Она осталась стоять. Шюман уселся за свой стол.
– Как ты думаешь, чем должен заниматься репортер?
Она испытующе посмотрела на шефа, стараясь понять, чего он, собственно, хочет.
– Так, – произнесла она, – все чудесно. Знаешь, это не ядерная физика, особенно с таким шефом, как Патрик.
– Люди жалуются на твое некорректное отношение к сотрудникам, – сказал главный редактор.
Анника оцепенела.
– Патрик говорит, что ты появляешься на работе, когда тебе заблагорассудится. Такого нельзя себе позволять. За работу отдела он несет ответственность передо мной и руководством, он должен знать, чем ты занимаешься в рабочее время…
Анника скрестила руки на груди.
– Он был у тебя и жаловался, – констатировала она. – Он недоволен тем, что я недостаточно быстро вернулась, чтобы получить его указания.
– Не только Патрик жалуется на твое отношение. Одна из наших бывших фотографов звонила мне и, чуть не плача, рассказывала о том, что было в Испании, куда вы с ней ездили по поводу статей о "Кокаиновом Береге". Она сказала, что ты выгнала ее с пресс-конференции, уехала с каким-то парнем, с которым где-то болталась до глубокой ночи. Потом ты лишила ее возможности работать, потому что самостоятельно делала все фотосюжеты.
Анника тяжело вздохнула.
– Я ничего не делала "демонстративно", но фотограф просто отказывалась снимать. У меня, между прочим, было по горло своих проблем. Я не могла сидеть, гладить Фото-Лотту по головке и слушать, как здорово все было в Тегеране.
Главный редактор умоляюще поднял руку.
– Она получила массу положительных отзывов на выставке в Доме культуры, – сказал он, – так что нельзя говорить, что она бездарна.
– Эти фотографии она делала, когда болталась по улице, вместо того чтобы делать свою работу, – напомнила Анника.
Шюман подался вперед и тяжело оперся ладонями на стол.
– Тебе стоит хорошо подумать над своим отношением, – сказал он. – С Патриком ты ведешь себя ужасно с того дня, как он стал шефом отдела новостей. Ты ведешь себя с ним так же по-хамски, как некоторые вели себя по отношению к тебе, когда ты руководила отделом криминальной хроники. Патрик не хотел работать с тобой в одну смену, и я прекрасно его понимаю. Словом, я хочу тебя перевести.
Аннике захотелось сесть, но она осталась стоять, хотя колени ее подгибались.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она. – Что значит "перевести"?
– У тебя самой есть какие-нибудь предложения на этот счет?
– Ты это серьезно?
Андерс Шюман вздохнул.
– Может быть, нам заключить с тобой договор как с внештатным корреспондентом?
Ей стало трудно дышать.
– Как тебя понимать? Ты хочешь дать мне пинка под зад?
Шеф встал, обошел свой стол, подошел к Аннике, жестом указал на стул для посетителей и сказал:
– Сядь.
Анника подчинилась. Стул оказался ниже, чем ей казалось, и она ударилась копчиком о спинку.
– Ты понимаешь, что у Патрика с тобой большие проблемы?
Инстинктивно ей хотелось возразить, сказать о торопливости и журналистской некомпетентности Патрика, о его поверхностном отношении к отбору новостей и слабости суждений, но вместо этого она просто смотрела прямо перед собой и молчала.
– Ты не хочешь снова перейти в ночь? – спросил он. – Может, станешь редактором? Редактором отдела писем, сетевым редактором? Что ты об этом думаешь?
Она подняла голову и посмотрела на Шюмана. Как может она создавать проблемы? Чем она не угодила шефу?
Ведь это она нашла в лесу ребенка, раскрыла банду террористов, нашла нобелевского убийцу, проникла в югославскую мафию…
– Я думаю, что ты просто неблагодарен, – сказала она. – Ты так говоришь, будто я целыми днями сижу на заднице и пью кофе, но в действительности я делаю больше других.
– Я не ставлю под сомнение твою компетентность, мне не нравится твое отношение.
