- Но не до такой же степени. Смотрите, обыкновенный бульон - восемь тысяч. Ой! Кофе - пять тысяч! Да что же это такое?! Кто же сюда ходит? Одни миллионеры? Да мне кусок в горло не полезет.
- Полезет. Плачу–то я.
Убийственный аргумент подействовал слабо, и еще долго косилась она на нарядный, в глянцевой обложке прейскурант, пока я не переложил его на соседний столик. Официант подал графинчик коньяку и бутылку "Саперави". От шампанского Катя отказалась. Я никак не мог понять, придуривается она или действительно с деревенской непосредственностью переживает за мой кошелек.
- За что выпьем, Катя?
- Наверно, за знакомство?
- Хороший тост.
Мы выпили, глядя друг другу в глаза, и это была святая минута - чистая и простая. Дальше пош–ло еще лучше. Мы так много смеялись за ужином, что я охрип. Она была чудесной собеседницей, потому что большей частью молчала, но по ее разгорающемуся взгляду было видно, с каким удовольствием впитывает она мои умные, затейливые речи, но пила она, к сожалению, мало и только красное вино. Я же заглатывал крючок все глубже, как жадный окунь.
Весь вечер у меня было праздничное настроение, хотя его немного подпортило появление в зале Леонтия Загоскина, местного алкаша–интеллектуала. Он тут пил и гулял много лет подряд, ничуть не меняясь внешне - бородатый, нечесаный, грузный, темнокожий, - и лишь с годами все больше стал походить на хлопотливого домового. По натуре Леонтий безвреден, но приемлем только в небольших дозах и в уместных обстоятельствах. Однако урезонивать его бесполезно. Где увидел знакомца, там и прилип.
- Привет, соколики! Как она, ничего?
- Отлично, Леонтий! Выпьешь рюмочку?
Леонтий, естественно, не отказался - и это был лучший способ его спровадить. Вообще–то по–настоящему он редко надирается, хотя всегда выглядит как бы под балдой. Жирный, без возраста, опрокинул рюмку в рот, как в заросший мохом колодец. Катя смотрела на него с оторопью, и Леонтий многозначительно ей подмигнул. Впрочем, по женщинам он тоже был, как известно, не ходок. Жил напряженной духовной жизнью человека, воскресшего после оплошного захоронения. Обернулся ко мне:
- Ну что, соколик, как тебе при капитализме?
- Очень нравится.
- Чем промышляешь, если не секрет?
- Ворую потихоньку, как и все.
Леонтий огорчился:
- Выходит, продался хамам? Небось ляпаешь им фазенды?
- Угадал, брат.
- И не стыдно?
- Стыдно, но жрать–то охота.
По угрюмому лику Леонтия скользнула горькая тень вечности. Он искал слова, чтобы поточнее определить мою вину перед человечеством. Я ему косвенно помог:
- Гунны приходят и уходят, дома остаются людям. Так было всегда.
- Но тебе не только жрать охота, да? Тебе и девок охота по ресторанам водить.
- Еще бы!
Кате со стороны могло показаться, что мы ссоримся, но это было не так. Если Леонтию не дать высказаться, он не отвяжется.
- Самое большое заблуждение так называемых интеллигентиков, - пояснил он не столько мне, сколько Кате, - они считают себя хитрее всех. Любую свою подлость оправдывают насущной необходимостью. И врут–то в первую очередь себе самим, а с толку сбивают народ. Я вам так скажу, девушка, а уж вы поверьте: русская интеллигенция - самое волчье племя, на ней столько вины, что адом не искупить. При этом, заметьте, поразительная вещь: всегда они правы, всегда радеют о ближнем. Ваш–то, Саня- то Каменков, еще не самый поганый, он хоть без маски… - Протянул руку над столом, как бы благословляя, и вдруг грозно рыкнул: - Палачам пособляешь, Саня! Дьяволу куришь фимиам!
Катя выпрямилась и запылала, как свечка, я же смиренно кивнул:
- Понял тебя, Леонтий. Завтра с утра выхожу на баррикады.
Довольный произведенным на девушку эффектом, вечный ресторанный вития поднялся, дружески похлопал меня по плечу:
- Зубоскалишь, Саня? Ну–ну. Встретимся на Страшном суде.
С тем и удалился.
- Кто это? - спросила Катя очарованно.
- Мелкий провокатор. Но мы с тобой ему не по зубам. Испугалась, что ли?
- Я думала, он тебя ударит.
Ее первое "ты" прозвучало как свирель пастушка.
- Что ты, он совершенно безобидный. Подкармливается в органах, но сейчас какой от него прок. Вот и заметался. Без работы боится остаться.
И напрасно. Скоро у него будет еще больше работы, чем раньше.
По ее глазам я видел, ничего не поняла, и слава богу. К этому времени я уже окончательно решил, что увезу ее домой и не выпущу до утра. Свои намерения не стал скрывать:
- Допивай кофе - и поехали. А то опоздаем.
