- Посмотрите все на рану - на теле, а не на голове. Очевидно, Морваль был убит холодным оружием - ножом или чем-то вроде того. Удар нанесен прямо в сердце. Думаю, нам не обязательно дожидаться протокола вскрытия, чтобы предположить, что этот удар был смертельным. А теперь взгляните на следы, оставленные на земле. Что мы видим? Тело волокли несколько метров, до самой воды. Спрашивается, зачем? Зачем преступник перетащил труп? Зачем он взял булыжник - или другой тяжелый предмет - и разбил жертве голову? Практически проломил череп - от макушки до виска. И опять встает вопрос: за каким фигом?
Лувель робко - ни дать ни взять ученик за партой - поднял руку.
- Может быть, Морваль умер не сразу?
- Да ну? - насмешливо произнес Серенак. - С такой раной в сердце? Слабо верится. Но даже если допустить, что он еще был жив, почему не добить его тем же ножом? Я спрашиваю, зачем он тащил его к воде и зачем расколотил ему черепушку?
Сильвио Бенавидиш молчал. Людовик Мори озирал окрестности. На берегу ручья лежал большой - с футбольный мяч - камень, испачканный кровью. Агент уже взял с него образцы крови и тканей.
- Может, потому, что заметил этот камень? - рискнул высказаться он. - Воспользовался тем, что попалось под руку…
У Серенака блеснули глаза.
- Нет, Людо, я с тобой не согласен. Давайте, парни, смотрите внимательно. Здесь есть еще кое-что странное. Что вы можете сказать о береговой полосе длиной примерно двадцать метров?
Инспектор Бенавидиш и оба агента послушно повели глазами вдоль берега ручья, но понять, что имеет в виду Серенак, так и не смогли.
- Больше никаких камней здесь нет! - торжествующе провозгласил Серенак. - Хоть весь ручей осмотрите, ни одного не найдете! Значит, камень принесли сюда специально. А если его приподнять? Смотрите, под ним травка - примятая, но свежая. И на самом камне - никаких следов сухой земли. Так что же забыл тут этот камешек? Преступник принес его с собой, вот что я вам скажу!
Агент Лувель согнал с моста зевак на правый берег ручья, со стороны деревни. Но Серенака присутствие зрителей беспокоило меньше всего.
- Мальчики! - продолжил инспектор. - Если коротко, дело было так. Жерома Морваля закололи ножом на тропе. От удара в сердце он скончался на месте. Затем убийца отволок его тело на берег ручья, а это примерно шесть метров. После чего пошарил в окрестностях в поисках камня покрупнее - думаю, этот потянет килограммов на двадцать, - вернулся и разбил Морвалю голову. Но и это еще не все. Обратите внимание, в какой позе лежит убитый. Головой в воде! Не слишком естественное положение, не так ли?
- Так вы же сами только что сказали, патрон, - почти сердито пробурчал Мори. - Убийца стукнул Морваля камнем по башке. Тот упал и плюхнулся головой в воду…
- Чисто случайно, ага! - иронически заметил Серенак. - Его бьют по голове, и он оказывается головой в ручье. Нет, ребятки, готов держать пари на что угодно, все было не так. Попробуйте взять камень и долбануть Морваля по башке. Прямо тут! Хоть тысячу раз ударьте, труп ни разу не упадет так, как лежит сейчас - чтобы голова ушла под воду на десять сантиметров. Решение, друзья мои, гораздо проще. Мы имеем дело с тройным убийством, хотя жертвой стал один человек. Я пыряю его ножом - раз! Я проламываю ему череп - два! И я топлю его в ручье - три!
Его губы тронула кривоватая улыбка.
- У нашего преступника был очень серьезный мотив. Он очень сильно ненавидел Жерома Морваля.
Лоренс Серенак повернулся к Сильвио Бенавидишу.
- Нашему окулисту не повезло. Кто-то решил убить его, да не один раз, а целых три. Но это все же лучше, чем если бы преступник убил трех человек по одному разу.
Серенак подмигнул инспектору Бенавидишу, который казался все более смущенным.
