– Я тоже думал об этом. Какая, собственно, теперь разница. Мы же разделили детей, и теперь я за них отвечаю.
Она подняла голову и посмотрела на него.
– Нет, Томас, – возразила она. – Пока мы были женаты, я занималась детьми, а ты занимался своей карьерой. Ты стал заниматься ими не сначала, а только после той истории с террористом. Теперь мы делим ответственность – ты и я.
Он удивленно уставился на бывшую жену.
Анника не отвела взгляд. На висках Томаса появилась седина. Стало больше морщин вокруг глаз. Он немного раздался. Эта София Потаскуха Гренборг, наверное, печет вкусности к кофе. Томас всегда проявлял слабость к мучному.
Наступило молчание. Где-то в траве рядом с рестораном застрекотали цикады. В отдалении залаяла собака.
Пришел официант с закусками – тонко порезанной ветчиной, сыром и грецкими орехами.
– Можем ли мы ее разделить? – спросил Томас. – Ты это не пробовала? Jamon iberico bellota – лучшее в мире блюдо.
Они молча принялись за еду. Начав есть, Анника не могла остановиться. Она поглощала ветчину и сыр queso man-chego, завернутые в листья грецкие орехи в сладком креме до тех пор, пока не насытилась. После этого она покончила с минеральной водой и выпила целый стакан вина.
Темнота стеной обступила ресторан.
– Я не рассказывала тебе, что сказала Эллен, когда мы с ней в последний раз шли в садик? – спросила Анника. – "Когда я состарюсь, ты умрешь, а потом снова вернешься".
Томас рассмеялся:
– Наша девочка верит в перевоплощение.
– Именно, – сказала Анника.
– Хотелось бы знать, кем она была в прошлой жизни. Интересно, кем она была?
– Махатмой Ганди? – предположила Анника.
– Во всяком случае, не Иосифом Сталиным, – заключил Томас. – Для этого она слишком боится крови.
Они рассмеялись.
В этот момент зазвонил его мобильный телефон. Томас достал его из внутреннего кармана, долго смотрел на дисплей, поколебался, потом встал и повернулся к Аннике спиной.
– Привет, Калле, – сказал он, выйдя на парковку.
Анника смотрела ему вслед, чувствуя, что ей не хватает воздуха.
Ему звонит их сын, но он не хочет, чтобы мальчик знал, что отец ужинает с мамой, чтобы не наживать сложностей с Софией.
Анника встала и положила салфетку на стул. Он решил ее унизить. Она должна сидеть и рассказывать ему, с кем спит, а у него даже не хватает духу признаться, с кем он жрет в ресторане.
Она вышла на парковку и подошла к Томасу, прежде чем он успел ее заметить.
– Я тоже по тебе скучаю, Калле, – сказал он. – Знаешь, кто сейчас подойдет? Думаю, этот человек с удовольствием с тобой поговорит.
Анника застыла на месте. Он с расстояния четыре-пять метров протянул ей телефон.
Она почти прыгнула к нему и схватила трубку.
– Калле? – выдохнула она.
– Мама?
Аннику словно обдало теплой волной, на глазах выступили слезы.
– Привет, Калле, как твои дела?
– Мама, знаешь, у меня выпал зуб!
– Вот как! Еще один! Сколько же их у тебя выпало?
– Ой, много!
– Положи его в стакан с водой, и завтра утром он превратится в золотую монетку.
– Мама?
– Да?
– Когда ты вернешься?
– Завтра, а в понедельник мы встретимся, когда я заберу тебя с прогулки.
– Я буду тебя ждать, мама.
Она зажмурила глаза и притворно закашляла.
– Я тоже. Где Эллен?
– Она спит, эта козявка.
– Тебе тоже пора спать. Спокойной ночи. Я люблю тебя.
Она улыбнулась, ожидая, что мальчик сейчас скажет то, что он всегда говорил, заканчивая разговор: "Я люблю тебя мама, потому что ты самая лучшая мама в мииииире!" Но сейчас он сказал другое:
– Мама?
– Да?
– Ты не хочешь снова выйти замуж за папу?
