- Ермолова. Сносят и сносят. Да я бы вам мог назвать… например, братьев Киреевских - за что?
- Снесли братьев?
- Особнячок ихний. А Грановский уцелел. Он какой-то прогрессивный был, да?
- Западник. Скажите, пожалуйста, а с какого времени на Троицком не хоронят?
- Хоронят - по знакомству. А официально… в начале семидесятых уже не разрешали, точно. А насчет склепа… затрудняюсь сказать. По логике вещей, при социализме дворянские усыпальницы должны были быть упразднены.
- Значит, Захарьины не могли уже пользоваться своим склепом?
- Мне кажется, нет. Потому как и для покойников требовалось равенство. Вот вы говорите: предок ваших знакомых похоронен в восемнадцатом, так? Что ж, с восемнадцатого никто из них не умирал?
- Но может быть, они просто уехали из Орла?
- Может быть? - удивился старичок. - Так вы спросите у своих знакомых, что сталось с их родственниками.
- Не у кого спросить: мои знакомые убиты, - ляпнул в задумчивости Егор.
- Убиты? - повторил как-то обреченно старичок.
Жуткая история, произошедшая в Мыльном переулке, потрясла старичка.
- Вы рассказываете кошмарные вещи… Кажется, в мои годы меня трудно удивить, и все равно каждый раз удивляюсь… Давайте-ка я осмотрю склеп. - Старичок отворил дверцу в ограде, вышел. - Позвольте вам заметить, что юная девица вряд ли будет прогуливаться в столь скорбном месте просто так, без причины. Значит, юность ее прошла в Орле?
- Нет! В том-то и дело. - Егор пропустил старичка под ржавый навес, сам остался на ступеньках.
- И про ангела она говорила? - Старичок вынул из кармана тряпочку и осторожно протер фигурку - мраморное лицо словно засветилось. - Надо же уцелел.
- Нет. Про ангела крикнула моя невеста - за секунды до смерти.
- Невероятная история. Ангел-убийца - здесь подмена понятий, образ древний, потаенный. Но этот ангел не смеется, он печалится. - Смотрите-ка! - Старичок указал на что-то за склепом. - Кажется, написано: Захарьина… ну-ка, у вас глаза молодые.
Егор быстро обогнул ржавое сооружение, осевший, заброшенный (да нет, анютины глазки высажены чьей-то заботливой рукой) холмик в розовых кустах, простой железный крест, на поперечной планке надпись посеревшей "серебрянкой": "Екатерина Николаевна Захарьина. 1882–1965 гг.".
- 65-й! - воскликнул Егор. - Двадцать лет назад!
- Вот видите, как все просто объяснилось, - проговорил старичок, впрочем, с сомнением. - В юности Ада приезжала на похороны своей родственницы, может быть, бабушки. И наше кладбище, а уж тем более фамильный склеп, навсегда поразило ее воображение.
- Похоже, что так, - сказал Егор медленно. - Одно непонятно: почему она все это скрывала?
- Знаете что, - ответил на это старичок решительно, - дайте мне свой адрес. Попытаюсь что-нибудь раскопать про Захарьиных. Судя по всему, род богатый, именитый - не мог же он исчезнуть бесследно. Меня зовут Петр Васильевич.
Возвращаясь в Москву, ночью в поезде Егор вдруг проснулся, как от толчка, и не сразу сообразил, где он и что с ним. Интересный материал для психиатра - как работает подсознание. Разговор со старичком. Какой-то факт насторожил меня и сейчас всплыл во сне… надо немедленно уловить, покуда не заспалось, не перебилось сном еженощным. Домик Ермолова не уцелел… нет, не то. Дальше, дословно: "…например, братьев Киреевских - за что?" - "Снесли братьев?" - "Особнячок ихний. А Грановский уцелел. Он какой-то прогрессивный был, да?" - "Западник".
В восьмом часу утра Егор появился в родном Мыльном переулке, вошел в парадный подъезд, поднялся на третий этаж, позвонил.
