Меж тем Пересветов, засунув руки в карманы брюк, следил за нами хмурым взглядом и даже не предлагал сесть. Молчание затягивалось, я испытывал неловкость; полагаю - и Владимир тоже. Наконец в лице Евгения Александровича что-то дрогнуло. Он словно бы попытался светски улыбнуться, кивнул на графин и вдруг сказал, коротко кашлянув:
- Ореховая. Не угодно ли?
Не дожидаясь ответа, Евгений Александрович взял в буфете еще две рюмки, поставил рядом со своей. Молча наполнил их. Мы с Владимиром, не сговариваясь, качнули головами, давая понять, что воздерживаемся, но Пересветов словно бы и не заметил этого. Евгений Александрович запрокинул рюмку, и от движения этого расстегнутый рукав сорочки сполз к локтю. Я ужаснулся: правую руку покрывали многочисленные порезы и ссадины. Некоторые были кое-как залеплены кусочками гуммозного пластыря.
- Извините за беспорядок, господа, - сказал Евгений Александрович сдавленным голосом и опустился на фаевую козетку, стоявшую возле буфета, - вовсе неуместный здесь предмет меблировки. - Вы, верно, наслышаны о моем несчастье, да, несчастье. Прошу садиться - где сочтете возможным.
Он машинально, совсем по-детски, лизнул один из порезов - незаклееный, на указательном пальце, но тут же сконфуженно отдернул руку.
Я сел на стул - единственный, который был свободен от разбросанных вещей. Владимир остался стоять. Пересветов вопросительно посмотрел на него, и я поспешил коротко представить молодого человека как давнего нашего знакомого, друга семьи. Зять мой кивнул, но во взглядах, которые он время от времени бросал на моего спутника, сквозила явная настороженность, чтобы не сказать недоброжелательность.
- Ну же, Евгений Александрович, - сказал я, - поведайте, что тут у вас стряслось. А то, знаете ли, сердце не на месте. Да что говорить! В пятках оно, сердце-то, там же, где и душа. Перво-наперво - где Аленушка? Что с ней?
- Не знаю, - с тяжелым вздохом ответил Пересветов. - Исчезла Леночка и тем поставила в весьма неловкое положение и себя - себя, знамо дело, в первую очередь, - и меня, грешного, да. Ибо полицейские дознаватели подозревают, что я как будто бы знаю, где она, но скрываю это.
Слабые угольки надежды на то, что Пересветов имеет хоть какое-то представление о местопребывании моей дочери, угасли окончательно.
- Беда случилась совсем недавно, - начал рассказывать мой зять глухим, бесцветным голосом. - Елена только перешла из книжного магазина Ильина, где служила ранее, в книжную лавку Сперанского…
- То есть незадолго до исчезновения Елена Николаевна поменяла работу? - тут же уточнил Владимир. - И какие были тому причины?
Вопрос, который показался мне вполне невинным, отчего-то смутил Евгения Александровича. Он нахмурился, побарабанил пальцами по подлокотнику козетки. После изрядной паузы ответил пасмурным голосом:
- Видите ли, господин… э-э…
- Ульянов, - подсказал Владимир.
Пересветов равнодушно кивнул и продолжил:
- Видите ли, господин Ульянов, Елена Николаевна видела в своей работе не просто занятие, необходимое для обретения хлеба насущного. Поверьте, в этом-то как раз у нас не было необходимости. Я вполне в состоянии содержать семью. Но для Елены Николаевны служба в книжной лавке означала деятельность на ниве народного просвещения, да, просвещения. При лавке господина Сперанского - даром что это лучший книжный магазин в городе - уже пятнадцать лет работает народная библиотека. Елена давно хотела устроиться туда, да только место было занято. А тут вдруг освободилось, да, освободилось. В мае. Едва Елена узнала об этом, как тут же ушла из магазина Ильина. Получила расчет, да. Господин Ильин не хотел с нею расставаться, но Елена Николаевна, при необходимости, может быть весьма неуступчивой. И тотчас устроилась к Сперанскому, где ее взяли с радостью и охотой.