Анника открыла глаза и увидела, как Томас кругами ходит по парковке. Он всегда начинал так ходить, когда нервничал.
– Нет, старичок, я не выйду за него замуж. Сейчас папа подойдет, и ты тоже скажешь ему "спокойной ночи".
Отдав Томасу трубку, Анника вернулась на свое место и уставилась в ночь. Стало совсем темно. Дневное тепло рассеялось, усилился ветер. Томас закончил разговор и положил телефон в карман.
Официант тем временем забрал пустую тарелку и принес раскаленную плиту, которую поставил на стол. Рядом он положил толстые куски мяса, зелень и три соуса, а потом объяснил, как налить жир на плиту и положить на нее мясо. Мясо шипело, подпрыгивало и дымилось.
Анника как зачарованная смотрела на потрескивавший под плитой огонь.
– Знаешь, иногда мне тебя не хватает, – признался Томас.
Она думала, что он скажет еще что-то, но он молчал.
– Почему? – спросила она после долгой паузы.
Он положил на тарелку кусок мяса.
– Ты никогда не гладишь по шерсти, всегда говоришь, что думаешь. Мне никогда не нравилось с тобой спорить, но с годами я стал умнее.
Она не ответила.
Томас жарил мясо и отрезал куски. Жарил и отрезал.
Сама она наелась закуской.
Огонь под каменной плитой постепенно угас.
Пришел официант и унес пустые тарелки.
Никому из них не хотелось ни десерта, ни кофе. Томас попросил счет и расплатился картой, которую Анника раньше не видела. Он расписался в чеке своей обычной размашистой подписью и оставил десять евро чаевых.
– За тебя расплачивается государство, папочка? – спросила Анника.
– Ну нет, – ответил он. – Никто не желает попасть на зуб "Квельспрессен".
Она рассмеялась.
– Это моя личная карта, – сказал он. – У нас есть еще общая карта для всяких совместных расходов, путешествий и так далее…
Анника отвернулась и стала смотреть в темноту. Ей было глубоко наплевать на их совместные счета.
Он почувствовал ее реакцию и растерялся.
– Знаешь, я думаю, мы хотим слишком многого.
Ей стало холодно, вечер был прохладным. Хорошо, что она надела свитер.
– Пойдем? – сказала она.
– Может, мы где-нибудь выпьем? – предложил он. – Где-нибудь у гавани?
– Думаю, не стоит, – ответила она. – Я очень устала.
Они вышли из ресторана и пошли на парковку. Она была почти пуста.
– Ты скучаешь по мне? – спросил он. – Ну хотя бы иногда.
"Все время, – подумала Анника. – Каждый день, каждый час, каждую минуту. Я все время ощущаю свое одиночество. Или мне это только кажется?"
Она вздохнула.
– Я не знаю, – сказала она вслух. – Не так сильно, как раньше. Вначале было очень плохо. Когда ты ушел, во мне образовалась какая-то черная пустота, как будто ты умер.
Она остановилась у машины.
– Наверное, для меня было бы лучше, если бы ты умер, тогда моя скорбь имела бы, по крайней мере, причину.
– Я не хотел причинять тебе боль.
– Об этом надо было думать раньше, – сказала она.
– Я знаю.
Они сели в машину и молча поехали по улицам Новой Андалусии. Небо было темным и беззвездным, к вечеру с Атлантики набежали тучи.
– Такая же ночь была, когда убили семью Сёдерстрём, – сказала Анника. – Было облачно, но холоднее. Им было тепло в их доме.
– Может быть, все-таки выпьем? Пива или кофе?
– Лучше пива, – сказала Анника.
Они остановились у отеля "Пир" и пошли к гавани.
На улицах гавани клубились толпы народа. Они не спеша посторонились, пропуская "ламборгини". Ряды баров и дискотек изрыгали на темную улицу музыку и яркий свет.
Томас направился в бар "Синатра".
– Давай лучше пойдем на пирс, – предложила Анника.
Ей не хотелось сталкиваться с Никласом Линде и его девочками.
