Монах встал.
- Мне пора. Охрана уже засекла - меня нет в номере.
Два заговорщика прислушались к ночной тишине.
Дом для гостей забылся глубоким сном.
Валентин приоткрыл дверь, и только когда монах уже почти выскользнул наружу, притормозил рукой за рукав, и задал мучающий вопрос:
- Послушай, Винченцо, ты не слышал о парочке парней-близнецов, которых, по слухам, князь прячет в Хегевельде?
- Первый раз слышу.
- А профессор что-нибудь знал?
Монах отрицательно покачал головой.
И уже уходя, он вдруг прильнул к уху сыщика и шепнул:
- Князь считает, что книга садовника Мандрагоры - это рецепт приготовления Бога. Он чокнутый. Берегись!
Валентин закрыл дверь.
"Ну и ну, ваше сиятельство, не надорвитесь…"
Сбросил самурайский халат на диван… хотел уже, наконец, улечься в постель, как вдруг в голове его отчетливо прозвучал чужой голос:
"Эй, парень, спроси-ка у книги".
Валентин узнал: это был голос профессора из Турина.
"Как спросить?" - молча ответил он.
"Очень просто, надень капюшон".
Валентин помял в руках капюшон, потом, поколебавшись, надел на голову и чуть-чуть подтянул кончики двух шнуров слева и справа, затягивая горловину. Шлем мандрагоры был в самый раз, а сизый шелк так тонок, что Валентин прекрасно видел сквозь паутинную дымку синевы стол с футляром стоймя…
Он взял в руки страницу монаха и легко прочел первую строчку:
"Я должна тебя полюбить…"
Как сие понимать?
И хотя закорючки сложились в слова, смысла никак не прибавилось.
Вторая строчка прочиталась так же легко и так же бессмысленно:
"Центр равновесия в точке солнечного сплетения. Можно идти".
- Эй, - сказал в полголоса Валентин, - где их искать?
В ответ на вопрос - тишина.
- Эй… - хотел повторить свой вопрос и вдруг мысленно ответил себе самому. - Бумага не слышит, а видит, вопрос надо написать.
Он отложил листок.
Ткань, обнявшая голову и лицо, была надушена ароматом лесного ландыша с привкусом дудника из дачного детства. Наш герой вдруг почувствовал сильное желание встать на подоконник и раскрыть створки… Осторожней, приказал он себе, но тут же с волнением махнул исполинским шагом гимнаста на широкий подоконник высокого окна, толкнул створки и свободно шагнул из номера босой ногой на балюстраду, идущую вокруг гостевого дома.
Его ноги прочно держались на узкой опоре. Он посмотрел вниз с высоты третьего этажа. Чувство равновесия - идеально!
Ах, так вот что значат слова центр равновесия в точке солнечного сплетения. Это термин канатоходцев. Пока центр тяжести в сердцевине души, ты легко балансируешь на канате. Ты можешь идти взад и вперед! Можешь поворачиваться на носке и на пятке. Ты идеальная марионетка, которую когда-то описал Генрих фон Клейст. Достаточно управлять центром тяжести - все остальные движения и рук и ног будут балансировать сами собой, как маятники.
Шлем мандрагоры в разы укрупняет эмоции.
Майская ночь.
Валентин стал другим.
Его переживания удивительны и не испытаны прежде.
Его мысли необъяснимы для частного сыщика Драго.
Их объем, высоту и захват не сравнить с поиском мертвецов Питера.
