* * *
Тем временем человек, который был главной причиной этой беды, с легким сердцем и трезвой головой трудился в офисе Пактола. Гастон и в самом деле сумел очень умно удалить Китти, никогда не показывая публично, что имеет отношение к ее бегству, но тайно руководя им. Ванделуп дал Китти значительную сумму денег, которой хватило бы на несколько месяцев проживания в Мельбурне, поскольку не знал, когда именно сможет оставить Пактол, не вызывая своим отъездом подозрений. Он сказал Китти, в какой день ей следует уехать, а сам весь этот день оставался на руднике, работая над счетами, после чего провел очень приятный вечер с Мадам Мидас.
На следующий день Макинтош отправился в Балларат по делам и там услышал обо всем случившемся – конечно, только слухи, делавшие из мухи слона. По возвращении шотландец увидел вышедшего из офиса Ванделупа и остановил двуколку рядом с молодым человеком.
– А, месье, – радостно сказал Гастон, бросив острый взгляд на Арчи и катая в тонких пальцах сигарету. – Приятно провели день?
– Может, да, а может, и нет, – ответил Макинтош, вертя в руках мешок. – В городе черт знает что творится, но… Дьявол побрал бы этот мешок! – Старик раздраженно потряс куском грубой материи. – Я получил письмо или что-то вроде этого на французском.
– Для меня? – нетерпеливо воскликнул Ванделуп, протянув руки.
– А то для кого же? – проворчал Арчи, вручая ему письмо – тонкий, иностранного вида конверт с парижской маркой. – Или ты думаешь, оно для твоего нечестивого друга?
– Вряд ли!
Гастон удовлетворенно посмотрел на письмо и спрятал его в карман. Макинтош вопросительно повернул к нему суровое лицо, и француз, заметив это, добавил:
– Пьер не умеет писать, и я очень сомневаюсь, что у него есть друзья, которые умеют. Но ему всегда нравилось рисовать.
Арчи только фыркнул в ответ.
– Не собираешься прочитать, что ли? – спросил он.
– Не сейчас. – Ванделуп выпустил тонкий завиток голубого дыма. – Но скоро. Сплетни и устрицы должны быть свежими, чтобы наслаждаться ими, но письма… Ба, они могут и подождать! – Он пожал плечами. – Что ж, поделитесь новостями. Есть что-нибудь интересное?
– Ну, – с огромным удовольствием ответил Макинтош, неспешно спугнув кнутом муху со спины лошади, – я ж говорил – она неправильно понимает болтовню о своем горле, так оно и вышло!
– Вы о чем? И кто такая "она"? – спросил Ванделуп, лениво поглаживая усы. – Столько женщин что-то понимают неправильно, что лучше говорить поточнее. Как зовут ту леди?
– Кэтрин Марчёрст, ни больше ни меньше! – торжествующе выпалил Арчи. – Она убежала, чтобы стать актрисой.
– Что? Это дитя?! – отозвался Гастон с похвальным выражением удивления на лице. – Чепуха! Быть того не может.
– Думаешь, я лгу? – гневно спросил шотландец, сверху вниз испепеляя взглядом высокого молодого человека, не спеша шагающего рядом с повозкой. – Господь запрещает моим губам такой грех. Это правда, говорю я! Девочка убежала и оставила своего отца – благочестивого человека, хоть я и не разделяю его взглядов – проклинать тот день, когда он породил этого ребенка. Ах, какое сожаление и горе она принесла под крышу его дома! И не будет успеха в путях ее, и будут теснить и обижать ее всякий день, и никто не защитит ее!
С этой библейской концовкой мистер Макинтош резко хлестнул Рори и поехал к конюшне, оставив Ванделупа стоять посреди дороги.
"Во всяком случае, он вряд ли что-то подозревает, – самодовольно подумал молодой человек. – Что же касается Мадам Мидас… Пфе! Я легко могу развеять ее подозрения. Немного праведного негодования – самое эффективное средство, чтобы ее ослепить".
И месье Ванделуп с веселым смехом зашагал в сгущающихся сумерках к дому.