Они прошли по пирсу до волнолома. Дул холодный ветер, Томас застегнул пиджак и поднял воротник. Анника засунула руки в карманы джинсов. Они шли рядом, не прикасаясь друг к другу.
– Сейчас я думаю, что многое надо было делать по-другому, – сказал Томас, стараясь перекричать ветер. – Я совсем не думал о последствиях. Я думал только о твоем упрямстве, непонимании, ограниченности чувства.
– И она стала наилучшим выходом, – с горечью произнесла Анника. – Ты получил возможность уйти в "тихую гавань".
Он кивнул, поднял голову, но не посмотрел на Аннику. На юго-западе светился африканский берег.
– Я тоже наделала много ошибок, – продолжила она, – и тоже раскаиваюсь. Но я совершенно уверена, что мы могли бы преодолеть все это, если бы обратились за помощью.
Теперь он взглянул на нее.
– Ты думаешь, еще не поздно? – спросил он.
Она не поверила своим ушам, ветер обдал ей лицо морскими брызгами.
– Не поздно? – как эхо повторила она.
Он коснулся ладонью ее щеки и поцеловал в губы.
Вначале Анника оцепенела. Его губы были мягкими и холодными. Она почувствовала, что ей заложило нос и стало трудно дышать. Она опустила голову и вытерла нос. Он снова поцеловал ее.
– Идем, – тихо сказал он.
Он взял ее за руку, и они пошли назад, к свету набережной.
Она шла за Томасом, пальцы их сплелись в плотный клубок, и ей показалось, что они никогда прежде так не держались за руки. Впрочем, она, наверное, просто забыла. Она приблизилась к нему и сжала его руку трясущимся указательным пальцем.
Они миновали гавань и подошли к отелю. Улицы здесь были пусты, здесь не было баров и дискотек, а холод прогнал людей с улицы.
У стойки портье никого не было, из комнатки за стойкой доносился звук работающего телевизора.
Они быстро прошли вестибюль и вошли в лифт. Анника нажала кнопку четвертого этажа, а Томас погладил ее по волосам. Она покосилась на свое отражение в зеркале, когда Томас целовал ей мочку уха.
Она закрыла глаза.
В номере было темно. Томас включил свет и обернулся к Аннике.
– Я хочу посмотреть на тебя, – сказал он. – Чтобы убедиться, что я тебя помню.
Не фантазирует ли он? – подумала Анника.
Она сняла свитер и футболку. На ней был красный бюстгальтер, она купила его для праздничной одежды, которую, впрочем, никогда не носила.
Он положил руки ей на плечи, обласкал ей руки, обнял груди.
Так он делал и раньше, знал, что ей это нравится.
Она принялась медленно, пуговицу за пуговицей, расстегивать на нем рубашку. Потом она подняла голову и посмотрела ему в лицо.
Его глаза… Ах, как же она любила эти глаза!
– Знаешь, – прошептал он, – меня все время тянет к тебе.
"Меня тоже, – подумала она. – Каждый раз, когда вокруг наступает тишина, каждый раз, когда я остаюсь одна, меня тянет к тебе".
Он расстегнул ее бюстгальтер и бросил его на пол. Потом расстегнул джинсы и обнял за талию.
– Ты похудела, – сказал он.
"Ты ошибаешься, – подумала Анника. – Просто София толще меня".
Она стянула с него рубашку и бросила на пол. У него появился животик. Она положила руки на его пупок и задержала их там на мгновение. Она всегда так делала. Кажется, никогда и не было по-другому.
Он уснул, лежа на спине, вытянув руки вдоль тела. Анника не спала, она лежала, положив голову ему на плечо, и смотрела в темноту.
Суббота. 30 апреля
Анника рассчиталась за свой номер и за номер фотографа, подписала счет и, подняв с пола дорожную сумку, вышла на улицу.
Несколько минут она в ожидании постояла на тротуаре. Воздух был еще холодным, солнце до сих пор не выкатилось из-за Сьерра-Бланки.
Ее рейс вылетал в десять часов, рейс Томаса – без четверти четыре.
Он отвезет ее в аэропорт, а потом вернется в Парадор, собирать свои вещи.