Звездное небо вогнуто игольчатым шатром звездочета. Луна в чисто английском духе - клубок сновидений опия над лесом шекспировской путаницы. По спиральному обошел спящую башню отеля. Ребра, разделявшие лоджии, никак не мешали гимнасту. Держась левой рукой за перемычку, он подводил стопу к самой стене и, переместив правую ногу, совершал вслепую опасный прыжок, метя носком балетной ноги в продолжение карниза. Окна открывали вид на тайны гостей: пифия в спальне расчесывает волосы засыпающей девочке. Встрепенувшись, Кукла подбегает к стеклу и пишет пальчиком закорюку. Валентин легко читает сквозь волшебную кисею смысл печального завитка:
"Я очень, очень хочу домой…"
Еще два пируэта на высоте и он видит, как эротоманки-близняшки упоенно ласкают друг друга на ковре в гостиной, а обученный для любви доберман, нервно повизгивая, караулит пахучую страсть. Сторожевой пес первым почуял свидетеля и оглянулся, рыча. Но Валентин уже шагнул дальше, мимо окон, глядящих в полумрак кинозала, мимо пещеры спящего казино, мимо биллиардной, где призрак толстяка играл в шары сам с собой. Тень почуяла взгляд лунатика и стала вглядываться в ночную тьму за стеклом. Это же Геринг! - ахнул наш сыщик. Маршал был одет в парадный мундир, полы расстегнуты, видна звезда алмазов на галстуке у подбородка… "Если наши взгляды сойдутся, - встревожился Валентин, - мне несдобровать". Мимо! Дальше! Он вышел на площадку солярия, к началу декоративного акведука, который шагал циркулем мага к особняку фон Борриса, упираясь арками то в гостевой дом, то в клинику, то в сосновый лесок на гребне у пляжа. Упоенный собственной мощью, без малейшего колебания, в порыве сомнамбулических сил Валентин бесстрашно перемахнул ограждение, шагнул с карниза на декоративную аркаду акведука и легко пошел к дому князя на высоте тридцати метров по узкой стальной полосе шириной едва ли в ладонь.
Валентин шел быстро и прочно, наслаждаясь фантастическим чувством балансировки, шагая по узкой полосе, словно по земле, шел, сдерживая восторг и любуясь фантастическим блеском ребристой пустыни (море!) и объемом головокружения света вокруг луны. Его обнаружили сторожевые псы: сначала заметили странное движение в воде бассейна, вгляделись в отражение и разом подняли морды. Умные твари! Пока он шел к дому хозяина, сбежалась вся десятиглавая стая, злобно взлаивая от возбуждения. Реакция псов заставила Валентина сконцентрировать центр тяжести и раскинуть для равновесия руки крестом. Тут на самый кончик среднего пальца правой руки вдруг спикировала из прохлады ночная сатурния и, уцепившись лапками, сложила крылья. Бабочка была пьяна от глотков мандрагоры. Гимнаст зашатался. Псы застонали, предвкушая добычу. Остановившись, Валентин начал играть пальцами, чтобы спугнуть летунью. Бабочка заработала крыльями, но продолжала цепляться за палец. Турбулентный ветерок от пухлого тельца окончательно сбил настройку баланса и, спасаясь от падения, Валентин отчаянными прыжками лунатика помчался к той точке, в которой акведук сливался с крышей особняка. Психея взмыла вверх, канатоходец добежал.
Уф!
Валентин с бьющимся сердцем бесшумно прошел вдоль стеклянной стены. Завернув за угол, увидел приоткрытую дверь и призраком силы вошел внутрь двухэтажного кабинета… Тишина, полумрак, запах кожаных переплетов… Он оказался на внутренней галерее, в окружении книжных шкафов. Единственное пятно света - зеленая лампа на рабочем столе хозяина. В кругу света страницы раскрытой книги. Свесившись с перил, он легко прочел верхнюю строчку:
"Начальник тюрьмы не видит ничего в руке его, потому что Ашем с ним, и в том, что он делает, Ашем дает удачу".
