Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович 4 стр.


- Но не до такой же степени. Смотрите, обыкновенный бульон - восемь тысяч. Ой! Кофе - пять тысяч! Да что же это такое?! Кто же сюда ходит? Одни миллионеры? Да мне кусок в горло не полезет.

- Полезет. Плачу–то я.

Убийственный аргумент подействовал слабо, и еще долго косилась она на нарядный, в глянцевой обложке прейскурант, пока я не переложил его на соседний столик. Официант подал графинчик коньяку и бутылку "Саперави". От шампанского Катя отказалась. Я никак не мог понять, придуривается она или действительно с деревенской непосредственностью переживает за мой кошелек.

- За что выпьем, Катя?

- Наверно, за знакомство?

- Хороший тост.

Мы выпили, глядя друг другу в глаза, и это была святая минута - чистая и простая. Дальше пош–ло еще лучше. Мы так много смеялись за ужином, что я охрип. Она была чудесной собеседницей, потому что большей частью молчала, но по ее разгорающемуся взгляду было видно, с каким удовольствием впитывает она мои умные, затейливые речи, но пила она, к сожалению, мало и только красное вино. Я же заглатывал крючок все глубже, как жадный окунь.

Весь вечер у меня было праздничное настроение, хотя его немного подпортило появление в зале Леонтия Загоскина, местного алкаша–интеллектуала. Он тут пил и гулял много лет подряд, ничуть не меняясь внешне - бородатый, нечесаный, грузный, темнокожий, - и лишь с годами все больше стал походить на хлопотливого домового. По натуре Леонтий безвреден, но приемлем только в небольших дозах и в уместных обстоятельствах. Однако урезонивать его бесполезно. Где увидел знакомца, там и прилип.

- Привет, соколики! Как она, ничего?

- Отлично, Леонтий! Выпьешь рюмочку?

Леонтий, естественно, не отказался - и это был лучший способ его спровадить. Вообще–то по–настоящему он редко надирается, хотя всегда выглядит как бы под балдой. Жирный, без возраста, опрокинул рюмку в рот, как в заросший мохом колодец. Катя смотрела на него с оторопью, и Леонтий многозначительно ей подмигнул. Впрочем, по женщинам он тоже был, как известно, не ходок. Жил напряженной духовной жизнью человека, воскресшего после оплошного захоронения. Обернулся ко мне:

- Ну что, соколик, как тебе при капитализме?

- Очень нравится.

- Чем промышляешь, если не секрет?

- Ворую потихоньку, как и все.

Леонтий огорчился:

- Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?

- Угадал, брат.

- И не стыдно?

- Стыдно, но жрать–то охота.

По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством. Я ему косвенно помог:

- Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.

- Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.

- Еще бы!

Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.

- Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, - пояснил он не столько мне, сколько Кате, - они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут–то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция - самое волчье племя, на ней столько вины, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш–то, Саня- то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… - Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: - Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!

Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:

- Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.

Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:

- Зубоскалишь, Саня? Ну–ну. Встретимся на Страшном суде.

С тем и удалился.

- Кто это? - спросила Катя очарованно.

- Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?

- Я думала, он тебя ударит.

Ее первое "ты" прозвучало как свирель пастушка.

- Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться.

И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.

По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:

- Допивай кофе - и поехали. А то опоздаем.

- Куда опоздаем? У тебя какие–то дела?

- Поедем, пока горячую воду не отключили.

- Почему ее должны отключить?

Это было согласие.

- Объявление повесили, с какого–то числа отключат, но я не помню с какого.

Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:

- Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?

- Тебя что–нибудь смущает?

Ее взгляд потемнел и увлажнился.

- Ну чего ты, Кать! Не хочешь - не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три - цветы, театры, художественные выставки, а потом раз - и поцеловал невзначай в подъезде.

- Не надо нервничать, - сказала Катя. - Мы обязательно поедем к тебе.

Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого–то коммерческого шалмана.

- Посиди, куплю чего–нибудь выпить.

Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.

В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажка, сляпанная немудрено, но прочно, не имела поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминала каменного путника, присевшего отдохнуть в городских трущобах.

Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть–чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол - даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.

- Алло, слушаю! - После паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:

- Ну что, клевую телку привел, барин?

- А вы кто?

- Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.

Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.

- Что еще скажешь?

- Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.

- Ах ты гад!

