* * *
За пятнадцать минут, потраченных на ожидание Сергея Борисовича Царева, Нина попыталась вспомнить, что ей известно об этом человеке. О нем раньше говорил отчим. Контекста она не запомнила. Вроде, говорил сочувственно: у царевской страховой фирмы "Царская корона" возникли финансовые проблемы. Потом Царева посадили. Дело оказалось громким (хотя и не таким, как убийство Маневича или "библиотечный процесс" генерала Димы). Но Нина не обратила на него особого внимания. Во-первых, тогда она еще училась в Англии, во-вторых, не особенно интересовалась газетными сенсациями, вроде "Криминалитет звереет на глазах общественности". Когда же она вернулась в Россию, пару месяцев спустя пошли такие события, что было уже не до Царева. Вчера он позвонил и попросил о личной встрече. Нина охотно спихнула бы его одному из офисных директоров. Однако Царев сказал ключевые слова: Анатолий Семенович. А Нина еще не научилась отказывать тем, кто представлялся друзьями отца.
Утром она попросила принести газетные публикации, упоминавшие о Цареве. Нашлось две: "Право на оружие" из "Вечерки" и "Маньяк работал под крышей. Ментовской" из "Часа Крик". История оказалась мрачной. На Царева в его доме, в Озерках, накинулся спятивший милиционер, вообразивший себя Шварценнегером, и долго издевался над несчастным бизнесменом. Тот с огромным трудом сумел реализовать право на необходимую оборону (читай: убить нападавшего). Милиция не трогала его несколько дней, а потом - внезапный арест, причем другим силовым ведомством. От подследственного требовали признания в различных преступлениях, отправили на психиатрическую экспертизу, после чего перевели в "Кресты", где практически забыли, когда поняли: ничего от Царева не добиться. Плохая пища, очередь, чтобы заснуть на нарах и все это для тяжелобольного человека…
Нину передернуло. Как же он, бедняга, должен выглядеть после года, проведенного в таких условиях? Звякнул местный телефон.
- Нина Александровна, - доложила секретарша, - в приемной Сергей Борисович Царев.
- Пригласите. - Ответила хозяйка "Транскросса".
При этом она привычным движением провела ладонью по своим роскошным волосам и взглянула на часы. На них было три минуты восьмого. Нине нравилась такая привычка: не опаздывать, но и не приходить секунда в секунду, как штурмфюрер, совершающий вечерний обход барака.
Сергей Борисович приятно удивил. Нина рассчитывала увидеть бедолагу, сломленного заключением. Но перед ней был приветливый пожилой человек, почти джентльмен со страниц британского новеллиста грани двух веков. Только болезненное подергивание лица и глубокие морщины на нем говорили, что гость провел последние месяцы не в родовом поместье.
- Добрый вечер, Нина Александровна. - Голос гостя был мягок и в то же время энергичен.
Нина протянула руку. Он взял ее двумя руками, неуловимо согнулся и поцеловал пальцы. Не было слышно ни чмоканья, ни другого постороннего звука.
- Да у вас, Сергей Борисович, наверное, рыцарское происхождение. - Улыбнулась она.
- Знаете, - ответил он вполне серьезно, - я проверял свое генеалогическое древо лишь до прабабки, но ни одного графа не нашел. Ваши слова заставляют меня копнуть глубже. Вдруг, отыщу потомственного дворянина или, хотя бы завалящего шляхтича.
- Обязательно найдете. - Тактично согласилась Нина.
- Может и найду. Впрочем, это не обязательно. Помнится, года четыре назад проходил конгресс "Изгнанный Петербург". Я, как спонсор, входил в оргкомитет и насмотрелся на изгнанников из первой эмиграционной волны. Там, где они сейчас живут, на демократически-снобистском Западе, видимо наши голицины-оболенские блещут среди местного плебса. Но манеры подистерлись. Помню потомка князя Репнина. Костюм от Кордена, а под пиджаком - лыжный свитер. Непонятно что лучше делать в таком костюме: заседать на торжественном собрании или рекламировать "Минтон".