По лицу Владимира я понял, что объяснения моего зятя вызвали у него какие-то сомнения - в отличие от меня. Я, напротив, узнал в рассказе свою дочь, романтически настроенную и решительную юную особу. Слова Евгения Александровича об ее умении проявить твердость меня тоже ничуть не удивили. Упрямства или, если угодно, настойчивости моей Аленушке было не занимать, этим она в мать-покойницу пошла.
- Словом, в мае Елена стала работать в лавке Сперанского, - продолжил Евгений Александрович. - И работала, да, работала. Вплоть до своего… гм-гм… бегства… То есть исчезновения, уж и не знаю, как вернее назвать…
- Понятно, - сказал Владимир - как мне показалось, разочарованно. - Значит, в конце мая Елена Николаевна ушла из ильинского магазина. Да, магазин Ильина я знаю, бывал там. - Он слегка прищурился, будто что-то вспоминая. - Хорошая книжная лавка, и торговля поставлена отменно. Там ведь, в первую очередь, детские книги продают, верно?
- Совершенно верно, - сухо ответил зять. - Магазин Ильина на Панской. Только супруга моя ушла оттуда не в конце мая, а в первой половине месяца, да, в первой половине. Если уж точно - двенадцатого числа… - Он вздохнул, покачал головой, в очередной раз зябко потер руки. - Ну да. А две недели назад случилось несчастье… В общем, в воскресенье вечером мы повздорили с Еленой. Причина была совершенно пустячная. - Пересветов поморщился, словно вдохнул оподельдока. - Даже в памяти не осталась. Не то чтобы мы часто контрировали, но иногда случалось. Вот и в тот вечер, да… Словом, мы повздорили. Наутро Елена Николаевна ушла на работу. Вернулась в состоянии нервическом, я тоже тем временем торпыхнулся не помню с чего, так что мы едва опять не столкнулись, как два поезда на всех парах. Однако же кукуевки не произошло, нет, не произошло. Елена постепенно успокоилась, тем не менее объяснить мне свое состояние не пожелала. Следующий день был вторник, да, вторник… Пятое июня, как сейчас помню. И вот во вторник вечером вдруг объявился у нас судебный следователь, господин Марченко. Долго расспрашивал Елену о том, что было накануне, как она провела день, да кто приходил в лавку, да когда она сама ушла с работы, - причем расспрашивал будто и невзначай, словно его это не очень заботило. Я поинтересовался причиною странных расспросов. И вдруг господин Марченко отвечает, что во дворе, недалеко от черного хода, ведущего в лавку, сторож обнаружил ночью мертвое тело, да, тело. И что будто бы покойник тот был не просто умерший, а кем-то убитый. Ответил он мне, а потом откланялся и ушел. Попросил только Елену Николаевну к нему в окружной суд непременно на следующий день прийти. Так-то… А она возьми да на следующий день и исчезни! - Евгений Александрович опять поморщился, еще сильнее. - Вот тогда господин судебный следователь пригласил для дознания - для дознания! - в окружной суд уже не кого-нибудь, а меня, да, меня. И сообщил, что имеет все основания полагать мою жену виновной в убийстве этого фали, Валуцкого, да, некоего Валуцкого Юрия Митрофановича, двадцати пяти лет от роду, уроженца Сызрани, служившего техником на водонасосной станции, вот именно!
Последние слова мой зять уже прокричал, словно водонасосная станция имела тут решающее значение, словно в ней, в этой станции, таился какой-то главный секрет, и опять потянулся к рюмке.
Хоть и знал я уже о том, в каком именно преступлении обвинялась моя несчастная дочь, а при этих словах сердце словно бы ледяными пальцами кто-то сжал. Оттого, видно, что имя-отчество жертвы, названное Евгением Александровичем, придало всему страшному событию немалую ощутительность, вещественность, что ли, можно и так сказать.
