* * *
Одноглазая Вера посетила футбольный матч. Команда "БК Ситуашун" против реабилитационной клиники района Рогсвед. Матч завершился со счетом 2:0 в пользу "Ситуашун". Оба гола забил Пярт. Этой радости ему хватит надолго.
Возвращаясь, они с Верой и Йелле наслаждались теплой ночью. Матч проходил на поле в парке Танто. Из-за пререканий с судьей и суматохи после матча ушли они оттуда только около одиннадцати. Сейчас время приближалось к половине двенадцатого.
Пярт радовался, он забил два мяча. Вера радовалась, она нашла черный лак в контейнере. Йелле был невесел. Его обычное состояние, поэтому никто не обратил на это внимания. Парочка довольных и один недовольный на пути сквозь ночь.
Вера проголодалась и предложила заглянуть в "Дрэгон Хаус" - китайскую забегаловку около Хорнстулль. Вера только что получила месячное пособие и собиралась угостить своих менее обеспеченных друзей. Но ни черта не вышло. Пярт не отважился войти, а Йелле не любил восточную кухню. В итоге их праздничный обед составили сосиски всевозможных сортов, купленные в уличном бистро. Получив свою увесистую порцию, Пярт заулыбался.
- Будет вкусно.
Потом они побрели дальше вдоль Хурнсгатан.
- Кто-нибудь знает, как дела у Бенсемана?
- Все так же.
Вдруг мимо них протопал мужчина очень маленького роста, без плеч, с лохматым хвостиком и заостренным носом. Семеня ногами, он обратился к Йелле писклявым голосом:
- Здорово! Как жизнь?
- Немного зубы болят.
- Оʼкей. Счастливо!
Маленький мужчина пошел дальше.
- Кто, черт возьми, это был?
Вера смотрела вслед хвостику.
- Хорек, - ответил Йелле.
- Хорек? Кто это?
- Парень из прошлого.
- Бездомный?
- Насколько мне известно, нет. У него есть жилье в районе Щеррторп.
- А ты не можешь там ночевать?
- Нет.
Йелле не собирался оставаться у Хорька. Состоявшийся между ними диалог примерно отражал их отношения на сегодняшний день. Йелле уже знал, что за этим последует.
- Ты можешь завалиться в фургоне, - сказала Вера.
- Знаю. Спасибо.
- Но ты не хочешь?
- Нет.
- И где заночуешь?
- Что-нибудь придумаю.
В последнее время они уже несколько раз вели такие разговоры, Вера и он. Речь шла не о ночевке, оба это знали, а о том, чего Йелле не хотелось. А чтобы не обидеть Веру, проще всего было отказаться. От места в фургоне. И от кое-чего еще. Пока.
* * *
Оливия ворочалась в кровати, лежа в пустом доме. Мерещившиеся от жара сны то появлялись, то исчезали. То она была на берегу у бухты, то в Барселоне. Внезапно девушка почувствовала, как ледяная рука дотрагивается до ее ступни на краю кровати.
Оливия подскочила. Локтем она задела прикроватный столик, отчего лампа полетела на пол. Девушка рванулась к стене и пристально посмотрела по сторонам - пусто. Она чуть опустила одеяло, запыхавшись от бешеного сердцебиения. Ей просто приснилось? Ну конечно же, как иначе? Кроме нее, здесь никого нет. Пусто.
Девушка села на край кровати, подняла лампу и попыталась успокоиться, глубоко дыша, как учила ее Мария, когда в детстве Оливии снились кошмары. Она вытерла лоб и в этот момент услышала это. Звук. Как будто голос, снаружи. За дверью. Аксель?
Оливия обернула вокруг себя одеяло, подошла к двери и открыла. В двух метрах от нее стоял мужчина с чемоданом в руке. Мужчина, которого она видела около Хасслевикарны. Оливия захлопнула дверь, закрыла на щеколду и бросилась к единственному окну. Опуская жалюзи, она искала глазами какой-нибудь предмет. Орудие, что угодно!
Тут в дверь постучали.
Девушка замерла. Все тело дрожало. Если закричать, услышит ли Аксель там, наверху? Вряд ли, ветер завывает громче.
Снова постучали.
Глубоко дыша, Оливия осторожно подошла к двери.
- Меня зовут Дан Нильссон, простите за беспокойство.
Голос звучал из-за двери. Дан Нильссон?
- Что случилось? Что вы хотели? - спросила Оливия.