- Здравствуй, Рома.
Этим утром Егор имел три многозначительных, чреватых последствиями разговора: с Романом, психиатром и циркачом.
- Здравствуй, Рома.
- А, проходи. Кофе будешь?
- Ничего не надо. Тебе же на работу.
- Есть еще время.
- У меня нет. Рома, вспомни: в прошлом году перед гибелью Ады и Сони ты писал статью о братьях-славянофилах - о Киреевских?
- И о них тоже. Вообще о разрушенных мемориальных памятниках. Тебе интересно?
- Очень.
- Так у меня сохранился экземпляр журнала. Проходи, я сейчас…
- Некогда. Перед этим ты ездил в Орел?
- Конечно. Я ж тебе рассказывал, когда вернулся. Забыл?
- Забыл. Тут меня закрутило. Ада знала о твоей поездке?
- С какой стати!
- Может, в разговоре упомянул?
- По-моему, нет. А что?
- На Троицком кладбище был?
- Где Ермолов похоронен? Да. А откуда тебе про Троицкое…
- Я сейчас оттуда.
- Ты? Что происходит?
- И на "дворянское гнездо" ходил?
- Ходил… А при чем тут Ада? Егор!
- Я нашел ее склеп.
- Какой склеп?.. А! - Роман, как всегда в минуту волнения (привычка балованного ребенка), схватил друга за руку. - Так она не врала?
- Нет.
- И ты его вскрыл?
- Это склеп, Ромочка, а не сейф, не путай.
- Доброе утро, Герман Петрович. Вы на работу?
- Меня машина ждет. А вы неважно выглядите, типичное нервное истощение. Бессонница мучает?
- Да. Но еще больше один и тот же сон.
- Сейчас мне некогда, советую…
- Герман Петрович, скажите, пожалуйста, у каких родственников скрывалась Ада перед вашей свадьбой?
- Понятия не имею. Ни с какими родственниками, кроме ее матери, я не общался.
- А вы не помните, они не ездили на похороны в Орел?
- Куда?
- Вы когда-нибудь слышали от жены про этот город?
- Никогда.
- Там находится склеп Захарьиных. Вы, кажется, не удивлены?
- Нет. В ходе нашей последней беседы, Георгий, я убедился, что у моей жены была тайна.
- Она не врала, я проверил. В какое время она жила у родственников?
- Апрель-май.
- Все сходится. Помните, она говорила: весна, деревья распускаются…
- Да, да, я не верил. Про какие похороны вы упомянули?
- Какая-то Екатерина Николаевна Захарьина, скончалась в 65-м году. Я видел могилу на кладбище.
- В том самом году. Надеюсь, вы не подозреваете Аду в убийстве ее родственницы?
- Екатерина Николаевна умерла в восемьдесят три года.
- Так. Что ж, по-вашему, делала моя жена в этом самом Орле? Догадываюсь, в каком направлении работают ваши мысли. Так вот: аборт делать было уже поздно, рожать рано.
- Она гуляла возле склепа.
- Оригинально. Но самое оригинальное, что она все это скрыла от меня.
- Со стороны мне трудно судить о ваших взаимоотношениях, Герман Петрович.
- Вы как будто на что-то намекаете.
- В какое время вас видел пенсионер на Петровском бульваре?
- Георгий, вы идете по ложному пути. Моя, так сказать, версия тщательно проработана следователем.
- У меня есть другая, версия, Герман Петрович.
- В которой мне отводится главная роль?
- Да.
- Морг, привет. У меня к тебе несколько вопросов.
- На репетицию опаздываю.
- Я тебя до метро провожу. Когда именно Ада убила твоего ребенка?
- Но, но… шуточки!
- Прости. Я только повторил тебя. Так когда же?
- В феврале. Сразу как с Германом познакомилась.
- А не позже - в апреле или мае?
- Мне ль не знать!
- Чем ты ее так напугал, что она скрывалась в Орле?
- В каком Орле? - Клоун резко остановился. - Ты что-то раскопал?