Это была строчка из Пятикнижия Моше, из главы о Йосэфэ в тюрьме египетской. Князь перечитывал историю Иосифа и его братьев. Возбужденный победой над тяжестью, Валентин запрыгнул с ковровой дорожки на лаковые перильца и дерзко прошагал по ним до угла, повернул, сделал еще несколько победных шагов на высоте, вышел из противоположной двери и в эйфории восторга вновь запрыгнул на полосу акведука, идущего лучом к берегу моря. Он прошел над стоянкой машин внутри неприступной ограды из металлической сетки с камерами слежения, прошел над стеклянной крышей оранжереи, любуясь близкими макушками пальм… только тут его воздушный путь снова засекли верные псы, которым он даже погрозил с высоты пальцем. Доберманы прекрасно прочитали этот насмешливый жест канатоходца и залаяли от бессилия. Стальная полоса уходила стрелой в вершины сосен, Валентин замедлил свой ход, потому что ветки могли скинуть пересмешника вниз, и перешел на стреноженный шаг, сторожа глазами препоны. Но ветки оказались подрезаны, и он вновь помчался над полянками хвои (крона сосны), как вдруг заметил внизу в лабиринте стриженого боскета стальное яйцо… Точнее, сооружение в виде полусферы, уложенной на квадратное основание. Он замер. Вот так штука… что это? Конха! - влетел в голову архитектурный термин. Яйцеголовый объект молчал, сливаясь с землей. Обсерватория? Охотничий домик в стиле хай-тек? Раковина для уединения рака-отшельника? И почему он не замечал сие сооружение раньше? Однако шум моря манил все сильней. Валентин снова раскинул руки для прочности шага и вышел по стальной полосе в морскую высь над краем обрыва. Увидел свою тень - скошенным иксом - на глади бетонного мола и замер - распятием на кресте - в последней точке пути, там, где акведук упирался отвесной стальной ногой в морскую рябь из лунной чешуи.
Здесь высота достигла сорока метров.
Эй, Хегевельд! Смирно!
Малый маяк на краю пирса, где качался морской глиссер охраны, ответил алыми вспышками Морзе: есть смирно!
Казалось, что можно упасть только вверх и взлететь еще выше.
Казалось, что протяни руку - и коснешься луны.
Падение с такой высоты не оставляло никаких шансов безумцу. Чайка, повисшая в воздухе, сторожила глазом явление человека в небе. Еще чуть-чуть, и она попробует сесть на голову, прочитал он опасную думку глупой обжоры и, сконцентрировав взгляд, увидел смутный контур ее пищевода, колыхание легких, пульсацию сердца, пунктир позвоночника… эта картина птичьего нутра была его душе и удивительна, и отвратительна.
Тут собаки гурьбой скатились с обрыва на пляж и с лязгом когтей по гальке помчались в сторону мола. Чайка резко ушла вверх, а Валентин, развернувшись (самый опасный момент для гимнаста), устремился обратно, набирая скорость, оставляя позади пляж, лифт маршала-самоубийцы, кромку берега в корнях сосны, минуя сферический дом на земле… Вот тут-то он и заметил, что сфера наполнена ровным гулом сияния, словно кто-то внутри зажег свет. Электрический пар озарил круговую стену из тиса.
Эй! - екнуло сердце сыщика: а не это ли истинное пристанище роковых близнецов? Он замер, примериваясь, как бы спуститься на землю. Держась за опору стальной арки, что он бы сделал это в два счета, если бы не проклятые псы, которые опять обнаружили путь небесного соглядатая и, окружив опору, по которой он собирался соскользнуть вниз, возбужденным рычанием упредили его намерение. Тут в полусфере погас свет. Обитатели тайника явно услышали сумятицу собак, подошли к окну, но свет внутри мешал разглядеть, что творится снаружи, тогда и нажали на выключатель.
Валентин вернулся в отель, чуть ли не пьяный от своей лунной пробежки по стальной паутине над Заповедным берегом.
Его взгляд упал на листочек, оставленный монахом.
Там было написано:
"Зачем ты согнал меня с пальца?"
Стянув с головы шлем мандрагоры и спрятав оболочку в пенал, он тут же рухнул на постель и забылся тревожным сном…
Четверг, или день пятый
Утром по распорядку: душ, жестяная коробка зубного порошка, щетка из грубой свиной щетины, гимнастика с парой гантелей, завтрак в номер. Овсянка, фрукты, яишня с беконом, сок, шоколад кофе с цикорием.
Пробежка по серпантину асфальта к берегу и вдоль берега к лифту рейхсмаршала. Подняв голову, он с чувством легкого страха посмотрел на высшую точку аркады. Надо же, нынче ночью в позе распятия, один неосторожный шаг и конец. Снова душ и - бултых в бассейн. Кролем от края до края. Сегодня близняшки играют в теннис. В бассейне он один.
