прибегнуть к такому трудноопределимому словцу, как "харизма". Тот, кто оказывался рядом с ним, начинал немедленно, остро и не без робости ощущать идущую от него мощную энергию, как бы грозящую и утешающую одновременно. Сходное чувство испытывает человек, заблудившись в дремучем лесу либо попав в чистом поле под грозу, когда природа ненавязчиво и строго дает понять, что хотя ты и мыслящая тварь, но все же в сравнении с ее возможностями - пустяк, и не более.
Я был огорчен, когда Гречанинов однажды объявил, что отбывает в длительную командировку и, таким образом, наши занятия закончены. От гонорара я отказался, чему он не удивился, понимающе усмехнувшись:
- Правильно. Счеты портят дружбу.
Мы обменялись телефонами, но за последующие годы ни разу не встретились. Как говорят, пути не пересекались. Но созванивались. Точнее, я изредка, раз в месяц–два, набирал его номер, томимый желанием услышать глуховатый, равнодушный голос, в котором, когда он узнавал меня, вспыхивали искорки приязни. Бывало, по полугоду никто не снимал трубку, и я понимал, что Гречанинов в отъезде. В те дни, когда я давал ему уроки (смешно звучит в применении к этому человеку), меня часто подмывало спросить: кто вы, Григорий Донатович? - но ни разу я не осмелился. Да и зачем? И так было ясно, что судьба свела меня с одним из тех элитных людей, которые живут в стороне от общества, но незримо на него влияют. Он принадлежал к тому черному ведомству, с названием которого у нашего поколения, созревшего в период удивительных разоблачений, связаны представления о тотальном секретном надзоре, кровавых преступлениях, бесчисленных жертвах. Более того, наверное, он занимал там далеко не последнее место, но это меня не смущало. Он был человеком идеи, неизмеримо превосходил меня в образованности и опыте жизни, и то, что он почтил меня своей дружбой, приводило в восторг. Лестно было думать, что такой крупный хищник, как он, у которого вряд ли возникнет нужда искать в ком–то поддержки, признал во мне если не ровню, то младшего родича, пусть и с неокрепшими клыками.
Я позвонил ему около семи, чтобы наверняка застать дома. Напряженно вслушивался в длинные гудки. Если Гречанинов в отъезде, то мои дела совсем плохи. Но он снял трубку и глухо пробасил:
- Да, слушаю, Гречанинов.
- Это я, Григорий Донатович. Узнаете?
- Саша? Привет, дорогой! Ты здоров?
По раннему звонку он, конечно, сообразил, что со мной случилось что–то необычное, но я почему–то онемел, словно остановясь на границе надежды и небытия.
- Саша, ты где? Что с тобой?
- Простите, что так рано беспокою.
- Ты же знаешь, я встаю в пять.
Да, разумеется, я помнил: от пяти до семи утра он проделывал свои невероятные гимнастические упражнения, бегал и медитировал. Как–то я пошутил:
- Собираетесь до ста лет дотянуть?
Ответил он, как обычно, серьезно:
- Приходится, к сожалению, держать себя наготове.
- Григорий Донатович, еще раз прошу прощения, но мне необходимо с вами увидеться.
Он не медлил ни секунды:
- В десять тебя устроит?
- Если можно, немного попозже? Часиков в двенадцать.
- Откуда поедешь?
- С Ленинского проспекта.
Гречанинов назвал место встречи: Чистые пруды. На скамеечке с правой стороны, если идти от метро.
- Спасибо, Григорий Донатович, - у меня гора свалилась с плеч.
В десять мне сделали рентген, и Тамара Даниловна пошла смотреть мокрые снимки. Я ждал в коридоре. Вернулась она быстро.
- Ну и что?
- Именно это я сам хотел у вас спросить.
Опытным взглядом я сразу подметил: сегодня она провела у зеркала минимум на десять минут больше, чем обычно. Увы, это уже не имело никакого значения.
- Вот что я скажу вам, Каменков (и фамилию запомнила!). Неделя постельного режима, если не хотите осложнений.