- Я не собираюсь сеять в деревне панику, - продолжил он, - но сцена преступления ясно свидетельствует о его преднамеренном характере. Вы только посмотрите на… ну не знаю, на композицию, что ли. Он как будто картину писал! Продумал каждую деталь. И место выбрано со смыслом - деревня Живерни. И орудия убийства - нож, камень, вода…
- Неужели месть? - предположил Бенавидиш. - Или что-то типа ритуального убийства?
- Не знаю, - ответил Серенак. - Посмотрим. Пока ничего не понятно. Мы не видим во всем этом никакого смысла. Мы - но не преступник.
Лувель вяло оттеснял с моста зрителей. Сильвио Бенавидиш стоял молча, но его лицо выдавало напряженную работу мысли. Он явно пытался обдумать сказанное Серенаком и отделить в его словах здравые зерна от плевел провокации.
Внезапно из-за тополей к ним метнулась темная тень, проскочила под лентой ограждения и подбежала к берегу. Агент Мори попытался ее удержать, но тень оказалась проворнее.
Немецкая овчарка!
Пес остановился рядом с Серенаком и принялся тереться о его ноги, весело помахивая хвостом.
- Эге-ге! - сказал инспектор. - А вот и наш первый свидетель.
Он повернулся к толпящимся на мосту жителям деревни Живерни.
- Кто-нибудь знает, чья это собака?
- Конечно! - тут же отозвался пожилой мужчина в вельветовых брюках и твидовом пиджаке - наверное, художник. - Это же Нептун. Наш, деревенский. Он ничей, в смысле - общий. С мальчишками бегает. Туристов встречает. Его тут каждый знает.
- Ну, здравствуй, мой хороший, - сказал Серенак, присаживаясь перед псом на корточки. - Значит, ты наш первый свидетель? Тогда скажи мне: ты видел убийцу? Запомнил его? Ладно, я тебя вызову попозже, сниму показания. А пока у меня тут еще работенка…
Инспектор отломил у ясеня сук и швырнул его на несколько метров. Нептун с готовностью включился в игру - побежал за палкой, схватил ее зубами и вернулся. Сильвио Бенавидиш с изумленным видом наблюдал за дурачествами шефа.
Серенак, успев подняться на ноги, внимательно озирал окрестности: сложенные из кирпича и глины мостки, мост над ручьем, а сразу за ним - странное двурогое сооружение с фахверковыми стенами, над которым возвышалась пятиэтажная башня. На одной из стен было выбито: "Мельница "Шеневьер"". "Надо будет обойти близлежащие дома, - подумал он, - опросить возможных очевидцев". Хотя он понимал, что шансов найти свидетеля мало: преступление было совершено около шести часов утра.
- Мишель, попроси публику сдать назад. Людо, дай мне перчатки. Поглядим, что у нашего окулиста в карманах. Тело пока двигать не будем, так что придется замочить ножки.
Серенак скинул кроссовки, снял носки и закатал джинсы. Натянул протянутые ему агентом Мори прозрачные перчатки и ступил голыми ногами в ручей. Левой рукой опираясь для равновесия о тело Морваля, он запустил правую в карман куртки и извлек на свет кожаный бумажник, который передал Бенавидишу. Помощник открыл бумажник - в нем лежало удостоверение личности.
Исчезли последние сомнения. Убитого звали Жером Морваль.
Серенак продолжал шарить в карманах трупа. Носовые платки. Ключи от машины. Каждая новая находка переходила из одной затянутой в перчатку руки в другую затянутую в перчатку руку, чтобы завершить свой путь в пластиковом контейнере.
- Блин, а это еще что за…
Пальцы Серенака вытянули из внутреннего кармана куртки покойника смятый картонный прямоугольник. Инспектор опустил глаза. Почтовая открытка. На лицевой стороне - репродукция картины Моне "Водяные лилии", они же "Нимфеи", они же "Кувшинки". Этюд в голубых тонах. Таких открыток в мире продаются миллионы. Серенак перевернул открытку.
Текст, выписанный печатными буквами, отличался лаконичностью: "ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ".