- Не стал копать. Но склеп Захарьиных нашел.
- Тебе по ночам кошмары не снятся, Егорушка?
- А тебе, Васенька? Так чем ты ее запугал?
- Натурально, смертоубийством, - Морг засмеялся. - Молодой был, горячий.
- А про Орел знал?
- Кабы знал - убил бы! - Морг захохотал. - Ты считаешь меня графом Монте-Кристо? Даже лестно, отомстить через девятнадцать лет. И рад бы тебе услужить - так ведь у меня алиби. Стопроцентное! Ты же и подтвердишь.
- Не подтвержу. Потому, что алиби у тебя, Морг, нету.
- И ты не решился трогать захоронение, - заключила Серафима Ивановна, выслушав целый рассказ о событиях последних двух суток.
- Зачем? Жертву замуровывают в склеп только в романах ужасов. А Ада любила там гулять, ей было там хорошо. Тут что-то другое.
- Другое? Я этих романов не читала, - заметила старуха, - но что касается ужасов, то у нас…
- Да, да, все запуталось, перепуталось безнадежно. Меня поразило, что накануне убийства Рома ездил в Орел. Что за совпадение!
- А как он туда попал?
- Самым естественным образом: командировка от редакции. Пробыл три дня. Он мне рассказывал тогда же, как вернулся. Я запомнил что-то о братьях-славянофилах.
- Он был в Троицком?
- Был.
- Видел склеп с ангелом?
- Нет. Очень удивился, когда узнал от меня, что это не выдумка.
- А вдруг он упомянул при Аде об Орле и тем самым вызвал ее на воспоминания?
- Утверждает, что не говорил. Они с Аленой собираются пожениться.
- Я знаю, - Серафима Ивановна помолчала. - Странная пара.
- А циркачка с Германом - не странная? У меня голова кругом идет.
- У меня тоже. Надо идти от голоса, Егор. Женский голос - вот главная загадка. Если б ты мог вспомнить!
- Не могу, боюсь. Не угрозы, не опасности, а… сам не знаю чего. Бессознательный, инстинктивный какой-то страх. И Герман Петрович не смог вспомнить.
- Может, не захотел? Если звонила его сообщница… нет, - перебила сама себя старуха. - Тогда б он тебе вообще об этом не рассказал. Ну, давай рассуждать логически. Он говорит, что звонили из нашего дома - раз. Голос молодой - два. Только три женщины у нас…
- Их голоса не вызывают во мне ни малейшего волнения. Зато стоит вспомнить этот ночной полушепот…
- Ты был соответственно настроен, Егор.
- Наверное. Этот голос вызывает ассоциации ужасные… нет, не то слово… чудесные, сверхъестественные. А вот факты. Эта женщина звонила Аде, потом во время помолвки, продолжая прерванный разговор про ангела. "Догадалась?" Вы представляете? Она преследовала Аду, Антон чувствовал чье-то присутствие на месте преступления. Я - какое-то движение в нише. И теперь она занялась мною: лента, сумка… иду на работу - мерещится чей-то упорный взгляд. И наконец - мне предлагают умереть.
- Повтори дословно.
- "Если б ты знал, как мне тяжело", - сказала она. Я спросил: "Кто это?" - "Не узнаешь? Не можешь решиться?" - "На что решиться?" - "Умереть. Ведь Антон умер".
- Боже мой, - прошептала Серафима Ивановна. - Сонечку и Аду убила сумасшедшая.
- Не знаю я никаких сумасшедших! - закричал Егор. - А голос мне знаком, знаком!
- Но ведь она засмеялась, когда ты спросил, кто убил Соню. Засмеялась!
- Серафима Ивановна, - взмолился Егор, - давайте о чем-нибудь другом, что-то мне нехорошо. - И добавил после паузы: - Сегодня я объявил Герману Петровичу и Моргу, что у меня есть основания подозревать их в убийстве.
- И как они это восприняли?
- Клоун посмеялся; психиатр заявил, что готов принять меня без очереди, на дому.