Нина рассмеялась и предложила Сергею Борисовичу сесть. Перед этим он взглянул на стену, рассматривая "Театральный календарь".
- Кстати, насчет "Изгнанного Петербурга". На конгрессе присутствовал и Павел Сергеевич.
- Это кто?
- Извините, я забыл, что для вас он всего лишь Македонский. Все равно как Боярский, Филатов, Гафт. Это мне выпала честь называть его Павлом Сергеевичем. Ведь мы встречались не раз. Слово "друг", конечно, употребить нельзя: обладатели такого таланта могут дружить только с равноодаренными. Но назвать его своим приятелем рискну. Бедняга, он чувствовал себя неловко среди родовитых гостей и на фуршете спрашивал у них: известна ли дворянская фамилия "Македонские"? А ему объяснили, что такие фамилии начальство в семинариях давало крестьянским детям, приходившим учиться без фамилий. Павел позже рассказывал, будто его мужицкий прадед выбрал себе такую фамилию, потому что в избе, под печкой, в детстве нашел книгу про Александра Великого и научился по ней читать. Паша был очень гордый человек. Он хотел гордиться всем: талантом, фамилией, даже своими подругами. Какой ужасный и нелепый конец! И никто не знает, за что его убили.
Царев, наконец, сел в кресло. Воспоминания так подействовали на него, что он несколько секунд вглядывался в пол, не поднимая голову, а Нина стыдилась на него смотреть, дабы не смущать человека, погруженного в воспоминания о погибшем друге. Ее выручила секретарша, появившаяся в кабинете с большим подносом в руках.
За неполный месяц своего правления, Нина все-таки кое-что изменила в офисе. Если при покойным Даутове посетителям предлагался обычный "Липтон" в пакетике или растворимый кофе, то новая хозяйка кабинета ввела настоящую чайную церемонию. В маленьком чайнике, укрытом покрывалом-киской, был только что заварен прекрасный цейлонский чай. На подносе - фарфоровые белые чашки с ненавязчивыми золотыми былинками, хрустальная сахарница и высокий фарфоровый кувшин с кипятком. Любителей экзотики в трех, совсем малюсеньких чайничках ждали фруктовые "Майский ландыш", "Ветер из Китая" и "Утренний сад принцессы Аквитании". По углам подноса, подальше от запотевших чайников, стояли две вазочки с шоколадными конфетами.
- Если вы хотите, можно принести и кофе, "эспрессо" или "каппучино". - Сказала Нина.
- Нет-нет, спасибо. Я уже вижу, у вас замечательный чай.
С этими словами Сергей Борисович налил Нине, налил себе, положил кусочек сахара и начал размешивать его ажурной ложечкой. Последнее он делал слишком усердно, поэтому пролил на стол несколько капель.
- Извините, последние два года я не пользовался этими приспособлениями цивилизации. Чай приходилось пить без ложек… Если, конечно, такой напиток можно назвать чаем.
- Я знаю, что произошло с вами. Но ужасаюсь даже думать о таких вещах.
- О тюрьме ужаснее думать, чем сидеть в ней. Хотя в такой стране как наша надо быть всегда готовым к любому повороту событий. Я же давно занимался бизнесом. Ну а в государстве с переходной экономикой даже издавать книги опаснее, чем в государстве с экономикой устоявшейся производить наркотики. Поэтому, психологически я чувствовал себя готовым. И вообще…
"…Но для стрелка,
Нужду переносить легко,
Нам коз альпийских молоко,
Сменила смрадная вода".
- Так вы любите Жуковского? - Воскликнула Нина и слегка ударила в ладоши.
- Сам не знаю, почему пришло в голову. Говорят, в тюрьмах принято вспоминать "Графа Монте-Кристо". Я, вот, вспоминал "Шиньонского узника".
"И мне оковами прорыть, ступени удалось в стене". - Процитировала Нина. - А вам не приходила в голову такая мысль?