- Тамара Даниловна, пора сказать правду. Вы мне очень понравились, и я готов провести в больнице всю оставшуюся жизнь.
Кривая улыбка, загадочный блеск золотой фиксы.
- Мое дело предупредить. Ключица и ребра срастутся, если не будете их перегружать. С головой серьезнее.
- Не поверите, сколько раз я это слышал со школьных лет.
В сердцах она воскликнула:
- Не представляю, какие могут быть дела, из–за которых стоит рисковать здоровьем!
На это я не стал даже отвечать.
- Что ж, спасибо за заботу, Тамара Даниловна. Предложение об ужине остается в силе. Через месячишко обязательно загляну…
Фикса теперь сияла без перерыва, но для меня наступила щекотливая минута: я хотел дать ей немного денег (Зураб вчера привез вместе с одеждой все мои сбережения), но боялся: не обижу ли? Смущенно протянул конвертик с двадцатью долларами. Тамара Даниловна приняла это как должное. Все–таки как чудесно упростил отношения демократический век. Принцип "ты мне - я тебе", о котором прежде мог только мечтать какой–нибудь махинатор, наконец–то стал нормой человеческих отношений. Тамара Даниловна спрятала конвертик, взамен дав мне две упаковки ноотропила.
- Попринимайте, вдруг поможет!
Я проводил ее до ординаторской и возле двери поцеловал в шершавую щеку. Это сердечное движение она приняла так же равнодушно, как конвертик.
- На перевязку послезавтра, - сказала на прощание.
- Непременно, - ответил я.
Собраться мне помогли Кеша Самойлов и подполковник. Артамонов понимал, почему я так поспешно убегаю. Сунул обещанный телефон:
- Понадобится, звони. Я предупрежу ребят. А это мой домашний. Выпишусь через неделю.
- Ничего, Юра, еще погуляем на воле.
- Ничуть не сомневаюсь. Только поберегись немного.
Кеша мне завидовал:
- Я бы тоже хоть сейчас слинял, да одежи нету. Как только тварь появится… В этой богадельне от скуки сдохнешь. Пусть сами жрут перловку на тосоле.
- Не гневи Бога, они тебя с того света вытащили.
- А я их просил?
Петр Петрович наблюдал за сборами с укоризненной гримасой. Не ожидал от меня такой прыти.
- По–моему, вы торопитесь, Саша. Полежали, отдохнули бы недельку. Никто же не гонит. Я вам парочку статеек любопытных приготовил. Могли бы обсудить.
Забавно, но эту светлую палату и этих людей, с которыми не провел и четырех суток, я покидал с такой неохотой, будто прощался с родными…
Катю увидел, едва выйдя из отделения. Она сидела на скамеечке напротив входа, облокотившись на ту же спортивную сумку, похоже, заново набитую провизией. Одета была по–дорожному: джинсы, куртка с широкими обшлагами. Поднялась и бросилась мне на шею, чуть не свалила с ног.
- Ты все же сообразуйся, - проворчал я, ощутив боль сразу в нескольких местах. - Упаду - не встану.
Прижалась - сияющий взгляд, родной запах. Откуда она взялась - вот в чем вопрос.
- Соскучилась - *жуть! - прошептала.
Добрели до машины. Я шел налегке, но при каждом шаге поскрипывал грудной клеткой, словно бронежилетом. Новое пикантное ощущение. Катя бережно поддерживала меня под локоток, вся искрилась переизбытком энергии. Но это понятно - молодая и три дня уже не били. Погода тоже соответствовала хорошему настроению: с тихим солнышком, с утешным мерцанием зелени.
Втиснувшись на сиденье, я первым делом закурил. Катя запихнула сумку на заднее сиденье.
- Что у тебя там? Пироги и борщ?
- Нет. Тряпки всякие.
Она не спрашивала, куда мы собираемся ехать, ей это было безразлично.
- Родителям что сказала?
- В дом отдыха дали горящую путевку. Здорово?
- Они кто у тебя?
- А что?
- Ничего. Надо же мне хоть что–то знать про тебя.
Тут она произнесла одну из тех фраз, которые меня завораживали:
- Сашенька, но ведь все, что надо, ты про меня давно знаешь.