В бедной голове моей словно хоровод начался. События последних дней замелькали, да с такою страшною очевидностью, что рука моя сама дернулась и крестное знамение сотворила. И то сказать: помстилось мне, что мир сей движется к своему концу. Вот-вот архангел Гавриил протрубит над нашими головами.
Нет, не знал я, что делать дальше, как действовать, чтобы спасти дочь, но прежде - как отыскать ее, мою несчастную девочку. В полном расстройстве потянулся я к рюмке с ореховой настойкой и проглотил одним глотком ее содержимое.
Однако же это нисколько не улучшило мое состояние. Так, должно быть, и остался бы я сидеть, подавленный услышанным, если бы не молодой мой спутник, выказавший себя человеком куда как трезвым - и в прямом, и в переносном смысле слова.
- Я хотел бы осмотреть комнату Елены Николаевны, - сказал вдруг Владимир, обращаясь к моему зятю. - Надеюсь, уважаемый Евгений Александрович, вы не будете значительно возражать?
Рука Пересветова повисла над рюмкой.
- Осмотреть комнату Елены Николаевны? - медленно повторил он, словно не веря собственным ушам. - То есть, комнату моей жены? Буду ли я значительно возражать? Буду! Еще как значительно! - воскликнул Пересветов возмущенно. - Я не допущу, чтобы посторонний мужчина рылся в ее вещах! Я и судебной власти не позволил этого! Хоть и настаивал следователь, а я сказал: нет, ни за что! Это бесчестье! Это…
- Полно, - попытался я урезонить зятя. - Ну что вы, Евгений Александрович! Да Аленушка с Владимиром чуть не с младенчества знакомы! Простите великодушно, что как-то невразумительно представил моего спутника, это от большого расстройства чувств, вы же понимаете. Еще раз: прошу любить и жаловать - Ульянов Владимир Ильич, сын Марии Александровны, работодательницы моей. Ныне проживающий под Самарою, на хуторе в… - Название деревни, как назло, выпало из моей памяти, я растерянно взглянул на Владимира, и тот поспешил мне на помощь, подсказав:
- Близ Алакаевки. Пятьдесят с лишком верст отсюда.
- Да-да, близ Алакаевки, - подхватил я. - И очень кстати оказавшийся здесь, в Самаре, как раз сейчас.
Евгений Александрович посмотрел на меня, потом на Ульянова. Лицо его смягчилось. Он махнул рукой.
- И то правда… Что это я, в самом деле?… - Голос его дрогнул. - Делайте что хотите. Ее комната вон там, проходите. Извините, господа, я должен по службе… - Он поднялся и тут же сел снова. - Впрочем, что я говорю? Кого хочу обмануть? Вас, Николай Афанасьевич, не обманешь. Вы известный следовщик. Мне Елена рассказывала, как вы два года назад целую банду в Кокушкине раскрыли…
Я обомлел.
- Помилуйте, Евгений Александрович, какую такую банду? И кто раскрыл - я? Ну уж скажете тоже!
- Ой, не скромничайте, Николай Афанасьевич, и не увиливайте. - Пересветов кисло скривился, словно разжевал щавель. - Елена тоже говорила, что бандитов изобличил некий студент. Но мы-то с вами люди взрослые, мы же понимаем, что какому-то студенту бандитские дела явно не по стати. Вы - другое дело. Вы человек опытный, серьезный, обстоятельный, в прошлом военный, да, военный. Кому как не вам раскрыть преступление? В следственные способности местного урядника я не поверю, а уж чтобы юнец-студент выступил в роли сыщика - нет уж, увольте, да, увольте. Елена женщина романтическая, присочинила немного, дело понятное…
Я раскрыл было рот, чтобы решительно возразить, но взглянул на Владимира, и… речь, которую я был готов произнести, так и осталась невысказанной. Владимир улыбался и делал мне незаметный знак рукой, чтобы я оставил все свои возражения при себе. Надо же, какой скромности наш студент! Мало того, что отказался от собственных заслуг, так еще и с легкостью поистине непринужденной передал их мне, человеку, вовсе такового не заслужившему.