В трубке самоуверенный гоготок - и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара - и никакой крепости.

Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, - умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах - омут.

- Что–нибудь случилось? - спросила тихо.

Налил и ей коньяку в пузатую рюмку.

- Выпей, пожалуйста. Что же я один–то пьяный?

- Ты разве пьяный?

- Пока нет, но напиться хочется.

- Почему?

Я глядел ей прямо в глаза. Ее чистая кожа отливала нежным шоколадным загаром, высокая грудь чуть вздрагивала, стесненная платьем. На ней не было лифчика, и необходимости в нем не было. Подняла рюмку к губам и залпом выпила. Собралась закашляться, но я ловко сунул ей в рот апельсинную дольку. Тут же из–под ресниц брызнул светлый смех.

- Саша, значит, ты архитектор?

- Нуда.

- Наверное, тебе будет скучно со мной.

Я глубокомысленно почесал за ухом.

- Слушай, Кать, сейчас звонил какой–то жлоб. Чего–то даже вроде угрожал. Не твой знакомый?

- Ты что?! Откуда? А как его зовут?

- Он не назвался. Но он нас выследил.

- Как это выследил?

- Ну, он знает, что ты здесь.

В ту же секунду мне стало ее жалко. Она так заволновалась, завертелась, точно ее застали врасплох на чем–то постыдном.

- Если хочешь знать, у меня вообще никого нет.

- Так уж и нет!

- Саша, давай я лучше поеду домой, хорошо?

Впоследствии, вспоминая, я понял, что это была последняя минута, когда мы могли расстаться. Я потянулся к телефонному проводу и вытащил шнур из розетки.

- Кто бы ни был этот подонок, сегодня он нам не помешает.

Она закурила неловко.

- Саша, что бы ни случилось, хочу попросить тебя об одном.

- Проси.

- Не обижай меня понапрасну.

Я ее понял. Ее сердечко, как и мое, истосковалось от одиночества, с той разницей, что я давно не верил в родство душ.

Через час мы сидели на разобранной постели, голые, и степенно обсуждали, что же такое с нами произошло. Беседа наша носила добротный физиологический оттенок. Когда она отдалась мне, когда вдруг заголосила, как после долгой дороги почуявшая родной дом кобылка, я без всяких усилий проник в блаженное, упругое тепло и, кажется, на какой–то срок даже потерял сознание. Катя же впервые испытала оргазм, а прежде полагала, что все это выдумки похотливых развратников, как женщин, так и мужчин. К этому ее сообщению я отнесся очень серьезно. Не буду приводить мои профессиональные рассуждения на этот счет, все глупости не перескажешь, но полагаю, точно так же витийствовал бы обретший голос сперматозоид. Катя слушала с умным, сосредоточенным видом, потом сказала:

- Знаешь, чего мне сейчас хочется?

- Боюсь даже подумать.

- Да нет же, горячего чаю!

Чаем мы не ограничились. Поджарили на сковородке двухдневной давности вареную картошку, заправили жирной китайской тушенкой, покрошили лучку и слупили без остатка. Дальше взялись за бутерброды с сыром и паштетом. Катя смотрела на меня с испугом:

- Но ведь мы совсем недавно ужинали!

Войдя опять в роль сперматозоида, я объяснил, что в некоторых случаях, как раз похожих на наш, человеческий организм производит колоссальный выброс энергии, и чтобы компенсировать потерю, наступает вот такая обжираловка.

- У меня прямо живот раздулся, как барабан, - пожаловалась Катя.

- Ну–ка дай пощупаю.

- Саша, но не здесь же!

Замечание было разумным, и мы вернулись в постель, где успели еще о многом поговорить. Ночь длилась бесконечно, безвременно, но утро наступило внезапно. Я открыл глаза: солнышко белым лучом пульнуло в глаза из–под занавески. Возле кровати стояла Катенька, одетая, в своем длинном вечернем платье, аккуратно причесанная, с сумочкой в руке.

- Милый, я побежала… Прощай!

- Куда побежала?

- На работу, опаздываю… Ой!

Я попытался ухватить ее за что–нибудь, но это не удалось.

- Какая работа? Раздевайся немедленно!

- Не могу, Сашенька.

- Поцелуй меня.

- Нет, Сашенька, надо быть благоразумным.

- Что это значит?

- Это значит, что заниматься любовью надо ночью, а днем - работать.