– Мое отношение? Разве это важнее, чем то, что я делаю? Или ты просто хочешь, чтобы все подчиненные тебе бездумно поддакивали?
Главный редактор помрачнел.
– Речь идет не о том, что я не хочу, чтобы мне возражали.
– Нет, речь идет именно об этом. Ты такой же, как все начальники-мужчины. Ты хочешь распоряжаться дрессированными девочками-репортерами, покорными, приятными, короче, такими, которые делают только то, что ты им велишь. Такой я не стану никогда.
В кабинете повисла гнетущая тишина.
– Ты хочешь от меня избавиться? – спросила Анника. – Скажи прямо.
Андерс Шюман закусил губу.
– Я всегда тебя защищал, – сказал он. – Черт, я даже шел дальше, я за тебя дрался. Руководство лезло из кожи вон, чтобы я тебя уволил, но у меня была своя позиция, и я делал все, чтобы тебя уберечь.
– О да, я растрогана, – сказала Анника. – Если бы руководство взяло верх и начало увольнять и переставлять сотрудников по своему усмотрению, ты бы кончился как главный редактор, и сам прекрасно это знаешь. Тебе нет нужды передо мной притворяться.
Снова наступила тишина.
– Тебя интересует, чем я занималась сегодня, – спросила Анника, – вместо того чтобы без конца звонить Патрику?
Андерс Шюман не ответил.
– Ты помнишь газовое убийство в Новой Андалусии? Помнишь пропавшую шестнадцатилетнюю девочку Сюзетту Сёдерстрём?
Он кивнул.
– Я уверена, что она жива. Я уверена, что ее держат на одной ферме в Марокко. Я ездила и беседовала с людьми, которые могут что-то знать об этой ферме, знать, где она находится, как попала туда Сюзетта, которая живет там и…
Главный редактор закрыл руками лицо и застонал.
– Анника, Анника, Анника, – простонал он. – Сегодня пришло сообщение о тревоге на атомной электростанции в Оскарсхамне, и нам некого было туда отправить.
– Я слышала об этом по радио в машине, – сказала Анника. – Собственно, ничего страшного не произошло. У какого-то сварщика нашли в пластиковом пакете взрывчатку. Об этом сообщило ИФК в Норчепинге.
– Мы не были первыми. Остается фактом, что нам некого было туда послать, чтобы следить за ситуацией.
Анника удивленно посмотрела на шефа:
– Но разве это моя вина? Это же не я уволила половину редакции.
Андерс Шюман встал.
– Все, на сегодня разговор окончен. Я даю тебе неделю на размышления. Решай, где ты хочешь работать.
Анника осталась сидеть, испытывая головокружительное ощущение свободного падения. Потом она заставила себя встать и, не оглядываясь, вышла, закрыв за собой дверь.
Патрик внимательно посмотрел на нее. Он, естественно, знал, что сейчас было сказано в кабинете главного редактора. Ну что ж, может радоваться.
Она заставила себя не смотреть на него и прошла к своему месту, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы.
Ничего, есть и другие места. Она найдет в Швеции газету, которая с удовольствием возьмет ее на работу. Она может и не работать, по крайней мере пока. Скоро она получит страховую компенсацию.
30 июня она получит шесть миллионов крон за сгоревший дом плюс четверть миллиона за утраченное домашнее имущество. Понятно, что половина этой суммы причитается Томасу, но участок будет продан, а значит, она получит еще пару миллионов. Она посмотрела в Интернете цены на участки и выяснила, что они стоят не дешевле 4,4 миллиона крон.
Так что, может быть, в увольнении нет ничего страшного.
Наоборот, это станет началом чего-то нового и лучшего.
Было бы очень неплохо стать фрилансером, тогда она сможет делать все, что захочет, не оглядываясь на чужие точки зрения…
Но все же ей хотелось иметь свое место, свой почтовый ящик.
Она села за стол, зажмурила глаза и сделала три глубоких вдоха, включила компьютер и открыла сохраненный текст. Потом попыталась вспомнить письмо Сюзетты.