Внезапно он вспомнил о письме, которое вылетело было у него из головы, так ему не терпелось увидеть, как Макинтош отнесся к исчезновению Китти. Поскольку дневного света было все еще достаточно, француз прислонился к забору, зажег еще одну сигарету и внимательно его прочитал.
Письмо, похоже, доставило французу огромное удовольствие, и Ванделуп, улыбнувшись, сунул его обратно в карман.
– Похоже, та неприятность с Адель уже основательно забылась, – задумчиво сказал он, снова зашагав к дому. – Я смогу вернуться через несколько лет, если и не в Париж, то, по крайней мере, в Европу. Кто угодно может быть счастлив в Монако или Вене, и орудовать там без риска быть обнаруженным. Но, в конце концов, – пробормотал он, теребя усы, – почему бы и не в Париж? Республика уже держится слишком долго. Рано или поздно произойдет смена правительства, и тогда я смогу вернуться свободным человеком с целой грудой австралийского золота. Император, король или президент – мне все едино, если меня оставят в покое!
Ванделуп шел медленно, глубоко погрузившись в раздумья, и к тому времени, как этот умный и решительный молодой человек добрался до двери дома миссис Вилльерс, он уже знал, что предпримет.
– Вплоть до определенного момента, конечно, – сказал француз вслух, следуя своим мыслям. – После этого удача наверняка мне улыбнется.
Мадам Мидас очень горевала, получив вести об эскападе Китти, тем более что не видела ее мотива. Почему та решила сбежать? Кроме того, миссис Вилльерс трепетала при мысли об искушениях, которые должны поджидать невинную девушку в крупном городе.
После чая, когда Арчи вышел на улицу выкурить трубку, а Селина на кухне принялась мыть посуду, Мадам заговорила на эту тему с Ванделупом. Молодой француз сидел в темноте за пианино, беря случайные аккорды, в то время как Мадам устроилась в кресле у очага. В комнате было темно, если не считать мерцающего розового отсвета огня.
Миссис Вилльерс тревожно размышляла – не имеет ли Ванделуп отношения к исчезновению Китти? Нет, не может быть! Он дал ей слово чести. И все-таки… Это очень странно. Мадам была отнюдь не робкого десятка, поэтому решила задать Гастону прямой вопрос и получить от него четкий ответ, который успокоит ее сомнения.
– Мистер Ванделуп, – ясным голосом сказала она, – не будете ли вы любезны на минутку подойти сюда?
– Конечно, мадам, – ответил Гастон, с готовностью встав из-за пианино и подойдя к камину. – Чем могу вам служить?
– Вы слышали об исчезновении мисс Марчёрст? – спросила она, глядя на него снизу вверх.
Ванделуп облокотился о каминную доску и поглядел на огонь, позаботившись о том, чтобы пламя очага полностью осветило его лицо. Он знал, что Мадам Мидас гордится своим умением разбираться в людях, но не сомневался, что может полностью контролировать выражение своего лица. Поэтому француз решил, что самым разумным будет позволить миссис Вилльерс вглядеться в него и убедиться, что он невиновен.
– Да, мадам, – ответил Ванделуп спокойным ровным тоном, вопросительно глядя на скульптурное лицо сидящей перед ним женщины. – Месье, – он кивнул в сторону двери, – рассказал мне об этом. Но не думаю, что это правда.
– Боюсь, что правда, – вздохнула Мадам, покачав головой. – Она собирается выступать на сцене, и отец никогда ее не простит.
– Уж конечно, мадам… – горячо начал Гастон.
– Нет, – решительно перебила она, – мистер Марчёрст не безжалостный человек, но его суждениями правит привычка смотреть на все сквозь призму его религиозных идей. Он не будет пытаться ее спасти, и бог знает, чем это может для нее кончиться.
– На сцене выступают и хорошие женщины, – проговорил Ванделуп, не очень представляя, как на это отвечать.
– Наверняка в каждом стаде есть белые овцы и есть черные, – спокойно согласилась Мадам, – но Китти так молода и неопытна, что может стать жертвой первого встречного красивого подлеца.