- Все это не так забавно, как кажется, Егор. Ты раскрылся - и теперь должен ожидать всего.
На другой день, после дежурства во дворце правосудия, Егор с часок погулял по утреннему центру, наблюдая, как целеустремленные граждане спешат к своим местам под солнцем. Потом он спустился в метро, уже полупустой электрический вагон помчал его сквозь подземную тьму. Обширная площадь со скульптурной группой борцов против царизма, стеклянный вестибюль, оживленный коридор. Егор потолкался среди газетчиков и жалобщиков, наконец ему указали на упитанного человека неопределенного возраста, задумчиво стоявшего с дымящейся сигаретой возле урны.
- Здравствуйте. Вы - Евгений Гросс?
- Здравствуйте. Он самый.
- Вы не могли бы уделить мне немного времени?
- По какому вопросу?
- Убийство в Мыльном переулке.
Гросс вздрогнул и уронил сигарету в урну.
- Ага! - и тотчас закурил новую. - Узнаю, видел на суде. Вы - жених.
- Да. Вас удивило мое появление?
- Не очень. Не вы первый - не вы, может быть, и последний.
- А что, к вам уже обращались по поводу прошлогодних событий?
- Обращались.
- Простите, кто?
- Некто.
- Евгений Ильич, если вы сейчас постараетесь и назовете имя этого человека, разговор наш станет образцом содержательности и законченности.
Гросс улыбнулся снисходительно.
- Потому что, - настойчиво продолжал Егор, - это имя, возможно, наведет нас на след убийцы.
Гросс перестал улыбаться, заметив меланхолично:
- Убийца уже в мирах иных.
- У меня другое мнение. А этот таинственный человек объяснил вам, почему через год интересуется подробностями преступления?
- Объяснил - и вполне удовлетворительно.
- Что ж, тогда поговорим о вашем творчестве? После опубликования очерка "Черный крест" в этом мире стали происходить интересные события.
- О моем творчестве - с удовольствием. Всегда. Но не сейчас. На выходе в шесть.
Евгений Гросс имел вкус к жизни, и уже около семи они сидели в полутемном, мрачно-уютном подвальчике, о существовании которого Егор до сих пор не подозревал.
- Итак. С кем пью пиво?
- Георгий Николаевич Елизаров. Сторож.
- Понятно. Вы - диссидент.
- О господи!.. Просто работаю сторожем. Евгений Ильич, ваша аналогия с "Преступлением и наказанием"…
- Чисто внешняя, - перебил Гросс. - Я подчеркнул. Некоторые детали совпадают. Процентщица - гадалка. Лизавета - Соня: убиты как свидетельницы. Топором. Украденная драгоценность в мешочке. Даже фигурировали невинные маляры, делавшие ремонт. Как у Достоевского.
- И камень, под которым, может быть, окровавленная одежда лежит, - процедил Егор.
- Ваш Антоша одежду замыл. Я не ошибся, сказав "ваш"? Он был вашим другом?
- Да.
- Но ваш Антоша не годится в Раскольниковы. Данный случай на роман не тянет. Так, на очерк. Хотите пари на ящик пива?
- Да я не собираюсь ничего писать!
- Тогда зачем вы собираете материал? Сторожа-интеллигенты все пишут.
Егор с любопытством вгляделся в поблескивающие в полутьме глазки.
- Вы считаете нормальным заработать на гибели близких?
- А да, вы жених. Забыл. И что вы хотите?
- В показаниях Антона, приведенных в очерке, есть неясный момент. Как я понял, вы с ним разговаривали лично?
- И до и после вынесения приговора. Знали б вы, чего мне стоило этого добиться! Использовал все связи, надеялся расколоть убийцу, выслушать исповедь.
- Исповеди не было?
- Не было.
- Евгений Ильич, отвлекитесь от официальной версии. Вот перед вами человек. Вы знаете, что его ожидает скорая смерть. Как он вел себя? Что говорил?