- Мой мобильный здесь не ловит, мне нужно вызвать водное такси, я увидел свет… может быть, у вас есть мобильный, который я мог бы одолжить?
Мобильник у Оливии действительно был. Но мужчина снаружи этого не знал.
- Всего на пару минут, - проговорил он в дверь. - Могу заплатить.
Заплатить за короткий телефонный разговор? За вызов водного такси? Оливия замерла в нерешительности. Она могла соврать, сказать, что никакого мобильного у нее нет, отправить гостя восвояси. Или к Акселю. Одновременно ее охватило любопытство. Что он делал наверху около бухты, стоя в лунном свете на берегу отхлынувшего моря? Кто он такой? Как поступил бы Арне?
Он бы отворил. Оливия сделала то же. Осторожно. Приоткрыла дверь и через щелку протянула мобильный.
- Спасибо, - сказал Нильссон.
Он взял мобильный, набрал номер и заказал водное такси до "Вэстра Брюгган". Он должен был оказаться там через четверть часа.
- Спасибо за помощь.
Оливия забрала телефон через щелку. Нильссон повернулся и пошел. Тут она открыла дверь нараспашку.
- Я видела вас около Хасслевикарны сегодня вечером.
Когда Нильссон обернулся, он увидел Оливию в свете прикроватной лампы, ослеплявшей его. Он посмотрел на девушку и моргнул, как будто что-то поразило его; что - осталось ей непонятным. Это длилось всего десятую долю секунды, или две десятых.
- Что вы там делали? - поинтересовался Нильссон.
- Я заблудилась и случайно забрела туда.
- Красивое место.
- Да.
Тишина… А что он там делал? Неужели он не понял, что вопрос этот напрашивался сам собой? Возможно, понял, но уж точно не собирался на него отвечать.
- Спокойной ночи.
Нильссон ушел, унося отпечатавшийся на сетчатке образ Оливии.
* * *
Тромбон лежал в черном футляре, а ВП сидел рядом, на пристани. Вечер получился долгим и богатым на выпивку. Сейчас ему нужно немного протрезветь. Завтра он собирается открыть коптильню. "Коптильню у Леффе". Свежекопченая рыба наверняка будет пользоваться спросом у жителей материка. Неотесанный островитянин, сидевший рядом, был трезв. Он работал в водном такси в ночную смену и недавно получил заказ.
- От кого?
- От кого-то из местных.
Понятие "местный" могло включать любого живущего от Стрёмстада до Стокгольма.
- Сколько берешь за это?
- Две тысячи.
ВП посчитал в уме прибыль, сравнив с коптильней. Почасовой заработок был не в пользу последней.
- Это он?
ВП задрал подбородок вверх. К ним шел мужчина в кожаной куртке и темных джинсах. Мужчина, который справился. Справился с Нордкостером. Теперь его ждал следующий шаг. Стокгольм.
* * *
В конце концов она уснула. С зажженной лампой, запертой дверью и именем Дана Нильссона на губах. С именем мужчины около Хасслевикарны.
Остаток ночи Оливию мучили болезненные кошмары. Часами. Вдруг горло сдавил надтреснутый крик и вырвался из широко раскрытого рта. Жуткий крик. Из всех пор проступил холодный пот, а руки цеплялись за воздух. Паук, сидевший на подоконнике за ее спиной, наблюдал за разворачивающейся в постели драмой: молодая женщина отчаянно пыталась вырваться из бездны страха. Наконец у нее получилось.
Сон запомнился Оливии в мельчайших подробностях. Она лежала в песке на берегу. Голая. Было холодно, наступил отлив и светила луна. Море начало накатывать. Ближе и ближе. Вода заливала ее голову, но это была не вода, а поток из тысяч маленьких черных крабов, падающих на лицо и заползающих в рот. Вот тут у нее и вырвался крик.
Задыхаясь, Оливия вскочила. Прижимая к себе одеяло, вытерла пот со лба и осмотрелась. Может, вся ночь была сном? Действительно ли тот мужчина приходил сюда? Девушка подошла к двери и открыла ее. Она нуждалась в воздухе, в кислороде. Ветер заметно стих. Шагнув в темноту, Оливия почувствовала, что хочет в туалет. Она спустилась с лестницы и присела за большим кустом. В этот момент чуть левее от себя она увидела этот предмет. Чемодан. Чемодан мужчины лежал на земле.
Оливия подошла к находке и посмотрела в темноту. Не было видно ничего. И никого. По крайней мере, Дана Нильссона. Девушка наклонилась над чемоданом. Может, открыть? Она потянула молнию от одного края до другого и осторожно приподняла его верхнюю часть. Чемодан был пуст.