Возразить было нечего: все, что надо, я знал про нее задолго до нашего знакомства, но это как раз и тревожило. Я не слишком большой поклонник эзотерических учений.
Не спеша я вырулил на Ленинский проспект. Ничего страшного. Машина слушалась и руки не дрожали. Главное, не крутнуть резко шеей.
- Ну как? - спросила Катя.
- Нормально. Ты вот что, девушка. Мы с тобой теперь как бы на нелегальном положении. Поэтому надо усвоить некоторые приемы конспирации. Как заметишь что–нибудь подозрительное, сразу говори мне.
- Я уже заметила.
От неожиданности я сбросил газ.
- Что?
- Мы уже проехали. Собачки поженились прямо возле телефонной будки. Разве не подозрительно?
- Почему же ты не сказала? Я бы остановился.
- Сашенька, со мной что–то странное происходит. Только не смейся, ладно?
- Что такое?
- Кажется, я счастлива.
Я недоверчиво хмыкнул:
- Расскажи подробнее.
- Мне все время хочется тебя потрогать.
- Еще что?
- Ну, я не спала всю ночь и, наверное, теперь вообще никогда не усну. И потом, я же понимаю, мы попали в ужасную переделку, но мне ни капельки не страшно.
- Это все?
- Если ты прогонишь меня, я умру.
Я взглянул на часы. В принципе у нас еще было время, чтобы выпить где–нибудь по чашечке кофе. Но не хотелось лишний раз вылезать из машины.
- Ты права, - сказал я, - это именно счастье. Оно всегда граничит с идиотизмом. Но не горюй, это ненадолго.
К Чистым прудам подъехал около половины двенадцатого, машину загнал в знакомый издательский двор. Поставил так, чтобы была видна трамвайная остановка и вход в скверик.
- Молиться умеешь? - спросил я.
- Да, конечно, - Катя серьезно кивнула.
- Это хорошо. Сиди в машине и молись. Церковь вон в той стороне.
На ее лице отразился внезапный испуг.
- А ты куда?
- У меня свидание с одним человеком. От него, возможно, зависит наше будущее.
- Я пойду с тобой.
- Нив коем случае. Он напугается и убежит.
- Саша! Умоляю!
Как волшебно менялось ее лицо!
- Не строй из себя нервную дамочку. Вот тебе второе правило конспирации. Абсолютная дисциплина. Приказ старшего по званию не обсуждается. Или забирай свою сумку и катись домой. Цирк мне тут не устраивай. "Умоляю!"
- И сколько же мне тут сидеть?
- Сколько надо, столько и просидишь.
Строгий тон на нее подействовал.
- Сашенька, не сердись, но я подумала, вдруг пригожусь. Ты же еще, в общем–то, хворый.
Я поцеловал ее в губы, во влажно заблестевшие глаза, но немного увлекся. Минут десять еще ушло на объятия, всхлипывания и уверения.
Когда дошкандыбал до места, Гречанинов был уже там. Сидел на скамеечке и читал "Известия". По матово–грязной поверхности пруда скользили два лебедя, белый и черный. То, что они до сих пор уцелели, было невероятно. Лет десять назад, когда я был тут последний раз, они точно так же склонялись друг к дружке длинными шеями, жалуясь на горькую судьбу. Это было хорошее предзнаменование.
Я со скрипом опустился рядом с Гречаниновым, и он заговорил так, будто мы вчера расстались:
- Видишь, пишут, фермер спасет Россию. Остроумно, не правда ли? Если еще учесть, что спасать ее, бедняжку, надо как раз от тех, кто это пишет. Ты что, Саша, какой–то вроде немного утомленный солнцем?
Виски поседели, а так - никаких перемен. Обманчиво грузный, с чистым сухим лицом, загорелый, с ясными, внимательными глазами. Даже если откажет в помощи, все равно хорошо, что он есть, спокойнее как–то на душе. Но он не откажет. Спросил уже чуть нетерпеливее:
- Ну что же, рассказывай, дружок. Кто тебя так уделал?
- История довольно долгая.