- Стало быть, обманывать вас не буду, - продолжал Пересветов. - Вы, верно, уже выяснили, что на службе я три дня как не появляюсь. Не был там ни в пятницу, ни в субботу, да и сегодня тоже не пошел. Поначалу, первую неделю по исчезновении Елены, ну, может быть, десять дней, я еще действовал по форме, ходил на службу, возвращался домой, правда, ходил как автомат, но ходил, да, ходил.
А потом в этом автомате сломалась пружина. Так вот - дзень, и сломалась!.. Словом, ступайте, осматривайте все, что хотите. Только меня увольте - я при сем присутствовать не буду. Дзень, и сломалась… Вы уж как-нибудь сами, да, сами.
Комната Аленушки являла собою разительную противоположность гостиной. Порядок тут царил идеальный, каждая вещь знала свое место. Странно, конечно, но покой моей дочери показался мне похожим на комнату Владимира, которую мы оставили совсем недавно. Тоже литография на стене, изображавшая, правда, не зимний пейзаж, а вид на Самару с Волги, тоже книги с закладками. И даже портрет Чернышевского такой же, причем - вот удивительно! - опять-таки в металлической рамке.
Завидев портрет, я покосился на Владимира: ведь это он два года назад увлек мою дочь запрещенным романом. Правда, прочитав тогда же книгу самолично, я успокоился: не было в том романе ничего такого уж страшного для молодых сердец, хотя со многим в писаниях покойного властителя дум я не соглашался.
Вообще, здесь настолько ощущалось присутствие Аленушки, что мне даже показалось - вот-вот войдет она, невысокая, стройная, порывистая, войдет прямо сейчас, всплеснет руками - и бросится мне на шею. У меня слезы навернулись на глаза, когда представил я себе эту картину.
Мой трезвый и деловитый спутник, молодой Ульянов, никаким сантиментам не предавался. Вместо того он быстро и внимательно осматривал комнату. Не знаю, что уж он надеялся здесь найти. Помогать ему я был не в состоянии - да и не нуждался Владимир в моей помощи. Я просто присел на стул, стоявший в простенке меж двух узких окон, и молча наблюдал за ним.
Ульянов начал с книг, стоявших на полке; одну или две даже пролистал, обращая внимание на закладки. Затем перешел к письмам, сложенным аккуратной стопкой на краю стола. Меня, признаться, покоробило, что Владимир, посторонний, в сущности, этому дому человек, неторопливо перебирает личные бумаги моей дочери. Хотя я тут же мысленно одернул себя: ведь Ульянов надеялся отыскать в них какие-то следы, способные подсказать, что случилось с Аленушкой и где нам ее искать. Тем не менее досадное чувство не оставляло меня. Впрочем, к чести Владимира, особого интереса он к письмам не проявил, просмотрел их довольно бегло. Затем раскрыл было дверцу гардероба, но тотчас затворил ее: ему и самому претило рыться в женских платьях, а уж тем более в интимных деталях туалета.
Все же, видимо, что-то насторожило его. И потому, преодолев естественную неловкость, он вернулся к гардеробу, вновь открыл дверцу, присел на корточки и внимательным взглядом окинул вещи Аленушки, сложенные аккуратными стопками на нижних полках. Там же, насколько я мог видеть, лежало несколько штук ровненько свернутого постельного белья, а поверх него - подушка в желтом тиковом напернике, но без наволочки. Владимир зачем-то потыкал пальцем подушку, взялся за уголки, словно бы собираясь вытащить ее, но передумал. Выпрямился. Запрокинув голову, уставился в потолок, размышляя о чем-то. Затем рассеянно посмотрел на меня и закрыл гардероб, теперь уж окончательно.