Сразу под этими пятью словами была приклеена узкая полоска бумаги, явно вырезанная из какой-то книги. "Преступно мечтать, ждет виновного кара".
Что за чертовщина?
От ледяной воды у Серенака свело щиколотки, словно на них защелкнулись стальные наручники. Подняв голову к зевакам, толпившимся вокруг портомойни, словно на остановке в ожидании автобуса, он крикнул:
- У Морваля были дети? Лет десяти-одиннадцати?
Сообразительнее всех снова оказался художник в вельвете и твиде:
- Нет, господин комиссар. Точно нет.
Вот зараза.
Поздравительная открытка перекочевала в руки инспектора Бенавидиша. Серенак еще раз оглядел окрестности. Портомойня. Мост. Мельница. Деревня Живерни - она как раз только-только начала просыпаться. Вдали едва виднеется сад Моне. Луг. Шеренги тополей.
Низкие облака, плывущие над кронами деревьев.
И странные слова, мгновенно впечатавшиеся в память.
"Преступно мечтать, ждет виновного кара".
Его внезапно охватило чувство, что в этом импрессионистском пейзаже явно что-то не так.
3
Я стояла у окна на верхотуре мельницы "Шеневьер" и наблюдала за полицейскими. Тот, что был в джинсах, - по всей видимости, старший, - все еще стоял голыми ногами в воде. Трое других остались на берегу. Вокруг толкались деревенские жители - человек тридцать дураков, которых хлебом не корми, дай поглазеть хоть на что-нибудь. Театр им тут, что ли?
Я невольно улыбнулась. Чем я от них отличаюсь? Тоже глазею, только запаслась билетом на лучшие места. Я их вижу, они меня - нет.
У меня вырвался короткий нервный смешок.
Что делать дальше?
Полицейские вытащили из белого фургона большой пластиковый мешок - судя по всему, собираются упаковать труп. В голове по-прежнему упрямо вертелся вопрос: что я должна делать? Пойти сдаться полиции? Рассказать комиссару из Вернона все, что мне известно?
Но разве полицейские поверят бредням полоумной старухи? Может, лучше затаиться и выждать? Хотя бы несколько дней. Всего несколько дней. Понаблюдать за происходящим. Незаметной серой мышкой пошмыгать тут и там, посмотреть, как будут развиваться события. Ну и, конечно, надо поговорить с вдовой Жерома Морваля, с Патрисией. Это я просто обязана сделать.
А вот беседовать с полицией…
Внизу, на берегу ручья, трое полицейских потащили из воды труп Жерома Морваля. Ни дать ни взять - здоровенный кус размороженного мяса, сочащийся кровью. Нелегко им, бедняжкам. Они напомнили мне рыбаков, поймавших слишком крупную рыбину. Четвертый, тот, что все так же стоял в воде, смотрел, как они волокут тело. Мне показалось, или он действительно улыбался? Насколько я могла судить, глядя издалека, вся эта история доставляла ему искреннее удовольствие.
Или я напрасно терзаю себя сомнениями? Если я поговорю с Патрисией Морваль, велик риск, что остальные догадаются. В первую очередь полиция. Вдова - известная болтушка. В отличие от меня. В том смысле, что я еще не вдова. Вернее говоря, не совсем вдова.
Я ненадолго прикрыла глаза. Всего на минуточку.
Решено.
Я не стану разговаривать с полицейскими. Превращусь в серую мышку. Хотя бы на несколько дней. В конце концов, если они захотят меня найти, то найдут. Я уже не могу быстро бегать - в мои-то годы. Догадаются они пойти за Нептуном? Я открыла глаза и посмотрела на свою собаку. Пес залег в зарослях папоротника, в паре десятков метров от берега. Я знаю, что он не менее внимательно, чем я, изучает место преступления.