- Ты что, спятила? Какая, к черту, работа?

Она не спятила, она ушла.

Глава шестая

В мастерской - как на поле боя после генерального сражения, но когда я вошел, враждующие стороны мирно спали, разметавшись посреди бумажного хлама. Зураб открыл один глаз и недовольно пробурчал:

- Позвони шефу, Саня! - перевернулся на другой бок и захрапел.

Я позвонил Огонькову, который, не здороваясь, подозрительно спросил:

- Зачем ездил к Гаспаряну, мастер?

- Георгий Саввич, вы следите за мной?

- Не считай себя слишком важной фигурой, Каменков. Если за каждым следить…

- Откуда же узнали?

Самоуверенный смешок.

- Слухом земля полнится. Чего он хочет?

- Торопит… Георгий Саввич, а это не ваш, случайно, человек мне домой вчера названивал?

- Не мели чепуху. Как продвигается проект?

- Пока топчемся на месте. Берем разгон.

- Саня!.. Сколько вас?

- Пока трое. С понедельника еще двое подтянутся.

- Саня, помни! Такой шанс судьба дважды не предлагает.

- Это само собой.

- И еще прошу тебя, как коллега коллегу: никаких шуров–муров за моей спиной.

- Исключено, гражданин начальник…

- Надеюсь, ты понимаешь ситуацию.

Проснулся Коля Петров, закопошился на полу, сел, чихнул. Испепелил меня взглядом, как ведьмочка из "Вия".

- Саня, я с Зурабом работать не буду.

- А что такое?

- Да его же надо лечить. У него крыша поехала.

- В чем это выразилось? Он тебя укусил?

Коля Петров нашарил под собой сигарету и задымил.

- Представь себе, свихнулся на национальном пункте. Подмосковье для него все равно что горное ущелье, сам он - Давид–строитель, а заказчик - царица Тамара. Чего я вчера натерпелся, словами не описать.

- Я не сплю, - подал голос Зураб. - Слушать этот бред мне очень тяжело.

Завтракали мы на кухне, пили чай с бутербродами, и мне было неловко оттого, что они всю ночь вкалывали, а я… Чтобы как–то оправдаться, я сказал:

- С такой женщиной познакомился, сто лет воли не видать.

Заинтересовался один Зураб:

- Блондинка или брунетка?

- Все при ней, - сказал я. - И даже разговаривает по–человечески.

- Большая редкость, - согласился Зураб. - В наше время они обычно понимают: один доллар, десять доллар - и больше ничего.

- Вот гляди, Саня, - возмутился Коля Петров. - Он и нашу родную речь нарочно коверкает.

Зураб не обратил внимания на его выпад, не сбился с любимой темы.

- В женщине главное - душевное расположение, - заметил наставительно. - У меня была подружка тем летом. Ну, парни! Поглядеть не на что.

Ноги кривые, грудей вообще нету, один глаз стеклянный - даже плакать хочется. И что ты думаешь? За ней народ скопом ходил. Только на "мерсах" и возили. Я ее у такого крутяка отбил, страшно вспомнить. Угадай, в чем секрет? Петров не поймет, ты, Саня, угадай… Огонь в ней был, душа живая. Слова всякие знала, которые никто не знает. Обоймет, нашепчет в ухо - ты и спекся. При этом сама кончала восемь раз подряд.

Коля Петров подавился бутербродом и побежал сплюнуть в сортир. Зураб невинно улыбался.

- Кстати, Саня, какой–то нехороший человек тебя вчера искал.

- Кто такой?

- Не назывался. Раз десять звонил. Наверное, чего–то хочет тебе сказать.

- Почему нехороший? Может, по делу?

- Слушай, Саня, мы же не в Америке. По голосу всегда отличишь. Этот очень грубый, нелюбезный. Почти как Петров.

До обеда проработали спокойно, никто нас не тревожил, и было такое ощущение, будто вернулись в юность. Но не в ту, где бубенчик в ухе, а в ту, где сказка была былью.

Часам к трем я стал засыпать на ходу и прилег покемарить на массажном коврике. Мастерская принадлежала фирме, и Огоньков не без задней мысли пропускал мимо ушей все мои просьбы о приобретении бытовой мебели. В огромном полуподвальном помещении не то что лечь, толком посидеть было негде. По мнению шефа, именно такая обстановка способствовала высокому творческому подъему.

