, и Хавьер залпом допил свое пиво. Он извинился и отказался от ужина под шквал неискренних протестов. "Работа, работа…" - сто раз повторил он, но мало кто его понял, так как эти люди были защищены мягкими коконами от жестких когтей повседневного труда.
Дома Фалькон поужинал холодными мидиями в томатном соусе. Тем, что оставила ему Энкарнасьон, понимавшая, что без женщины в доме мужчина не будет питаться нормально. Он выпил бокал дешевого белого вина и подобрал соус кусочком черствого белого хлеба. Он ни о чем не думал, и все же в голове у него происходило странное коловращение. Сначала Фалькон решил, что так расслабляется перенапрягшийся за день мозг, но потом осознал, что это больше похоже на обратную перемотку видеопленки, ускоренную перемотку. Инес. Развод. Разъезд. "У тебя нет сердца". Переезд в этот дом. Угасание отца…
Он мысленно нажал на "стоп". В голове раздался отчетливый щелчок. Фалькон отправился спать с ощущением дискомфорта во всем теле. Его словно придавило черной плитой, и прошло какое-то время, прежде чем он увидел первый запомнившийся ему сон. Очень простой сон. Он был рыбой. Ему казалось, что очень крупной, хотя сам себя он не видел. Он был настоящей рыбой, для которой не существует ничего, кроме взрезаемой носом воды и блестящей точки перед глазами, которую необходимо настигнуть, потому что так велит инстинкт. Он несся быстро. Настолько быстро, что даже не видел, за чем гонится. Он просто заглотил это и помчался дальше. Но уже через мгновение он ощутил рывок, первый резкий укол в кишках и… взлетел в воздух.
Проснувшись, Фалькон огляделся и с удивлением обнаружил, что лежит в постели. Он пощупал живот. Эти мидии, свежие ли они были?
9
Пятница, 13 апреля 2001 года,
дом Хавьера Фалькона, улица Байлен, Севилья
Фалькон поднялся рано; живот успокоился. Целый час он крутил педали велотренажера, выбрав самый нагрузочный режим. Сосредоточенность, потребовавшаяся для преодоления болевого барьера, помогла ему распланировать день. Он не собирался устраивать себе выходной.
Он взял такси до вокзала Санта-Хуста и выпил в привокзальном кафе чашку cafe solo."AVE", скоростной поезд до Мадрида, отходил в 9.30 утра. Подождав до девяти, он позвонил Хосе Мануэлю Хименесу, который снял трубку так быстро, словно стоял рядом с телефоном в ожидании звонка.
- Diga.
Фалькон снова представился и попросил о встрече.
- Я ничего не могу сообщить вам, старший инспектор. Ничего для вас полезного. Мы с отцом не разговаривали лет тридцать с лишком.
- В самом деле?
- Нас мало что связывало.
- Мне хотелось бы поговорить с вами об этом не по телефону, - сказал Фалькон, но Хименес ничего не ответил. - Я подъеду к вам к часу дня, и мы закруглимся до обеда.
- Но это действительно неудобно.
Фалькону до зарезу нужно было поговорить с этим человеком, и обязательно в нерабочее время. Он стал настойчивей:
- Я расследую убийство, сеньор Хименес. А убийство с удобствами несовместимо.
- Я ничем не могу помочь вашему расследованию, старший инспектор.
- Мне нужно знать предысторию.
- Так расспросите его жену.
- Что ей известно о его жизни до восемьдесят девятого года?
- Зачем вам заглядывать в такое далекое прошлое?
Нелепость этих пререканий подхлестнула Фалькона.
- У меня необычный, но действенный метод работы, сеньор Хименес, - продолжил он, не давая собеседнику повесить трубку. - Что с вашей сестрой… вы когда-нибудь видитесь с нею?
Эфир шипел и пощелкивал целую вечность.
- Перезвоните мне через десять минут, - отозвался наконец Хосе Мануэль Хименес и повесил трубку.
Фалькон десять минут расхаживал по залу ожидания, обдумывая новую стратегию разговора. К нужному моменту у него уже была готова целая обойма вопросов, которую он и разрядил в Хименеса.
- Жду вас в час, - буркнул тот и повесил трубку. Фалькон купил билет и сел в поезд. В полдень
"AVE" доставил его на вокзал Аточа в центре Мадрида. Пока все складывалось очень удачно. Он доехал на метро до Эсперансы, а оттуда было уже рукой подать до дома, в котором жил Хименес.