- Ничего, время есть.
Уложился я минут в пятнадцать. Лишних подробностей избегал, но старался не упустить ничегосущественного. По мере того как рассказывал, Григорий Донатович все больше хмурился, а когда я дошел до появления бритоголового бандита в больнице, кажется, вообще заскучал и даже подавил легкий зевок, чему я удивился.
- Вам неинтересно?
Он подождал, пока две молодые мамаши, весело щебеча, прокатят мимо нас свои коляски.
- Напротив, очень интересно. Характерные штрихи социальной деградации… Но позволь задать один вопрос. Почему ты обратился именно ко мне?
Отчужденность, прозвучавшая в его тоне, мгновенно отрезвила меня. Действительно, почему? С таким же успехом я мог подойти к любому прохожему и пожаловаться, что у меня отбирают квартиру плюс требуют сто тысяч долларов, а потом, скорее всего, убьют. Какое вообще я имел право втягивать кого–либо в это дело, если считаю себя мужчиной? Тяжко сдавило в груди.
- Не знаю, - честно ответил я. - Мне казалось, вы хорошо ко мне относитесь…
Гречанинов улыбнулся:
- Да, я отношусь к тебе хорошо, как, надеюсь, и ты ко мне. Вопрос не в этом. Почему ты решил, что я тот человек, который может выручить тебя именно в этой истории?
- Выходит, ошибся.
Я сделал неуклюжую попытку подняться, но он меня удержал.
- Не спеши, Саша. Тебе ведь, насколько я понял, некуда больше торопиться?
- Тоже верно.
- Тогда, будь любезен, ответь еще на парочку вопросов. Эта девушка, Катя, кто она?
- Она? Работает в каком–то институте. Да нет, это вы напрасно. Если вы с ней поговорите…
- Забавное у вас получилось знакомство, да? Ты возвращался ночью домой, а она поджидала тебя в телефонной будке. Так я понял?
- Григорий Донатович, бог с вами! Откуда же она могла знать, что я остановлюсь? Да и потом… Ее уже два раза чуть не прикончили.
- Ты был при этом?
- Я был после этого.
Гречанинов усмехнулся, сверкнув белыми зубами. Я понимал, что его вопросы имеют определенный смысл. Но он не знал того, что знал о ней я, и этого не расскажешь. Но все–таки я попытался:
- Григорий Донатович, я ведь тоже не вчера родился. Она не из этих. Она, если хотите, совершенное дитя.
- Влюбился?
- Похоже на то.
- Где она сейчас?
- В машине. В издательском дворике.
- Покури, я минутку подумаю, хорошо?
Облегчение, какое я испытал, ведомо разве что алкашу, которому удалось с утра опростать на халяву стакан. Удобно опершись на спинку скамейки, я прикрыл глаза и глотал горьковатый дым, ощущая приятную щекотку между ребер. Солнышко ласкало кожу. Пусть подумает. Больше мне ничего и не надо. Пусть подумает, а я отдохну. Первый раз за много дней - без всяких мыслей, без подлого страха в подвздошье. Нет, страх остался, но помягчал, истончился, - мне не хотелось умирать.
- Саша, очнись! - Гречанинов улыбался. В его взгляде и мудрость, и сочувствие, и дружба. - Пожалуй, займусь твоим маленьким дельцем.
- Стоит ли затрудняться?
Он расхохотался открыто, громко, искренне, засверкав глазами. Я и не подозревал, что он умеет так смеяться.
- Молодец, Саша! Гонор из тебя не вышибли, это главное. Без гонора мужику конец… Займусь, займусь, не сомневайся. На то у меня есть свои причины.
- Какие, если не секрет?
- Ну, будем считать, сугубо личные. Да и скучно на пенсии. Однако, милый Саша, дельце может оказаться кровавым. К этому ты готов?
- Готов я или нет, меня не спрашивают.
- Тогда пойдем к твоей Кате.