В коротком сне я ненадолго свиделся с Катей, которая была еще обольстительнее, чем ночью, и очнулся в такой неприличной позе, что сам себя устыдился.

- Эй, Саня! - вопил Зураб. - Хватит дрыхнуть, подойди к телефону, это он!

- Кто - он?

- Нехороший человек, я же тебе говорил.

Голос в трубке был мне незнаком, но так же неприятен, как и вчерашний, ночной. Ночной был нагл, этот - слащав.

- Господин Каменков?

В слове "господин" сегодня заключена целая социальная типология. Люди поделились на тех, кто никак не может к нему привыкнуть, и на тех, кто произносит его с иронией. Совершенно всерьез называют друг друга господами лишь вчерашние комсомольские и партийные боссы, придурки с телевидения да еще всякая шпана, которая носится на иномарках.

- С кем имею честь? - спросил я.

- Сергей Сергеевич, - представился звонивший. - Хотел бы условиться о встрече.

- А кто вы? Что вам надо?

- Видите ли, Александр Леонидович, вопросец, который надобно обсудить, сугубо приватный. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону.

- Вы уверены, что мы должны что–то обсуждать?

Незнакомец (представляю, какой он на самом деле Сергей Сергеевич) даже, кажется, немного обиделся:

- Как же не уверен? Зачем бы я тогда звонил? Вопросец хотя и приватный, но наиважнейший. Именно для вас наиважнейший.

- Для меня?

- Разумеется, для вас. Вы же руководитель проекта… э–э–э… этого грандиознейшего… э–э–э… мемориала?

Нехорошее предчувствие, которое стыло во мне после вчерашнего угрожающего звонка, мгновенно вызрело до размера душевного нарыва.

- Хорошо, давайте встретимся. Когда, где? Может быть, завтра?

- Откладывать никак нельзя. Что, если через полчасика в "Неваде"? Это в десяти минутах от вас!

Да, я знал этот уютный коммерческий притон, на котором всегда висела табличка "Мест нет", а улочка напротив была запружена машинами с дипломатическими номерами.

- Договорились. Через полчаса буду.

…Сергею Сергеевичу по виду было около пятидесяти - неприметный мужичонка с внешностью бухгалтера. В очках с толстыми стеклами выражения глаз не разберешь. Устроились мы не в "Неваде", а на открытом воздухе, за белым столиком под пестрым тентом. Здесь подавали кофе, соки, пиво, водку и так называемые гамбургеры - утеху кретинов, мясную гнилушку, упрятанную в непропеченное тесто.

Сергей Сергеевич еще до моего прихода заказал кофе и, когда я в раздумье остановился у входа в "Неваду", истошно завопил через улицу:

- Господин Каменков! Господин Каменков! Сюда! Сюда!

У него была одна редкая родовая примета, которая обнаруживалась с первых минут общения: за все, что он ни делал и ни говорил, хотелось немедленно въехать ему в рыло. И это при том, что был он подчеркнуто обходителен. Чашку кофе я демонстративно отодвинул на середину стола.

- Слушаю вас, товарищ!

Сергей Сергеевич снял очки и чистым платочком аккуратно протер стекляшки. Без очков лицо У него сразу обрюзгло, налилось печеночным соком, но выражение глаз по–прежнему осталось неуловимым.

- У меня всего десять минут, - поторопил я.

- Я уложусь, - заверил он, - хотя, должен признаться, приходится выполнять очень деликатное поручение.

- Чье именно?

- Это не существенно… Так вот… есть мнение, что надобно вам, уважаемый Александр Леонидович, оставить эту затею.

- Какую затею?

Сергей Сергеевич виновато улыбнулся, отчего щеки его, точно глиняные, съехали к подбородку.

- Да вот контракт с господином Гаспаряном придется расторгнуть.

- Вы не больны? - спросил я.

- К сожалению, нет. Да и кто я, собственно, такой? Всего лишь порученец. Гонец, так сказать.

- Но почему ко мне? Я ведь тоже всего лишь исполнитель. У меня свое начальство - генеральный директор фирмы "Факел" Георгий Саввич Огоньков. Вам бы надо, наверное, к нему обратиться с этой ахинеей.

Мой собеседник сделал вторую попытку улыбнуться, и на сей раз его сизые щеки подбородок почти поглотили.

Назад Дальше