- Любопытно… - пробормотал он. - Весьма любопытно…
- Что вас так заинтересовало? - осведомился я.
- Кое-что, - уклончиво ответил Владимир. - Кое-что. Судебному следователю, значит, наш хозяин не позволил рыться в вещах жены. Интересно.
При всем том мне показалось, что осмотр разочаровал Владимира. И, честно говоря, появилась у меня странная мысль: будто не осмотр ему, собственно, нужен был, а что-то иное - может быть, какой-то импульс или, скорее, возможность пораскинуть умом. Да так, чтобы не отвлекаться на присутствие Евгения Александровича.
Ульянов нахмурился, подошел ко мне. Рассеянным движением погладил подоконник. Зачем-то выглянул в окно.
Вдруг взгляд его стал острым, он весь словно бы подобрался. Я хотел было спросить Владимира, что такого он увидел во дворе, но оказалось, что смотрел он не в окно, а рядом - на тот самый портрет Чернышевского, который несколькими минутами ранее привлек и мое внимание. Ульянов внимательно оглядел портрет, затем осторожно снял его, перевернул, ощупал и - отогнул жестяные лапки, державшие картон с задней стороны. Между листом картона, прижимавшим портрет к рамке, и самим портретом обнаружился сложенный вчетверо лист бумаги, как мне показалось - страница, вырванная из какой-то книги. Владимир споро привел портрет в прежний вид, повесил его на место и лишь после этого, развернув лист, пробежал цепкими глазами страницу. Лицо его выразило удивление. Быстро спрятав лист во внутренний карман пиджака, он сделал мне предостерегающий жест - мол, ничего не спрашивайте.
Больше Владимир ничего не нашел в комнате моей пропавшей дочери. Мы вернулись в гостиную. Пересветов сидел у обеденного стола. Отсутствовали мы всего с четверть часа, но графин с ореховой настойкой был уже почти пуст. При нашем возвращении Евгений Александрович не переменил позы и продолжил сидеть, неподвижно глядя перед собой.
Отодвинув от стола стул с высокой спинкой, я сел напротив. Владимир снова встал рядом, засунув руки в карманы брюк и воинственно наклонив голову.
- Господин Пересветов, - сказал он, - а не подскажете ли вы, где бы нам отыскать некую Анастасию, подругу вашей супруги?
Пересветов поднял голову и некоторое время молча смотрел на Владимира ничего не выражающим взглядом.
- Анастасию? - повторил он рассеянно. - Анастасию…
К моему изумлению он вдруг тихо запел - на какой-то фривольный мотивчик:
- Анастаси… Я! Анастаси… Я! Ту-ру-ру, ру-ру, ру-ру…
Мы переглянулись, - и, признаюсь, я испугался в этот момент за рассудок моего несчастного зятя.
Впрочем, Евгений Александрович тотчас оборвал пение.
- Вы, очевидно, имеете в виду Настю? - сухо спросил он. - Настю Егорову?
- Мы имеем в виду ту, которая на вашей свадьбе была подружкой невесты, - ответил я.
Пересветов кивнул.
- Да-да, конечно. Настя Егорова. Анастасия Владимировна. Она работает в книжном магазине Ильина. В том самом, в котором работала и Елена. Только зря вы надеетесь от нее что-нибудь узнать.
- Почему же? - спросил Владимир.
- А потому что полиция ее уже спрашивала.
- Понятно. Что же, и мы спросим, - непринужденно заметил Владимир, искоса на меня глянув.
- Это как вам будет угодно. - Пересветов вновь погрузился в сомнамбулическое состояние. Даже тело его словно бы расплылось - казалось, вот-вот оно поползет со стула, как опара из кадки.