Ровно в 11.20 - садовник.
Дон Клавиго, корень прижился!
Виват!
Валентин поспешил в номер принять костюмера, но внезапно распорядок нарушился.
В дверь постучали, вошел грум и внес телефон на шнуре. Это звонил портретист Гай Розов, который попросил дона Клавиго зайти в мастерскую. Оказывается, князь велел вписать профессора в картину. Что ж, грум же и проводил лже-Клавиго в ателье художника, которое располагалось в летнем павильоне в тени рощицы сосен.
Гай колдовал кистью у исполинского полотна, в котором Валентин легко узнал вариацию на тему "Тайной вечери" Леонардо. Все фигуры за исключением центральной были уже обозначены.
- Вы не против, если я помещу вас на место Иуды?
- Я бы предпочел быть в центре…
Набросок занял около часа. Когда Валентин вернулся к себе, его поджидал костюмер. Он объявил, что сегодня тема застолья - смерть, пелены Лазаря. Дресс-код для гостей: классический стиль. Прощупывая обстановку, детектив спрашивает, а как же наш постник-монах? Он сменит рясу на фрак? Ответ: монах уехал. А кто новый гость? Какой-то патологоанатом.
На ужин собрались все те же: эксцентричный босс Хегевельда, князь Виктор фон Боррис, его придворный контр-тенор Фарро, близняшки Магда и Герда, костюмер Валерий Адонис, портретист князя Гай Розов и его бритоголовая спутница Катрин с всегдашним фотоаппаратом, старый хрыч беллетрист Протей, пишущий книгу о балтийском феномене и его энергетической клинике, безмолвная пифия с говорящим ртом - внучкой Куклой и питерский детектив Валентин Драго, он же не разоблаченный до сих пор итальянский профессор дон Клавиго. Гости были одеты в стиле приемов: у дам - строгие платья, у мужчин - фрак и его аксессуары. Только князь в вечной куртке-конфетти с глазками вшитых зеркал да певец в необъятном концертном костюме. Единственный новичок - господин в круглых очках Леннона с подкрученными усами в духе Сальвадора Дали, но при этом в самом заурядном обличье чиновника: пиджак, жилет, белая рубашка, галстук и прочая конторская зевота.
- Друзья, продолжим нашу сессию мысли! - хозяин зааплодировал.
Его аплодисменты льстиво продлили.
На пюпитре справа от князя красовалась книга для садовников мандрагоры. Сердце Валентина глухо стукнуло: как долго ему еще придется водить хозяина за нос? И как скоро тот узнает о его сегодняшней ночной прогулке по акведукам над территорией зоны? Если в Шаре (так он прозвал про себя дом-яйцо) он не найдет близнецов, то в воскресение укатит. Отбудет, уедет, сбежит! Хозяин пригласил его на неделю. До конца срока осталось всего два дня - пятница и суббота. Хотя - хотя лазейку в ограде святого курятника лис еще не нашел.
- Это наш докладчик, - представил новое лицо фон Боррис. - Еще один член братства друзей мандрагоры, член нашего клуба бывших самоубийц. Теоретик смерти, написавший труд "Смерть? Это не страшно". По основной профессии - патологоанатом, ныне философ эвтаназии, господин Феликс Кожев.
Оратор вышел к трибуне и отвесил церемонный поклон.
- За свою лекцию он получит пятьдесят тысяч долларов.
Докладчик приложил руки к сердцу и снова поклонился.
Князь был заметно не в духе. Валентин уже научился читать его настроение по лицу. Свиту страшила такая угрюмость.
- Сегодня наш диспут посвящен великой разрушительнице бытия госпоже смерти. Вот почему на главном блюде мой кондитер выложил эту прелестную пирамиду из ананасов и дынь, которым придал форму черепа. Как хорош этот чернослив вместо глазниц и эти кукурузные зерна на месте зубов! Кроме того, сегодня утром наша Кукла вдруг умерла, негодница. Когда нас срочно вызвали в гостевой дом, я обнаружил девочку на столе, принаряженную для такого важного случая. С накрашенными губами и в маминых туфлях на каблуке. Мы обомлели, но тут я заметил, что реснички шалуньи подрагивают, а грудь тихо дышит. Обманщица решила нас напугать, а когда я стал ее щекотать за ухом, тут же вскочила и, обняв меня за шею, поведала, что ей все еще стыдно за бабочку. А вдруг она все-таки умерла? Вот почему она сегодня наряжена бабочкой. Это махаон?