- Приходила. Как говорил Достоевский, заключенный может не думать о побеге, только если он болен. Однако подкупать охрану было не на что, а от идеи долбить каменную стену пришлось отказаться по двум простым причинам. Как я уже сказал, у меня не было даже ложки, зато было сорок соседей на камеру, и я просто помешал бы им спать.
Нина покраснела. Только сейчас она поняла, как было неуместно сравнивать условия, в которых еще недавно жил ее собеседник с несчастным швейцарским патриотом, томившимся в Шиньонском замке. У горца хотя бы были отдельные апартаменты.
- Извините. Я забыла, что вы совсем недавно вернулись оттуда, где вам приходилось жить под одной крышей с убийцами и насильниками.
- Это действительно так. Впрочем, я отношусь к первой категории.
Нина покраснела еще больше. Только сейчас она вспомнила причину, по которой Царев оказался в "Крестах".
- Ах, что я говорю! Но ведь вас-то я не имела в виду. Ведь в вашем случае речь шла о необходимой самообороне. Я всегда знала - вы ни в чем не виноваты, - торопливо соврала Нина и сама удивилась, как смогла так ловко и оперативно это сделать.
- Да, - согласился Царев, прихлебывая чай, - пожалуй, моя вина была лишь в том, что я отказался стать жертвой. Сначала в мой дом ворвался садист-милиционер и начал меня избивать, требуя показаний. Как я позже узнал, у него были проблемы на службе: рассыпались несколько дел, и пришлось срочно оправдываться перед начальством. А тут, в одиночку "расколоть" буржуя, заставить признаться во всех взятках, которые были даны в городе! Я мог бы подобно Македонскому безропотно позволить зарезать себя в собственной квартире. Но потом подумал: если каждый спасует перед подонком, кто же его остановит? И не жалею, что под рукой оказался кинжал, который этот обезумевший гестаповец, на свою беду, принял за декоративный. Второй раз я отказался стать жертвой, когда меня отвезли на Литейный. Опять на меня хотели навесить нераскрытые дела. Потребовали: признайся в трех, связанных с так называемыми "заказухами", тогда найдем смягчающие обстоятельства. Так мне и говорили: "У нас лучше заказать трех человек, чем самому зарезать одного мента. За такое может и конвой однажды пристрелить. Лучше соглашайся, садись лет на двенадцать, а мы тебе там обеспечим санаторий". Отвечаю: "Значит, мне взять чужие грехи, те кто "заказывал" будут гулять в безопасности, а вам останется только получать премиальные за проделанную работу? - Не выйдет". Конечно, мне грозили, обещали посадить в "пресс-хату". Но (Царев улыбнулся Нине) я недаром читал в молодости журнал "Ярбер фюр психоаналитик". Шучу, конечно, его читал скромный бухгалтер Берлага, а мне довелось познакомиться с другой, но не менее полезной литературой. Поэтому, когда я изобразил психа, им ничего не оставалось, как отправить меня в спецлечебницу. А там не только менты, но и доктора. Один оказался моим старым знакомым.
- Все равно, наверное, очень тяжело жить в одной комнате с сумасшедшими?
- В одной палате, конечно, неприятно, но не так тоскливо. И типажи более интересные, чем в "Крестах". Одного, к примеру, перевели из обычной психбольницы за организацию бунта. Он стащил ключи, больные повязали медперсонал, достали из сейфа бутыль спирта и отпраздновали в один вечер все дни рождений. Но ведь и психи - бывшие советские люди. Нашелся один сознательный, добрался до телефона, позвонил в милицию. "Алло, звонят из сумасшедшего дума, приезжайте, у нас восстание". Полчаса его посылали по известному адресу. Потом позвонили главврачу - не отвечают. После этого примчался ОМОН. Никакого сопротивления, конечно, не было. Нельзя же без последствий пить спирт натощак. В общем, омоновцы работали такелажниками. Персонал отделался легким испугом. Только одной, самой стервозной медсестре, какой-то шизик сделал десять инъекций. Причем, брал ампулы все подряд, какие только под руку попадались.