Мадам интуитивно догадывалась, в чем тут дело, и француз невольно восхитился ее умом. И все-таки лицо его не изменилось, и голос звучал, как прежде, когда он ответил:
– Все это очень прискорбно. И все же мы должны надеяться на лучшее.
Виновен ли он? Миссис Вилльерс не могла прийти к определенному выводу, поэтому решила говорить начистоту.
– Вы помните тот день, когда я представила ее вам?
Ванделуп поклонился.
– И вы дали мне слово чести, что не попытаетесь вскружить ей голову, – настойчиво продолжала Мадам, не сводя с него глаз. – Вы сдержали слово?
– Мадам, – серьезно ответил француз, – я дал вам слово чести, что всегда буду относиться к мисс Китти как к ребенку и вашей подруге. Я не знал, что она исчезла, до тех пор, пока мне об этом не рассказали. Что бы с нею ни случилось, я могу с уверенностью сказать – в том нет вины Гастона Ванделупа.
Этот человек был изумительным актером. Ни один мускул его лица не дрогнул, речь осталась идеально спокойной. Ни участившегося сердцебиения, ни прилива крови к честному лицу – ничего! Мадам отвела глаза, полностью убежденная, что мистер Ванделуп – человек чести и невиновен в позоре Китти.
– Слава богу! – сказала она благоговейно, потому что была бы горько разочарована, обнаружив, что этот человек отплатил за ее доброту предательством по отношению к ее подруге. – Не могу выразить, какое облегчение я почувствовала!
Месье Ванделуп отвернулся – теперь лицо его скрылось в тени – и улыбнулся дьявольской улыбкой. Как доверчивы женщины! Существует ли вообще ложь достаточно огромная, чтобы слабый пол ее не проглотил? Очевидно, нет. По крайней мере, он так думал.
Но теперь, отделавшись от Китти, Гастон должен был позаботиться о своих личных делах. Он сунул руку в карман, в котором лежало письмо.
– Я хотел поговорить с вами о деле, мадам. Наконец-то пришло то, чего я так долго ждал.
– Вы получили вести из Парижа? – нетерпеливо спросила Мадам.
– Получил, – спокойно ответил француз. – Я держу в руке письмо и, как только мадемуазель Селина принесет свет, покажу его вам.
В этот миг, словно в ответ на его просьбу, появилась Селина с лампой, которую она зажгла на кухне и внесла, чтобы поставить на стол. Когда мисс Спроттс проделала это и удалилась обратно, Ванделуп вложил письмо в руку Мадам Мидас и попросил его прочитать.
– О нет, месье, – сказала миссис Вилльерс, возвращая письмо, – я не хочу читать вашу личную корреспонденцию.
Ванделуп именно на это и рассчитывал, потому что, по правде говоря, в письме было очень много личного. Практически там ссылались на его прогулку в Новую Каледонию, и он не позволил бы Мадам Мидас это увидеть. Но Гастон знал, что, вверяя миссис Вилльерс письмо, он укрепит ее доверие к нему, поэтому отважно пошел на такой риск. Результат оказался таким, какой Ванделуп и предвидел, и он с улыбкой забрал письмо обратно.
– В нем нет ничего личного, мадам, – сказал француз, открывая письмо. – Я хотел, чтобы вы увидели, что я не исказил правду, рассказывая вам о себе. Оно от моего семейного юриста, который прислал мне денежный перевод и верительные бумаги для нашего консула в Мельбурне и остальных влиятельных особ. – Ванделуп сунул письмо обратно в карман и с очаровательной улыбкой заключил: – Фактически все это вернет мне надлежащее место в обществе, и я займу его, как только получу на то ваше дозволение.
– Но зачем вам мое дозволение? – спросила Мадам со слабой улыбкой, уже горько сожалея, что ей суждено потерять такого приятного компаньона.