"Никому не говори об этом письме, ни маме, ни полиции. На ферме нет Интернета, поэтому я не могу получать письма. Я пишу из интернет-кафе. Фатима очень разозлится, если узнает, что я пишу тебе.
Я живу у Амиры с Нового года. У меня есть конь, его зовут Лараш. Он помесь английской и арабской породы. Не говори Адде, что я тебе написала. Можешь ответить на письмо, но я не знаю, когда прочитаю ответ. Мы уезжаем сейчас в Асилах.
Целую, обнимаю, Сюз".
Она дважды прочитала письмо, а потом долго сидела и смотрела на экран.
Это совершеннейшее безумие, что газета не интересуется историей о Сюзетте. Почему девочка с лошадьми никого не интересует?
Помимо того, за всей этой историей кроется нечто большее, нечто темное и страшное, касающееся Астрид, Сив и Ханнелоры, их семей, смысл жизни которых только теперь начал доходить до Анники.
– Чего хотел Шюман?
Патрик стоял у ее стола, не скрывая торжества.
– Поздравить меня с днем рождения, – ответила Анника. – Ты же прекрасно знаешь, чего он хотел. Он сказал, что ты хочешь от меня избавиться.
Патрик присел на край стола, придавив записи Анники.
– Ты превосходный репортер, Анника, – сказал он. – Если бы ты еще научилась.
– Не трать зря свое и мое время, – сказала Анника и вытащила из-под Патрика свой блокнот. – Если это все, что ты хотел сказать, то позволь, я займусь работой.
Патрик неохотно встал.
– Может быть, тебе лучше пойти домой? Утро вечера мудренее.
Она посмотрела на него и решилась.
– У меня температура, – сказала она, – так что завтра вместо работы я пойду к врачу. Боюсь, у меня стрептококк.
Он с сомнением посмотрел на нее, но, ничего не сказав, встал и вернулся на свое место.
Анника закрыла документ Word и вышла в Сеть.
Самолеты из Стокгольма в Малагу летали каждое утро.
Паромы между Альхесирасом и Танжером курсировали целый день. Эти объявления она видела на уличных щитах во время поездок по Солнечному Берегу.
Она почему-то была уверена, что ей будет нетрудно добраться от Танжера до Асилаха.
Она открыла карту Гугл и набрала asilah morocco. Через две секунды открылась спутниковая карта городка на атлантическом побережье Марокко.
Действительно, город находился на расстоянии пяти-шести миль от Танжера.
Она вздохнула и оглянулась на аквариум шефа. Там было темно. Шюман ушел домой, а она этого даже не заметила.
Помедлив пару секунд, она открыла сайт бронирования билетов эконом-класса до Малаги.
Было несколько билетов на рейс, вылетающий в шесть сорок пять.
Падение с небес на землю
Ангел с грохотом упала на землю после того, как исчезли Девочка-тролль и Принцесса. Ангел слегла в постель с лихорадкой и синяками на руках. Ей мазали грудь мазью, а прихожане регулярно ее навещали.
Отец и все соседи искали пропавших девочек три дня и три ночи, а потом сообщили об их исчезновении в ведомство по надзору за детьми. В отношении девочек заявление приняли, а в отношении Косоглазого – нет, потому что месяц назад он стал совершеннолетним.
В Гудагордене стало тихо и печально. Отец вознаградил себя проповедью и призвал себя и хуторских к покаянию, говоря о семени, попавшем на дурную почву. Можно терпеть приемных детей, но взрослые батраки должны в поте лица зарабатывать хлеб свой, чтобы не быть битыми хозяином дома.
Скоро отцу и Ангелу пришлось одним сеять и молотить, и работа измотала их. Невзирая на упования отца на Божью помощь, они не успевали до морозов выкопать картошку.