Без меня Катя немного всплакнула. Глаза опухшие и бессмысленные. Плюс пожелтевшие синяки. Видок, конечно, не призовой. Гречанинов поздоровался с ней изысканно:
- Рад, мадемуазель, что в такой тревожной обстановке вы с нами! - Пожал ее худенькую ручку и улыбнулся. Впечатление было обычное: Катя порозовела и заискивающе представилась:
- Катенька!
- Гришенька, - пробасил Гречанинов. Не спрашивая разрешения, сел за баранку. Это тоже было нормально. Как утром Катя, я не собирался допытываться, куда он нас повезет. Вскоре он сам объявил:
- Доставлю вас, молодые люди, на дачу. Помнишь, Саша? Года три туда не заглядывал, надеюсь, не развалилась.
По дороге я большей частью дремал, привалясь к Катиному боку, а она поддерживала с Григорием Донатовичем светскую беседу:
- По–моему, я вас видела в каком–то спектакле. Вы ведь актер, верно?
- Только в той степени, - галантно отвечал Гречанинов, - как и все мы. Вы любите театр?
- Ой, когда–то обожала! В институте с подружкой ни одного спектакля в Лейкоме не пропускали. Увы, все это в прошлом. Разве теперь походишь в театр!
- А что такое?
- Григорий Донатович! Ну, во–первых, дорого. Во–вторых, там же такую абракадабру ставят, знаете, все эти отвратительные шоу. Как можно больше непристойностей и как можно меньше здравого смысла. Нет, это все не по мне.
- Вы предпочитаете классику?
- Если хотите, да. Нынешний театр рассчитан на взвинченную, ожиревшую публику - это противно. Для богатых дебилов и так полно удовольствий, зачем же еще поганить театр. Классика или современность - это неважно. Но пусть люди на сцене будут хоть чуточку лучше, умнее, чище, чем я. Иначе что получается: мы сейчас все в дерьме, я прихожу в театр, и там показывают то же самое дерьмо и при этом уверяют, что ничего иного человеку не дано. Нет уж, спасибо! Раньше я плакала в театре, теперь там и смеяться неохота.
- Однако вы строгий критик.
- Я вообще не критик. Но не желаю платить деньги за то, чтобы лишний раз наесться грязи.
Краешком глаза я заметил, как Гречанинов наблюдает за ней в зеркальце - пристально, доброжелательно.
- Перегибаешь, детка, - пробурчал я сквозь сон. - Не все так плохо в театре.
Потом, неизвестно в какой связи, они заговорили на другую тему, но начало я пропустил.
- …Значит, Катя, если бы ты их увидела, то узнала бы?
- Еще бы! Особенно этого Фантомаса с бритой головой. Его нельзя не узнать.
- И они ничего не требовали?
- Ничего. Только пригрозили.
- Как пригрозили?
- Ну, Фантомас пообещал, что в следующий раз доделают, что не успели. Чтобы я немного потерпела. Их же милиция спугнула.
- Редчайший случай, - насмешливо буркнул Гречанинов. Мы уже мчались по Щелковскому шоссе, и с солидным превышением скорости. У поворота на Валентиновку на посту ГАИ нас тормознули. Я закопошился, чтобы достать документы, но Гречанинов сказал:
- Не суетись, Саша.
Он вылез из машины, подошел к гаишнику, минуту с ним потолковал и вернулся. Движок не выключал. Поехали дальше.
- Сколько отстегнули? - поинтересовался я.
- Нисколько. Это знакомый.
Участок Гречанинова действительно был запущен до безобразия - трава по пояс, и больше ничего. Шесть соток буйных сорняков. Небольшой брусовый домишко (две комнаты и кухонька внизу, уютный жилой чердачок) тоже в полном забросе: посеревшие, без следов краски стены, кое–где прихваченные гнилью. Двое мужчин в шортах, голые по пояс, помахали нам с соседнего участка:
- С приездом, Григорий Донатович!
Гречанинов приветливо с ними поздоровался, но на их движение подойти к изгороди никак нетзто- звался. По заросшей дорожке, как по целине, мы подступили к дому, и Григорий Донатович отомкнул навесной замочек, точно такой, какие вешают на почтовых ящиках.
- Ну что, Катенька, наведем порядок? Здесь вам придется пожить несколько дней.