– Мадам, – с силой сказал Гастон, подавшись вперед, – говоря словами из Библии… "Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня" . Вы взяли меня в дом, мадам, безвестного бродягу, без денег, без друзей, без рекомендаций. Вы поверили в меня, когда никто другой не верил, вы были моим ангелом-хранителем – и вы думаете, что я могу забыть доброту, которой вы одаривали меня последние полгода? Нет, мадам! – Он встал. – У меня есть сердце, и, пока я живу, сердце это будет помнить вас с благодарностью и любовью.
Ванделуп наклонился, взял ее руку и галантно поцеловал.
– Вы слишком высокого мнения о том, что я сделала, – сказала Мадам Мидас.
Тем не менее ей доставило удовольствие это проявление чувств, хотя, по английским понятиям, оно слишком уж сияло огнями рампы.
– Я всего лишь сделала то, что сделала бы для любого другого человека. Рада, что в данном случае не ошиблась в своем доверии. Когда же вы думаете нас оставить?
– Недели через две-три, – беззаботно ответил француз, – но не раньше, чем вы найдете себе нового клерка. Кроме того, мадам, не думайте, что навсегда потеряете меня из виду. Я отправлюсь в Мельбурн, улажу там все дела и вернусь, чтобы с вами повидаться.
– Вы только так говорите, – ответила миссис Вилльерс, скептически улыбаясь.
– Что ж! – месье Ванделуп пожал плечами. – Посмотрим. Во всяком случае, благодарность – столь редкая добродетель, что в обладании ею есть несомненная новизна.
Они еще несколько минут беседовали о том о сем, а потом Мадам Мидас вдруг сказала:
– Мистер Ванделуп, вы должны кое-что сделать для меня в Мельбурне.
– Все, что пожелаете, – серьезно ответил Гастон.
– Тогда, – горячо сказала Мадам, встав и глядя ему в лицо, – вы должны найти Китти и послать ее ко мне!
– Мадам, – торжественно проговорил Ванделуп. – Вернуть ее вам будет целью моей жизни!
Глава 19
"Жила Дьявола"
На руднике Пактол все ужасно расстроились, когда стало известно, что Ванделуп собирается уезжать. Во время своего недолгого пребывания здесь француз стал очень популярен среди рабочих, поскольку всегда жизнерадостно улыбался и для каждого находил доброе слово. Поэтому все чувствовали себя так, будто теряют личного друга.
Только двое были искренне рады отъезду Ванделупа: Селина и Макинтош. Два этих верных сердца видели, какое пугающее влияние француз постепенно начинает оказывать на Мадам Мидас. Пока Вилльерс был жив, они чувствовали себя в безопасности, но теперь, после его загадочного исчезновения (и, судя по всему, кончины), они страшились, как бы их госпожа, в минуту слепого увлечения, не вышла замуж за своего клерка.
Однако им не стоило этого бояться. Как бы сильно ни нравился молодой француз миссис Вилльерс, такая мысль никогда не приходила ей в голову. К тому же Мадам Мидас была слишком умна, чтобы попытаться выйти замуж второй раз, видя, какую ужасную цену ей пришлось заплатить за первый брак.
Она всеми силами старалась отыскать Китти, но тщетно: несмотря на все поиски и объявления в газетах, об исчезнувшей девушке ничего не удалось узнать.
Наконец пришла пора отъезда Ванделупа, и тут все сенсации – и эскапада Китти, и исчезновение Вилльерса – были забыты из-за нового события, которое потрясло весь Балларат.
Поначалу об этом начали говорить шепотом, а после шепот перешел в такой рев изумления, который разнесся не только по Балларату, но и по всей Виктории: на участке Пактол нашли знаменитую "Жилу Дьявола"! Да, после стольких лет томительного ожидания, после стольких потраченных на якобы бесполезные работы денег, после презрительных ухмылок скептиков и подшучивания друзей Мадам Мидас получила свою награду. "Жила Дьявола" найдена, и миссис Вилльерс сделалась миллионершей!
Некоторое время назад Макинтошу почему-то перестала нравиться порода, над которой он работал. Поэтому он забросил одну галерею и начал пробивать другую – на запад, под прямым углом от того места, где был найден знаменитый самородок. Вначале порода была бедной, но Макинтош не сдавался: инстинкт говорил ему, что он на верном пути. Несколько недель трудов доказали, что Арчи был прав. Вскоре порода стала богаче, а когда рабочие углубились еще дальше на запад, следуя руслу реки, исчезли всякие сомнения, что они напали на давно потерянную "Жилу Дьявола".