- Нет, ваше сиятельство, вы всегда правы, но тут ошиблись, - ответил кутюрье, - это ночная сатурния, та самая, которую Катя попыталась прихлопнуть. Ну-ка, пройдись, шалунишка.
Девочка важно прошлась вдоль стола, покачивая крыльями бабочки, сшитыми из шелка и натянутыми на гибкий каркас. Голову ее украшала атласная шапочка с изящно закрученным хоботком летуньи из серебряной проволочки.
- Прелесть, - князь расцеловал любимицу в щечки и отправил на место.
Мрачность на миг слетела с его чела, босс вдруг просветлел и стал сама любезность, что, впрочем, не могло обмануть чутье застольной стаи: сегодня хозяин не в духе.
- Что ж, пусть моя бабочка, как эпиграф психеи, придаст нашему страшному разговору толику легкости. И кто его знает? - каплю прозрения. А начну я с вопроса, который меня давно измотал. Почему, уважаемый господин Кожев, чтобы создать муравья, бабочку, червяка, нужны миллионы лет? Почему нужны девять месяцев для рождения, когда миллиарды клеток, слившись в одно страстное целое, выйдут из бездны на белый свет с лицом человека? А чтобы прикончить это творение, превратить его в прах и кусок мяса, нужен какой-нибудь маленький гвоздик в висок, затяжка веревки на шее, отмашка лезвия или смехотворный кусочек свинца, запущенный в голову из пистолета? Или просто заклеить рот липкой лентой, а нос застегнуть прищепкой для белья? Почему создать живое неимоверно сложно? Почему убить так необыкновенно легко? Щелкнуть по махаону, который запутался в кисее на летней веранде, и он замертво падает на пол. А между тем у него шесть глаз - само совершенство природы. От скуки проткнуть зубочисткой шмеля, который увяз в капле меда на блюдечке, и мохнатое существо, окруженное сиянием слюдяных крылышек, мертво. Ответьте, Феликс!
- Ответ прост - смерть не имеет значения, - сказал докладчик. - По большому счету, никакой смерти нет!
- Как же нет, герр Кожев? Куда же мы уходим? Почему замолкаем? Причем навсегда и навечно. Нам уже не увидеть родную мать, если она умерла, не окликнуть отца… Смерть любимых и близких, чужих и далеких, святых и пророков, городов и садов, планет и котят - это же катастрофа. А вы - бах-тарарах: смерти нет.
- Если бы смерть была значима, - ответил оппонент, - нам бы не удалось так запросто раздавить муху или сверчка. Каждая тварь была бы окружена непроницаемой сферой прочнее алмаза, и понадобился б кузнечный пресс, чтобы всего лишь оставить трещину на алой корочке божьей коровки. Вернемся на миг назад, вглядимся в вашу фразу, ваше сиятельство. Мол, что стоит от скуки проткнуть зубочисткой шмеля, который увяз в капле меда? Укол! - и вот на блюдечке два молчания: капля извечно немого меда и утихшая капля шмелиного гула. Посмотрим медленно на эту картину. Итак, некое существо - человек, скучая, достает из зубов зубочистку и начинает целиться в островок живого шмеля, застрявшего на блюдечке. Тут сразу явлены два позволения: человек знает, что сейчас прикончит шмеля, и все его тело послушно обслуживает желание убить. Его рука устроена таким образом, что может сжать пальцы, вонзить зубочистку. Шмель также прекрасно приспособлен для собственной смерти: эта не оса, не жук и не камешек, а мягкая порция вещества, которая, кстати, лишена чувства боли и будет убита зубочисткой в состоянии полного кайфа, упиваясь медом…
- А лапки, - с обидой вмешалась Кукла, - он же пытается выдернуть лапки из лужицы - значит, ему не по себе!