Да, я все решила правильно. Выжду несколько дней - хотя бы до тех пор, пока не овдовею. Надо же соблюсти минимум приличий. Потом буду действовать по обстоятельствам. Когда-то давно я читала один чрезвычайно оригинальный детектив. Действие в нем происходило в каком-то английском поместье, но было показано глазами кота. Да-да, именно кота! Он присутствовал при всех событиях, и на него, что естественно, никто не обращал внимания. Можно сказать, что он по-своему вел расследование - слушал, смотрел, вынюхивал… Автор так здорово закрутил сюжет, что я не удивилась бы, если бы убийцей оказался тот самый кот. Но не буду выдавать вам тайну, может, когда-нибудь сами прочтете эту книжку. Я просто хочу сказать, что намерена стать кем-то вроде этого кота - существом, которое все видит и слышит, оставаясь вне подозрений.
Я снова выглянула в окно.
Труп Морваля уже почти засунули в пластиковый мешок. С моей точки обзора он напоминал сытую анаконду. Из-за не до конца застегнутой "молнии" выглядывала только макушка головы. Трое полицейских стояли, тяжело дыша. Мне показалось, что они ждут разрешения начальника, чтобы достать сигареты и закурить.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
14 мая 2010 года
(Мельница "Шеневьер")
ТЫКАНЬЕ
4
Как же они меня достали со своей писаниной! Я раскладываю на тумбочке больничной палаты разноцветные листки. Рецепты, справки о медицинской страховке, свидетельство о браке, сертификат на владение домом, результаты анализов… Рассовываю документы по конвертам из крафт-бумаги. Часть из них потребуется больнице, но не все. Остальное взвешу и отправлю с почты в Верноне. Ненужные бумажки складываю в белую папку. Заполнила я не все - не во всем разобралась, так что нужно будет спросить у медсестер. Они меня уже хорошо знают. Вчера я провела здесь несколько часов - с середины дня до позднего вечера.
Я сидела в палате 126, изображая из себя без пяти минут вдову, скорбящую об умирающем муже, и слушала их оптимистичные прогнозы. Разумеется, лживые.
Моему мужу крышка, это очевидно. Если бы они знали, до какой степени мне на это плевать.
Скорее бы все кончилось. Это единственное, о чем я прошу.
Прежде чем уйти, я приблизилась к висящему в холле зеркалу в облупленной золоченой раме. Вгляделась в свое морщинистое застывшее лицо. Мертвое лицо. Закутала голову широким черным шарфом, похожим на чадру. Старухам следует закрывать лицо - никому не хочется на них смотреть. Даже здесь, в Живерни. Особенно здесь, в этой деревне, ставшей символом света и ярких красок. Старухи обречены жить в тени, во тьме и мраке. Они никому не нужны. Их никто не замечает. Никто не помнит об их существовании.
Это меня устраивает.
Я в последний раз осмотрелась и спустилась из своего донжона вниз. Так в Живерни называют башню мельницы "Шеневьер". Донжоном. Перед уходом еще раз машинально проверила, все ли вещи на своих местах, и тут же обругала себя за глупость. Сюда больше некому приходить. Я прекрасно об этом знаю, тем не менее с маниакальной дотошностью навожу в башне порядок. По телевизору говорили, что такое поведение именуется навязчивым состоянием. Нечто вроде нервного тика. Правда, он никому не мешает. Кроме меня самой.
В самом темном углу глаз наткнулся на некую неправильность. По-моему, картина слегка перекосилась. Я медленно пересекла комнату. Так и есть. Чуть потянула раму за правый нижний угол и выровняла ее.
Мои "Кувшинки".
Черные.
Я специально повесила картину в таком месте, чтобы ее не было видно из окон. Как будто кто-то способен заглянуть в окно пятого этажа башни над нормандской мельницей.
Это мое убежище.
Картина висит в наименее освещенном, так называемом слепом углу. В сумраке темные пятна, колышущиеся на серой поверхности пруда, кажутся еще чернее.
Цветы скорби.
Самые мрачные из всех, что когда-либо изображала кисть художника.
Я с трудом спустилась по лестнице и вышла на улицу. Нептун ждал меня во дворе мельницы. Я выставила вперед палку, чтобы он ко мне не бросился: эта псина не понимает, что мне и так нелегко сохранять равновесие. Старательно закрыла дверь на три замка, опустила ключи в сумку и еще раз проверила запоры.