Ей казалось, что ничего странного или необычного между ними не произошло и никогда не происходило.
Развод был просто страшным сном, плодом расстроенного воображения. Все было как всегда, они вернутся домой, заберут детей и поедут домой, в Кунгсхольм. Надо будет все выстирать, купить молока. Родители мужа ждут их на озере и…
Ей вдруг стало трудно дышать. Невидимый обруч сдавил грудь, шум улицы погрузился в какую-то вату и стал приглушенным. Она нащупала сумку и, дрожа, села на нее, хватая ртом воздух.
Рядом остановился автомобиль Томаса.
– Как ты? – спросил он, подбежав к ней. – Тебе плохо?
Она слабо отмахнулась.
– Нет, все нормально. У меня просто атака. немного повело. Но это пустяки.
Она посмотрела на него.
Утром они не стали заниматься любовью. Томас не принял душ. Он не стал чистить зубы ее щеткой. Такое нарушение гигиены давно ему не снилось.
Он тревожно взглянул на нее фантастическими синими глазами, взял за руку, помог встать и бережно довел до машины. Открыл дверцу, усадил на сиденье и пристегнул ремень безопасности. Потом сходил за ее сумкой и положил ее в багажник. Аккуратно и тщательно закрыл его. Наконец, он сел за руль, посмотрел на Аннику и улыбнулся. Волосы падали ему на лоб, ворот рубашки был расстегнут.
Она усилием воли заставила себя улыбнуться в ответ.
– Я ни в чем не раскаиваюсь, – сказал он.
Пока не раскаиваешься, подумалось ей.
– Я тоже, – сказала она.
Они поехали.
Шоссе было почти пустым. На платную дорогу, кроме них, не свернул ни один автомобиль. Они молчали. Томас сосредоточенно смотрел на дорогу, а Анника прощалась с морем. Африку было не видно, в воздухе висела туманная мгла.
До аэропорта они доехали за полчаса.
Сейчас она выйдет из машины, поцелует его и на неверных ногах пойдет в здание аэровокзала "Пабло Руис Пикассо". Автоматические двери закроются за ее спиной, и сказка кончится.
Будут взлетать самолеты, будут принимать багаж, таксисты будут заламывать немыслимые цены. Потом она приедет в квартиру на Агнегатан, а он последним паромом отправится в Ваксхольм, в деревенский дом своих родителей, где его ждут София и дети. Дети встретят его напряженным ожиданием, а София теплом и воркованием.
Дверца машины была чуждой и незнакомой. Как она ее откроет?
Она ощутила неприятный запах залежалых чулок и подняла голову. Они проезжали мимо пивоваренного завода "Сан-Мигель", расположенного у самого аэропорта.
Они почти приехали.
Томас свернул к воротам с надписью "Выход". Здесь царили хаос и обычная вокзальная суета. Охранник в небесноголубой форме указал им свободное место для парковки в нескольких метрах от дверей терминала.
Анника тяжело вздохнула.
– Тебе лучше?
Она кивнула. Посмотрела на Томаса. Черты его лица разгладились и посветлели. Он любит ее, она была теперь в этом уверена.
– Я прекрасно себя чувствую, – сказала она и отбросила с его лба прядь волос, светлых волос, которые он никогда не причесывал.
Наклонившись, она поцеловала Томаса так легко, что он почти не почувствовал прикосновения ее губ.
– Я помогу тебе донести сумку, – сказал он.
– Не надо, – запротестовала она, но он уже вышел из машины, открыл багажник и вытащил оттуда ее сумку.
Она вылезла из машины, ощущая свинцовую тяжесть в ногах, взяла сумку. Томас поцеловал ее в лоб.
– Я тебе позвоню, – сказал он, сам не веря своим словам, и она улыбнулась ему в ответ, отвернулась и пошла к входу в терминал.
Когда за ней закрылись автоматические двери, Анника остановилась и закрыла глаза.
Сказка осталась в прошлом.