О беглянках не было ни слуху ни духу, и отец взял еще несколько приемных детей. Но девочки, которые всегда готовы дать тягу, были ему теперь не нужны, он брал работоспособных парней. Он держал их в черном теле, чтобы они лишились всякой воли, он до крови вколачивал в их спины заповеди Господни. Он заставлял их работать до полного изнеможения, чтобы в их головы не могла даже закрасться мысль о бегстве. Если же они все-таки бежали, то он не разыскивал их, оставляя на милосердную волю Бога и благорасположение небес.
Ангелу было четырнадцать, когда на хуторе появился Грегориус.
Он был не похож на других мальчиков, ибо был смуглым, худым и скромным, никогда первым не начинал драку, не орал и не сквернословил. У него была необыкновенная улыбка, и другие мальчики уважали его, а может быть, даже и побаивались. Те, кто нападал на него, просыпались утром с синяками или попадали в какие-нибудь неприятные ситуации.
Ангел потянулась к нему, как мотылек тянется к свету, и, подобно мотыльку, обожгла об этот огонь свои крылышки так, что уже никогда больше не могла летать.
Ей было пятнадцать лет и восемь месяцев, когда мать заметила, что она беременна, но Грегориуса к тому времени уже много недель не было на хуторе. Отец до крови бил ее по спине, по ногам и между ног; плеть должна была выбить из ее плоти пагубную страсть, но единственное, чего смог добиться отец, – это оставить на ее теле неизгладимые рубцы. Потом Ангела заперли на сеновале, в той самой комнате, где жили Девочка-тролль и Принцесса, спавшие под разукрашенным морозом окном. Так же как и ее предшественницы, она вылезла на крышу и спустилась по пожарной лестнице, как только зажили рубцы на теле.
Потом она убежала.
Под покровом ночи вышла она на дорогу где-то недалеко от Риксвегена и остановила грузовик, ехавший в Гнесту. Шофер спросил, что такая маленькая девчонка ни свет ни заря делает на дороге, но она ответила, что не скажет, а он сказал, что не выдаст ее, если она будет с ним ласковой. Рубцы на теле уже зажили, и она не видела ничего страшного в том, чтобы дать ему то, чего он так хотел.
Но рубцы огнем горели у нее между ног, когда он взял ее, и она почувствовала, как земля сомкнулась над ее головой, чтобы никогда больше не расступиться.
Это твоя жизнь, это твой ад.
Он привез ее в Мёльнбо. Там она пересела в молоковоз, который ехал в Сёдертелье.
Был уже вечер, и она страшно хотела есть. Ночь она провела в какой-то канаве возле железной дороги и продрогла как собака, но она знала, что идти ей осталось недолго, потому что Девочка-тролль рассказывала ей о своей маме. Маму выпустили из тюрьмы, и она захотела забрать свою дочку, но органы опеки сказали "нет", потому что думали, будто Девочке-троллю будет лучше под защитой Господа и заветов Гудагордена.
Никто, однако, не знал, что Мама-тролль приезжала по ночам навещать свою дочку, когда на крыше не лежал снег, а девочка могла спуститься вниз по пожарной лестнице. Ангел знала адрес Мамы-тролля.
Ангел не думала о том, как найдет ее в таком большом городе, как Стокгольм, но на самом деле это оказалось не так уж и трудно. Другой шофер довез ее до дома двадцать восемь на Немецком пригорке на том же условии, что и шофер грузовика из Мёльнбо. Она позвонила в дверь.
Открыла ей Принцесса.
Она не сразу узнала падшего Ангела, на это у нее ушло добрых несколько секунд.
Ее положили спать на раскладушке в кухне, и она прожила там несколько недель. Раны ее инфицировались, у нее поднялась температура, отчего ребенку в ее чреве не стало лучше. Но осенью, как раз перед тем, как пришла пора родиться ребенку, Девочка-тролль повела их всех – маму, Принцессу и падшего Ангела – в кино, смотреть почти новый фильм из Америки. Девочка-тролль смотрела этот фильм уже много раз и наизусть знала все реплики. Фильм назывался "Место под солнцем". Речь в фильме шла о бедном молодом человеке, который приехал работать у своих богатых родственников и влюбился в красивую девочку. Он любил ее так сильно, что был ради нее готов на все, даже на убийство. Фильм был очень грустный, и Ангел, сидя в зале, все время плакала над судьбой беременной девушки Эл, слабовольного Джорджа, над его любовью к бесподобной Анджеле, над его несправедливой казнью на электрическом стуле.