* * *
На расстоянии выцветший фургон казался идиллической картинкой. Окруженный ночной зеленью леса Небытия, недалеко от порта "Пампас Марина" в Солне, со слабым желтым свечением из овального окошка.
Но внутри от идиллии не оставалось и следа. Фургон был очень запущен. Когда-то газовая плита у стены работала, а теперь насквозь проржавела. Когда-то стеклянное окно в потолке пропускало свет, а теперь заросло. Когда-то дверной проем закрывала разноцветная занавеска из пластиковых полосок, теперь их осталось всего три, наполовину оборванных. Когда-то фургон был отпускной мечтой семьи с двумя детьми, а теперь принадлежал Одноглазой Вере.
Вначале Вера его убирала, часто, пытаясь держаться приемлемого уровня чистоты. Но вместе со всеми ее мусорными находками, которые она упорно тащила в жилище, уровень заметно упал. Среди мусора сновали муравьи, а в углах толпились уховертки.
Но лучше так, чем валяться в подземных переходах или подвалах. Стены Вера украсила статьями о бездомных и маленькими брошюрами, которые она то и дело находила, над одной из коек висело нечто похожее на детский рисунок гарпуна, над другой вырезка: "Не отверженные должны возвращаться в общество, а общество должно дать им равные возможности". Вере эта мысль нравилась.
Сейчас она сидела за старым столиком и красила ногти черным лаком. У нее плохо получалось. Наступило такое время ночи, когда все шло плохо. Время бодрствования. Вера часто не спала, пережидая ночные часы и боль. Она редко отваживалась заснуть. Когда она в конце концов засыпала, это больше походило на обморок. Вера просто отключалась или проваливалась в дрему. Это продолжалось довольно долго. Дело было в ее психике, как и у многих из ее окружения. Психике, растерзанной и покалеченной много лет назад.
В ее случае, едва ли уникальном, но по-своему особенном, самые глубокие раны нанесли две вещи. Или покалечили.
Связка ключей ранила. Как тело, так и душу. Удары тяжелой папиной связки оставили заметные белые шрамы на лице и незаметные - внутри. Ее наказывали связкой ключей. Чаще, чем она заслуживала, как ей казалось. Не понимая, что ребенок в принципе не заслуживает ударов ключами по лицу, Вера иногда соглашалась с наказанием. Она знала, что была трудным ребенком. Но в то время она не знала, что была трудным ребенком в больной семье, где оба родителя вымещали злость на единственном близком существе. На дочери Вере.
Ключи ранили. Но то, что происходило с бабушкой, калечило. Вера любила бабушку, а бабушка любила Веру и с каждым ударом связкой по Вериному лицу становилась все слабее. Беспомощнее. Она боялась собственного сына. И однажды сдалась.
Вере было тринадцать, когда это случилось. Они с родителями приехали в провинцию Уппланд навестить бабушку. Взятый с собой спирт стал причиной привычного сценария, и через несколько часов бабушка вышла. Она не могла слышать и видеть насилие. Она знала, что появится: связка ключей. Когда она появилась, Вера успела увернуться и побежала за бабушкой. Она нашла ее в сарае. Бабушка висела на толстой веревке на одной из балок. Мертвая.
Сама по себе смерть стала потрясением, но на этом дело не закончилось. Вера попыталась поговорить с мертвецки пьяными родителями, но ее не воспринимали. Девочке пришлось все делать самой. Снимать бабушку с балки, класть на землю. И плакать. Много часов она просидела у тела, пока не высохли слезные протоки. Это ее покалечило. И именно из-за этого у нее не получалось накрасить ногти так ровно, как хотелось бы. Она заезжала за края. Отчасти потому, что взор застилали воспоминания о бабушке. Но еще потому, что Вера дрожала. Она думала о Йелле.
Она почти всегда думала о нем, когда бодрствование становилось особенно невыносимым. Вспоминала его глаза: что-то в них цепляло, с самой первой их встречи в редакции. Он не смотрел, он видел. Так думала Вера. Ей казалось, он видел ее, видел, что скрывается за раненой оболочкой, ту Веру, какой она была в другом мире. Или могла бы быть. Если бы по незнанию не попала в порочный круг, которой стал ее собственной Голгофой, бесконечным странствием из одного учреждения в другое.