Только после этого я обернулась. С большого вишневого дерева во дворе опадали последние лепестки. Говорят, этой вишне сто лет. Говорят, она застала Моне. В Живерни обожают вишни. Вдоль парковки перед музеем американского искусства, который год назад переименовали в музей импрессионизма, высадили целую шеренгу вишневых деревьев. Вроде бы японских. Маленьких, карликовых. Мне это кажется странным. Зачем здесь эта экзотика? Как будто своих вишен мало. Но разве их поймешь? Говорят, что американские туристы страсть как любят смотреть на вишни в весеннем розовом цвету. Если бы меня спросили, я бы сказала, что от розовых лепестков, засыпавших парковку и крыши автомобилей, слишком явственно отдает куклой Барби, но кто меня спросит?
Я покрепче прижала конверты к груди, чтобы Нептун не хватанул зубами. Медленно переставляя ноги, двинулась вверх по улице Коломбье. Я шла не спеша и в тени увитого плющом портика перед входом в гостиницу остановилась передохнуть. Автобус на Вернон отходит через два часа. У меня полно времени. Вполне можно поиграть в маленькую серую мышку.
Я свернула на улицу Клода Моне. Вдоль каменных фасадов тянулись штокрозы и оранжевые ирисы, не хуже чертополоха пробившие гудроновое покрытие. Еще один символ Живерни. Я продвигалась со скоростью восьмидесятилетней старухи, которой и являюсь. Нептун, как всегда, удрал далеко вперед. Наконец я добрела до гостиницы "Боди". В окнах самого знаменитого в Живерни заведения были вывешены афиши, сообщавшие о проведении выставок и фестивалей. Размер афиш точно соответствовал размеру оконных проемов. Если задуматься, выглядело это довольно странно. Меня всегда занимал вопрос: что это - простое совпадение или результат сознательных усилий по подгонке одного к другому, или ясновидение архитектора, построившего здание в XIX веке, точно предугадавшего, какого размера будут в будущем стандартные рекламные афиши?
Впрочем, подозреваю, что вас эта загадка не слишком интересует. Напротив отеля за столиками кафе под оранжевыми зонтиками сидели на зеленых чугунных стульях два-три десятка посетителей, очевидно, желающие испытать те же чувства, что когда-то переполняли колонию американских художников, поселившихся здесь век назад. Еще одна странность, если задуматься. В позапрошлом веке американские художники приезжали сюда, в крошечную нормандскую деревушку, в поисках покоя и вдохновения. В наши дни Живерни способен подарить вам что угодно, только не покой. Лично я сегодняшнего Живерни вообще не понимаю.
Я села за свободный столик и заказала чашку черного кофе. Его принесла мне незнакомая официантка - видать, приехала подработать в сезон. Она щеголяла в короткой юбке и жилетке а-ля импрессионизм - с вышитыми на спине лиловыми кувшинками.
Носить на спине лиловые кувшинки - ну разве это не странно?
У меня, имевшей возможность наблюдать за всеми преобразованиями в Живерни, иногда возникает ощущение, что наша деревня превратилась в большой парк аттракционов. Парк впечатлений, если хотите. Они постарались выжать из импрессионизма все, что только могли. Я сидела и тихо вздыхала - настоящая старая ведьма, привыкшая ворчать себе под нос. Вокруг меня собралась самая разношерстная публика. Молодая парочка читала путеводитель. Трое мальчишек лет пяти возились на гравийной дорожке - должно быть, родители в это время думали, что вместо пруда с лягушками им следовало отвезти своих отпрысков в бассейн. Увядшая американка пыталась на голливудском диалекте французского языка заказать себе чашку кофе по-льежски.
Они тоже были здесь.
Двое из них. Сидели в трех столиках от меня. То есть метрах в пятнадцати. Разумеется, я их сразу узнала - успела хорошенько разглядеть из окна мельничной башни. Инспектор, не побоявшийся замочить ноги во время осмотра трупа Жерома Морваля, и его робкий помощник.
Ясное дело, они глазели на молоденькую официантку. Похожая на серую мышку старуха не привлекла их внимания.