Раньше прибыль на одну золотопромывочную машину составляла в среднем пять унций, но теперь неизменно намывалось двадцать унций, и в машинах постоянно находили маленькие, обкатанные водой золотые самородки.
Главный штрек, следующий за жилой, все еще отклонялся к западу, и теперь Макинтош принялся за расклинку и прокладывание боковых галерей. Шотландец ожидал, что когда с этим будет покончено, он окончательно докажет, что находится в "Жиле Дьявола", – а сам Арчи ничуть не сомневался, что это именно так!
Даже сейчас выход составлял триста шестьдесят унций в неделю, и после вычета затрат на работу это давало Мадам Мидас еженедельный доход в тысячу сто фунтов. Миссис Вилльерс начала понимать, насколько богатой ей суждено стать. Все неизменно радовались ее везенью и говорили, что она его заслужила. Многие думали, что теперь, когда хозяйка Пактола так разбогатела, Вилльерс вернется… Но он так и не появился, и люди сделали вывод, что он покинул колонию.
Перед отъездом Ванделуп поздравил Мадам Мидас с ее удачей и втайне решил, что не должен терять ее из виду. Она была богатой женщиной, которая симпатизировала ему, поэтому могла принести огромную пользу. Гастон элегантно распрощался и отбыл. Все работавшие на руднике пожелали ему всего наилучшего, но Макинтош и Селина, оставшись при своем мнении, втайне радовались его отъезду.
Мадам Мидас сделала Ванделупу подарок – сотню фунтов. Гастон отказывался, говоря, что получил деньги из Франции, но она настаивала на подарке как на личном одолжении, и мистер Ванделуп, всегда галантный по отношению к женщинам, не смог ей отказать.
Француз отправился в Балларат и остановился в отеле "Акация". На следующее утро он собирался в метрополию, но, чтобы приготовить Китти к своему прибытию, заранее послал ей телеграмму, в которой говорилось, каким поездом он прибудет, чтобы девушка могла встретить его на станции.
После обеда Гастон внезапно вспомнил, что все еще не вернул книгу, которую одолжил ему доктор Голлипек, поэтому, вызвав кеб, поехал в резиденцию этого эксцентричного индивидуума.
Доложив о прибытии мистера Ванделупа, служанка втолкнула его в дом и резко закрыла за ним дверь, будто боялась, что некоторые из идей доктора улизнут на улицу.
– Добрый вечер, доктор, – сказал француз, положив книгу на стол, за которым сидел Голлипек. – Я пришел, чтобы вернуть вам это и попрощаться.
– А, уезжаете? – отозвался эскулап, откинувшись на спинку стула и остро глядя на молодого человека сквозь очки. – Верно… Повидать мир… Вы умны… Но не забирайтесь чересчур далеко… Не надо!
– Да не так уж важно, если и заберусь, – ответил Ванделуп, пожав плечами и усаживаясь на стул. – Никто не будет слишком обо мне беспокоиться.
– Э! – усомнился доктор, резко выпрямляясь. – Париж… Друзья… Родственники…
– Моя единственная родственница – тетя с большой семьей. У нее хватает хлопот, чтобы присматривать за своими детьми, где уж ей беспокоиться обо мне! Что касается друзей… У меня нет ни одного.
– О! – с циничной улыбкой отозвался Голлипек. – Понимаю. Давайте тогда скажем – знакомые.
– Какая разница, – беззаботно ответил Гастон. – Я уже давно сделал всех своих знакомых друзьями, а потом одолжил у них денег. Результат: круг моего общения равен нулю. Друзья, – задумчиво добавил он, – великолепны в качестве друзей, но из них получаются чертовски плохие банкиры!
Голлипек захихикал и потер руки: такой цинизм доставил ему удовольствие. Внезапно взгляд его упал на книгу, которую вернул молодой человек.