До самого отлета Анника бродила по аэропорту, заходя во все магазины и киоски. Она купила какие-то безделушки и игрушки для детей, вино и виски для себя, хотя и никогда не пила, купила дорожный косметический набор с губной помадой от "Диор", которым наверняка не воспользуется до конца дней.
Лотта ждала ее у выхода на посадку. У нее был с собой только рюкзак с камерой, видимо, остальные вещи она сдала в багаж.
Анника молча уселась рядом с ней на скамью.
Лотта, поерзав, на пару сантиметров отодвинулась от нее.
– Успокойся, – сказала Анника, – я кусаюсь только в полнолуние.
– Я понимаю, что поступила не лучшим образом, – испуганно пролепетала Лотта.
Анника пристально взглянула на фотографа, на ее лицо, выражавшее смесь страха и упрямства.
Лотта уже с кем-то поговорила. Вероятно, она позвонила в газету и пообщалась либо с Пелле, заведующим отделом иллюстраций, либо с самим Шюманом, и разговор получился не из приятных. С ней, наверное, обошлись не слишком вежливо, но ей придется съесть это, если она не хочет потерять работу.
– Серия статей готова, – сказала Анника и развернула вчерашний номер "Дейли мейл".
Она держала перед собой газету, но прочитывала только заголовки, не вникая в суть написанного.
В самолете их места были рядом. Анника сидела у окна. Ночью она недоспала несколько часов и уснула, как только самолет поднялся в воздух. Проснулась она, когда шасси коснулось земли в Арланде.
По ленте транспортера полз багаж Лотты – все пять мест. Потом показалась тощая сумка Анники.
– Я буду очень тебе благодарна, если ты никому в редакции не расскажешь о нашей совместной работе, – сказала Лотта, сняв с транспортера последнюю сумку.
Анника посмотрела на Лотту, пытаясь понять, какие чувства она испытывает к этой бледной женщине, и не нашла ничего, кроме равнодушия.
– О какой совместной работе ты говоришь? – спросила она.
Удовольствовавшись этим ответом, Лотта потащилась на таможенный контроль.
Анника задержалась на месте, дождавшись, когда Лотта исчезнет в одной из дверей, над которыми смотревшие с плакатов знаменитые шведы говорили пассажирам: "Добро пожаловать в родной город".
В зале прилета Анника купила вечерние газеты и, усевшись в кафе, принялась просматривать их, поглощая совершенно жуткий салат. Потом она села в железнодорожный экспресс до Стокгольма, решив пройти от вокзала до дома пешком.
Небо нависало над землей серо-стальным щитом, моросил мелкий дождь. Сырой холодный ветер пробирал до мозга костей. Анника перешла Королевский мост и пошла по улице Флеминга. Маленькие колесики сумки застревали в грязи, и Аннике пришлось нести ее за ручку.
Когда она наконец добралась до дома, руки у нее буквально отваливались.
Поставив сумку на пол, она, как обычно, не стала сразу ее распаковывать.
Вместо этого пошла в спальню и остановила взгляд на детском рисунке: лошадка и девочка. Рисунок висел над кроватью Анники. Малышка Мю, кто оплачет тебя? Какой след оставишь ты в этом мире?
Анника, не раздеваясь, легла на кровать. Лежа с открытыми глазами, она прислушалась к дыханию дома.
Сначала слышала только громкие звуки – человеческие голоса, звуки какой-то деятельности. В трубах зашумела вода – кто-то спустил в туалете воду. Откуда-то доносились звуки радиоприемника.
Она закрыла глаза, и до нее стали доноситься более тихие звуки, которые обычно не слышны за более громким шумом. Приглушенный шелест воды в трубах центрального отопления, потрескивание в столетних балках перекрытий, поскрипывание оконных переплетов и шум в вентиляционной системе.
Томас уже сел в самолет. Он только что оторвался от земли, и Испания исчезла из вида вместе со своими горами, покрытыми колючими оливковыми деревьями, со своими городками, белые домики которых выделяются на фоне красной земли.
Сюзетта, наверное, жива. Кто еще мог послать пустое сообщение от господина Гуннара Ларссона?
Потом ее посетила мысль, от которой она рывком села на кровати.