После кино они пошли в кафе, пили кофе и ели пирожные.
Говорили они мало, но все думали одно: как несправедливо устроена жизнь.
Девочка-тролль заплатила по счету и дала официантке на чай.
Прежде чем встать из-за стола, она наклонилась вперед и взяла за руки всех троих. Голос ее был тих и торжествен, черные, как у тролля, глаза горели, когда она произнесла свое заклинание.
– Мы достойны места под солнцем, – сказала она. – Как каждая из нас, так и все мы вместе. И так будет, это я вам обещаю.
Эти слова обожгли Ангела, и тут у нее начались схватки.
На следующее утро у нее родился мальчик.
Среда. 15 июня
Домой Анника не пошла.
Она осталась в редакции и записала все, что знала о Ханнелоре, Астрид, Сив и их детях; о Карите Халлинг Гонсалес и ее злодеянии. Потом она почитала об Альхесирасе, Марокко и Асилахе, продумала свои действия и в половине третьего поехала домой собирать вещи. С собой она взяла сумку с компьютером, купленный в Гибралтаре фотоаппарат, зубную щетку и смену белья. В четыре часа утра она вызвала такси и поехала в Арланду, села в самолет и уснула как сурок.
Она проснулась в момент посадки и сразу же попыталась дозвониться до шведского посольства в Рабате. Ей снова зачитали по-французски какой-то длинный список и объяснили, что время приема звонков еще не наступило.
С самолета она сразу направилась в пункт проката в нижнем этаже.
На этот раз людей здесь было больше, чем прежде, из чего Анника заключила, что начался туристический сезон. Ей было легко лавировать в толпе, потому что громоздкого багажа у нее не было.
В "Хелли Холлис" она взяла "форд-эскорт", выбралась из тесноты аэропорта, увидела, что за время, что ее здесь не было, у самого выезда на шоссе возвели огромное здание IKEA, хотя, может быть, прежде она не заметила этой стройки.
Было не так жарко, как она ожидала, термометр в машине показывал наружную температуру двадцать шесть градусов. Солнечный свет был приглушенным и тусклым и не причинял боли глазам.
Анника поехала на запад, мимо Торремолиноса и Фуэн-хиролы, выехала на платную дорогу и прибавила скорости.
Природа сильно изменилась. Сочная зелень ландшафта уступила место желто-коричневым тонам выжженной растительности с вкраплениями темно-оливкового цвета.
Скоро на обочине дороги стали появляться плакаты с надписью Tickets Seuta, Tanger. Слева Анника оставила отель "Пир" в Пуэрто-Банусе. Дорожные работы по-прежнему шли полным ходом, и Аннике пришлось сбросить скорость возле самого отеля. Она посмотрела на окна четвертого этажа, пытаясь найти номер, который занимала, но не смогла. Справа высились кричаще роскошные виллы Новой Андалусии. Она свернула с шоссе и проехала мимо арены боя быков.
Надо ехать прямо до перекрестка семи дорог, сказала ей Карита, когда приглашала на соседскую вечеринку.
Один раз она ошиблась и немного поплутала, прежде чем выехала к Plaza de Miragolf, но остальной путь проделала гладко.
Ворота уже не показались ей такими мишурными, или она просто уже к ним привыкла, мелькнула страшная мысль. Она нажимала кнопки до тех пор, пока люди из двадцатой квартиры не открыли ей ворота, не задавая никаких вопросов. Она въехала на территорию.
Вечером это место выглядело как модель железной дороги; это впечатление сохранилось и днем. Дома взбирались на склоны горы и выглядели как на пастельных изображениях южноиспанских городков. Журчал водопад в бассейне, цвели кусты, и блестели стекла фонарей.
Анника поставила машину у дома номер 6, опустила стекла и внимательно осмотрела дом.