- Знаете, - после некоторого раздумья сказал Гросс, - если отвлечься от пошлого мотива преступления - карточный должок… пожалуй, я готов признать, что ваш Антоша - личность незаурядная.
- В чем это выражалось?
- В упрямстве. До самого конца не сломался, не признал себя виновным, что при таких уликах нелепо, безрассудно… но нельзя отказать в своеобразном мужестве.
- Евгений Ильич, вы не могли бы повторить то, что вам рассказывал Антон?
- Я все могу, я профессионал. Но - все изложено в очерке. - Он помолчал. - Разве что одна деталь… слишком сюрреалистическая для газетного жанра.
- Натуральное привидение?
- Оно самое. У вашего друга это был какой-то пункт.
- Вы можете описать подробно его ощущение?
- Сказано же: я профессионал. Дословно: где-то в глубине мелькнуло, пролетело что-то голубое. Ну, как вам нравится?
- Тихий ангел пролетел, - шепотом сказал Егор. - Евгений Ильич, вы помните, что крикнула в окно Соня Неручева?
- Только давайте без мистики. У девочки случился психический срыв, а мы здравые люди и пьем пиво. Я предупреждал - еще до приговора: придумайте правдоподобную версию. Еще лучше - покаяние. Со слезой, с надрывом. Отказался. - Гросс осушил полкружки. - Впрочем, не спасло бы. Зверское убийство. Вышка обеспечена.
- Обеспечена, - повторил Егор. - А убийца на свободе.
- Голубой ангел, - проворчал Гросс. - Что, у вас тоже пунктик?
- Мания преследования, думаете? Так глядите же: кто-то к вам ведь приходил и расспрашивал. История никак не кончится.
- Жуткая история. Жут-ка-я.
- Евгений Ильич, что вам сказал Антон на прощанье?
- "Передайте Катерине, что я умираю за кого-то другого".
- Вы передали?
- Передал.
- И после этого написали свой очерк?
- А почему я должен был ему верить?
В глубоких сумерках Егор был уже дома на своем диване. События развиваются с катастрофической быстротой, кто-то отчаянно, судорожно (ритм судорог: пауза - вспышка) спешит к цели. К какой цели? Убийца, надо думать, достиг ее, подставив под расстрел невиновного. Так кому же нужна эта круговерть? Кто затеял игру? Свидетельница, молчавшая год? Вряд ли. Сообщница, не вынесшая тяжести преступления? "Эта женщина безумна, - с грустью думал Егор. - Она засмеялась, когда я ее спросил о Соне, - ужасный смех! Она меня как будто ненавидит - и все-таки ведет игру. Если Герман держит ее в своей лечебнице, то как она сбегает оттуда… Ну позвони! - умолял он незнамо кого. - Позвони, ведьма ты или ангел, назови имя!" Он уже приходил к Евгению Гроссу и расспрашивал и просил молчать о своем визите. Журналист не принадлежит к разряду людей, неспособных нарушить слово. Гросс - способен. Хотя бы в обмен на Егорову информацию (он был заинтригован - и очень). "Так что же его сдержало? Почему он не "заложил" человека, в сущности, ему постороннего? Очевидно, ему дали или пообещали дать нечто большее, чем могу предложить ему я. Ну и, разумеется, Гросс уверен, что к нему приходил не преступник: с уголовщиной такой тертый орешек связываться не станет. "Он вне подозрений", - сказал Гросс. Как бы не так! Своими намеками и прямым обвинением ("У меня другая версия, Герман Петрович", "Потому что алиби у тебя, Морг, нету") я встревожил убийцу. Значит, он существует - до сих пор я сомневался? все-таки сомневался в Антоне? Ни разу не взглянул ему в лицо на суде!
Я пытаюсь удержаться, так сказать, на реальной почве. Но что, если к Гроссу действительно приходил человек "вне подозрений"? Ну просто кому-то из "наших" ("из свидетелей, выступавших на суде") неймется, любопытство, сомнение: вдруг судебная ошибка? Остается мистика, сюрреализм.