Нина хихикнула. Сергей Борисович продолжал.
- А вот другая история. Грустная. Про человека с хрустальной, извините, пятой точкой. Я не знаю, родился он с этой манией или нет. Может, так закололи аминазином, что он почувствовал звон снизу. Так или иначе, бедняга решил, что упомянутая часть тела у него из благородного стекла. Уж как он ее берег, закрывал картонкой, какими-то тряпками. Потом, вроде, пошел на поправку. Его уже хотели выписать, вдруг санитар, шутки ради, поддал ему коленкой. А тот сказал "дзинь" и умер. Врачи констатировали инфаркт.
На этот раз Нина вздохнула. Царев хотел подлить ей чаю, но девушка, заслушавшись рассказом, к нему почти не притронулась.
- Потом меня опять отправили в "Кресты". Но теперь было проще: оказалось, что отвернулись не все друзья. Были статьи и в московских изданиях, и в наших. Я думаю, вы их читали. В мою защиту выступали совершенно незнакомые люди. Все понимали: если сегодня так обошлись со мной, завтра могут посадить кого угодно. В ГУВД сменилось начальство. В моду вошли дела против "тамбовцев". А меня было никаким образом к "тамбовцам" не отнести. И вот я на свободе.
Царев допил чай, налил себе опять.
- Знаете, Нина, и в "Крестах" сидят не одни убийцы. Я уж не говорю о таких как я, хотя тех, кто защищал свою жизнь, немало. Но есть уникальные случаи. Познакомился я с одним инженером. Подвел его под статью собственный сынишка. Парень учился классе в шестом, а после уроков сидел у отца на работе, играл в компьютер. Однажды оставил у отца на работе портфель. Я видел, как мои сотрудники в эти игры играют, тут не только портфель забудешь. Папаша, человек заботливый, решил поинтересоваться, нет ли у ребенка в портфеле детских грешков, вроде клея "Момент". Клея не нашел, зато обнаружил пять сотенных купюр. Отец пошел домой, по дороге захотел пива. Денег в карманах не было, он вытащил из портфеля сотню, разменял. Утром по дороге на работу опять проходит мимо ларька, оттуда выскакивает продавец, хвать его и в милицию. Сотня фальшивой оказалась. Причем, не просто фальшивкой, обычный ксерокс, правда, на хорошей бумаге. Продавец вечером был в дымину пьяный, поэтому ее отличить не смог. Только утром сообразил, в чем дело, а тут идет вчерашний покупатель. Пацан потом плакал, говорил, что сделал бумажки на папиной работе две недели назад, интереса ради. Даже не потратил ни одной. А сажать кого-то надо, тем более взяли с поличным. Если сын за отца не отвечает, кто сказал, что отец не отвечает за сына? Теперь ждет суда.
Сергей Борисович замолчал, Нина молчала тоже. В тишине слышалось какое-то редкое царапанье. Девушка сообразила, что звук издают хрущевские часы, точнее их минутная стрелка. Нина взглянула на стену. Был десятый час.
- Ой, как время летит!
- Извините. Я заболтался. Отнял у вас два часа, да еще с гаком.
- Что вы! Сейчас так трудно найти человека, чтоб он был и умный, и мог потратить время на рассказ о таких интересных вещах.
- А я ведь шел к вам на деловую встречу. - Улыбнулся Царев. - Хотел предложить свои услуги. И, разумеется, не в качестве рассказчика.
- Неудивительно, что мы не говорили о делах. Сейчас просто не деловое время. Лично я после семи часов не работоспособна. А вы?
- По разному. Иногда просто приходится быть работоспособным. Честно говоря, мне пора всерьез задуматься о работе. Своего дела, правда, уже у меня не будет - этого я хлебнул достаточно. Но если кому-то могут пригодиться мои связи, наработки и просто желание участвовать в чужих проектах - я к вашим услугам.