Йелле как будто видел другую Веру. Сильную, настоящую. Способную стать достойным гражданином какого угодно "дома для народа". Если бы такой по-прежнему существовал. Но его больше не было. По мнению Веры, они сровняли его с землей. Зато появилась лотерея "Посткодлоттериет".
Вера улыбнулась и заметила, что ноготь на мизинце получился отлично.
Лежавший в кровати мужчина однажды воспользовался услугами пластических хирургов: сделав пару незаметных надрезов, они убрали у него мешки под глазами. Единственное в его жизни вмешательство в организм. Густые седеющие волосы были коротко пострижены, их ровняли раз в пять дней, остальные части тела получали свою долю в его персональном тренажерном зале, этажом ниже. Возрасту он не поддавался.
Со своей широкой кровати в спальне он видел башню "Седергренска-турнет", всего в паре кварталов от его дома. Известная достопримечательность Стоксунда. Изначально ее строили по прихоти лесника Альберта Готтхарда Нестора Седергрена в конце XIX века.
Сам лежавший мужчина жил на Граннхэльсвэген, ведущей к воде, в значительно меньшем по размеру здании. Чуть больше 420 квадратных метров, с видом на море. Его вполне устраивало. У него ведь еще есть маленькая жемчужина на Нордкостере.
Сейчас он лежал на спине и наслаждался массажем, которым баловала его кровать, мягко массируя все тело. Даже внутренняя сторона бедер не оставалась без внимания. Удовольствие, которое стоило дополнительно заплаченных за него двадцати тысяч. Он был доволен жизнью. Сегодня у него встреча с королем.
"Встреча" - наверное, не совсем подходящее слово. Он должен присутствовать на церемонии в Торговой палате, где главный гость - король страны. Сам он был главным гостем под номером два. На самом деле всю церемонию устраивали в его честь. Ему собирались вручить награду за самую успешную шведскую компанию за рубежом в прошедшем году или за что-то вроде того, в зависимости от формулировки. Как основателю и директору "Магнуссон Ворлд Майнинг АБ". "МВМ".
Этого человека звали Бертиль Магнуссон.
- Бертиль! А вот это?
Линн Магнуссон грациозно вошла в комнату в одном из своих творений. Снова вишневое, как и то, которое она надевала на днях. Очень красивое.
- Оно прелестно.
- Правда? Тебе не кажется, что оно немного… ну, понимаешь…
- Вызывающее?
- Нет, простое. Ты же знаешь, кто там будет.
Бертиль знал. Примерно. Сливки стокгольмского бизнеса, сильные мира сего, кто-нибудь из политиков, не уровня правительства, но и не намного ниже. А может, Борг заглянет на минутку, если повезет. Его появление всегда привносило блеск. Эрик, к сожалению, не приедет. Последняя его запись в "Твиттере" гласила: "Брюссель. На встрече с первыми лицами Еврокомиссии. Надеюсь, успею в парикмахерскую". Эрик следил за собой.
- Как тебе вот это? - спросила Линн.
Бертиль сел на кровати. Причиной тому был не новый наряд супруги - красное с белым произведение искусства, на которое она наткнулась в магазине "Необычное & Привычное" на улице Сибиллегатан, - а тянущая боль в мочевом пузыре. В последнее время он сильно его беспокоил. Посещения туалета стали чаще, чем позволяло его положение. Неделю назад он встретился с профессором геологии, и тот сильно его напугал, рассказав, что заболел недержанием в шестьдесят четыре года. Бертилю было шестьдесят шесть.
- Надень это, - сказал он.
- Думаешь? Да, наверное. Оно роскошное.
- Ты тоже.
Бертиль нежно поцеловал Линн в щеку. Он бы с радостью подарил ей не только поцелуй. Для своих пятидесяти она исключительно красива и любима им, но, подгоняемый болью, он прошел мимо жены и вышел из комнаты.
Бертиль нервничал. Ответственный для него день, во многих отношениях, и еще более значимый для "МВМ". Для его компании. За минувшие дни, после сообщений о награждении, критика их изысканий в Конго усилилась. Недовольство шло со всех сторон, об этом много писали и говорили. Возмущались сомнительными методами, истощением земель, нарушением прав и всем подряд.
С другой стороны, Бертиль помнил, что критика всегда имела место. С тех пор как шведы добились успеха за границей. У "МВМ" дела складывались успешно. Маленькая, созданная совместно с коллегой компания выросла в мультинациональный конгломерат больших и малых предприятий, разбросанных по всему миру.
"МВМ" была крупным игроком. И Бертиль - тоже. Крупным игроком с чересчур маленьким пузырем.