- А давайте так. Вы придите завтра, часа в четыре. И мы поговорим уже конкретнее.
- Хорошо, Нина Анатольевна. До свидания.
И Царев вышел. Нина посмотрела на лист бумаги, лежащий на столе перед ней. Во время беседы она делала рисунки, но ни один не довела до конца. Вот добрый крокодил Гена. Нет, не он. Джентльмен с зонтом и бульдогом на поводке, неторопливо спешащий на файв-о-клок. Джентльмена Нина не дорисовала, так как придумала новый образ. Король без королевства. Бородатый господин с котомкой, в которой видны очертания короны. Правда, король тоже остался не доконченным, ибо Сергей Борисович удалился как раз в тот момент, когда она стала вырисовывать лицо. Кто бы он ни был, но гость Нине понравился: умен, сообразителен и тактичен. Только сейчас она поняла, почему ей было хорошо с собеседником. Он чувствовал, как ей неприятно лишний раз думать об отце и не упомянул о нем ни разу.
"Как хорошо, что он завтра придет опять. Пожалуй, это единственный сотрудник, с которым бы стоило пить чай по окончанию рабочего дня". - Нина еще раз перебрала всех подчиненных. Нет, никого вежливее и умнее в "Транскроссе" она не встречала.
Глава 3. Маслины для пацана
На тарелку с маслинами было лучше не смотреть. В нее пролился апельсиновый сок, к тому же кто-то бросил пару кусков булки, предварительно счистив с них колбасу. Андриана Щучкина такое обстоятельство возмутило до глубины души. Его желудку, заполненному мартини-бианко, требовался какой-нибудь соленый контраст, иначе - жди неприятностей. На одной из тарелочек лежал недоеденный бутерброд с икрой и штук пять маслин. Щучкин оглянулся по сторонам, но никто более едой не интересовался. Он схватил все пять маслин и зажал их в руке. Потом еще оглянулся, цапнул огрызок с черными икринками и кинул в рот. На фуршетах ему приходилось бывать раз в три дня, но зернистую подавали не всегда. А Щучкин очень любил икру. Можно было сказать, что на скучный семинар "Права и бесправье российского журналиста" он пришел исключительно ради нее.
Андриан отошел от стола. Со своими коллегами-журналистами в этот вечер он уже наговорился вдоволь. Дальше было можно только тупо накачиваться водкой, что в его планы не входило. К тому же, пьяные коллеги начинали говорить разные гадости. Этим они занимались и в трезвом виде, но тогда соратники по цеху все-таки держали себя в рамках приличий. Никому из них не приходило в голову ласково похлопать Андриана по спине, приговаривая: "Ну, как поживаешь, дрянь продажная"? Сейчас коэффициент болтливости явно поднялся.
В зал вошел старый друг-недруг Руслан, как всегда трезвый, но злее, чем двое пьяных. Щучкин незаметно выскользнул из зала. С Русланом вышел бы длинный и обидный разговор и Андриану пришлось бы в его конце не есть маслины, а кинуть их в физиономию собеседнику, чего он не хотел, ибо, безусловно получил бы по морде. В комнате, куда заглянул Щучкин, было тихо. Возле окон стояли кадки с пальмами. Поэтому пожилые дежурные Дома журналиста всячески мешали курильщикам здесь дымить. В результате журналистский курящий сброд тусовался в комнате по соседству. Андриан только лишь сунул за щеку первую оливку, как понял: здесь он не один. Неподалеку в кресле сидел незнакомый мужчина и усердно читал "Коммерсант-Дейли", так что из-за газеты можно было рассмотреть лишь его ноги и дипломат, стоявший рядом. "Кому может придти в голову устроить здесь в такое время избу-читальню? Ждет кого-то? На шофера не похож. Может охранник? Тогда чей"? Щучкину ломать голову пришлось недолго. Незнакомец внезапно отложил газету и обратился к нему.