- Куда опоздаем? У тебя какие–то дела?
- Поедем, пока горячую воду не отключили.
- Почему ее должны отключить?
Это было согласие.
- Объявление повесили, с какого–то числа отключат, но я не помню с какого.
Катя посмотрела на меня то ли с уважением, то ли с состраданием:
- Ты правда хочешь, чтобы я к тебе поехала?
- Тебя что–нибудь смущает?
Ее взгляд потемнел и увлажнился.
- Ну чего ты, Кать! Не хочешь - не надо. Мне самому спешка не по душе. Я всегда как мечтал: ухаживаешь за девушкой год, два, три - цветы, театры, художественные выставки, а потом раз - и поцеловал невзначай в подъезде.
- Не надо нервничать, - сказала Катя. - Мы обязательно поедем к тебе.
Неподалеку от дома я тормознул у освещенной витрины какого–то коммерческого шалмана.
- Посиди, куплю чего–нибудь выпить.
Я купил бутылку коньяку, бутылку венгерского шампанского (нашего не было) и коробку конфет.
В квартиру проникли незаметно. Я любил свой дом, утонувший в глубине просторного зеленого двора, построенный еще в ту пору, когда Черемушки считались глухой окраиной. Девятиэтажка, сляпанная немудрено, но прочно, не имела поблизости осмысленного архитектурного продолжения и потому напоминала каменного путника, присевшего отдохнуть в городских трущобах.
Катя молчком нырнула в ванную, а я зажег электричество, в комнате чуть–чуть прибрался и на кухне накрыл на скорую руку стол - даже откупорил шампанское. Сел, закурил и стал ждать. Зазвонил телефон. Я не хотел снимать трубку, потому что не ждал ниоткуда хороших новостей, но аппарат надрывался неумолимо. Меня сразу насторожило его полуночное неистовство.
- Алло, слушаю! - После паузы ехидный и очень близкий мужской голос спросил:
- Ну что, клевую телку привел, барин?
- А вы кто?
- Дед Пихто. Извини, что помешал. Ты ее рачком поставь. Они это любят.
Я чувствовал то же самое, что бывает, когда неожиданно сзади гаркнут в ухо.
- Что еще скажешь?
- Ничего, приятель, больше ничего. Попозже перезвоню, расскажешь, как управился.
- Ах ты гад!
В трубке самоуверенный гоготок - и гудки отбоя. Кто это был? Чего хотел? Машинально я потянулся к коньяку. Налил, выпил. Вкус жженого сахара - и никакой крепости.
Вошла Катя, села на тот же стул, что и неделю назад, - умытая, с распущенными волосами. В прекрасных глазах - омут.
- Что–нибудь случилось? - спросила тихо.
Налил и ей коньяку в пузатую рюмку.
- Выпей, пожалуйста. Что же я один–то пьяный?
- Ты разве пьяный?
- Пока нет, но напиться хочется.
- Почему?
Я глядел ей прямо в глаза. Ее чистая кожа отливала нежным шоколадным загаром, высокая грудь чуть вздрагивала, стесненная платьем. На ней не было лифчика, и необходимости в нем не было. Подняла рюмку к губам и залпом выпила. Собралась закашляться, но я ловко сунул ей в рот апельсинную дольку. Тут же из–под ресниц брызнул светлый смех.
- Саша, значит, ты архитектор?
- Нуда.
- Наверное, тебе будет скучно со мной.
Я глубокомысленно почесал за ухом.
- Слушай, Кать, сейчас звонил какой–то жлоб. Чего–то даже вроде угрожал. Не твой знакомый?
- Ты что?! Откуда? А как его зовут?
- Он не назвался. Но он нас выследил.
- Как это выследил?
- Ну, он знает, что ты здесь.
В ту же секунду мне стало ее жалко. Она так заволновалась, завертелась, точно ее застали врасплох на чем–то постыдном.
- Если хочешь знать, у меня вообще никого нет.
- Так уж и нет!
- Саша, давай я лучше поеду домой, хорошо?
Впоследствии, вспоминая, я понял, что это была последняя минута, когда мы могли расстаться. Я потянулся к телефонному проводу и вытащил шнур из розетки.
- Кто бы ни был этот подонок, сегодня он нам не помешает.
Она закурила неловко.
- Саша, что бы ни случилось, хочу попросить тебя об одном.
- Проси.
- Не обижай меня понапрасну.
Я ее понял. Ее сердечко, как и мое, истосковалось от одиночества, с той разницей, что я давно не верил в родство душ.
Через час мы сидели на разобранной постели, голые, и степенно обсуждали, что же такое с нами произошло. Беседа наша носила добротный физиологический оттенок. Когда она отдалась мне, когда вдруг заголосила, как после долгой дороги почуявшая родной дом кобылка, я без всяких усилий проник в блаженное, упругое тепло и, кажется, на какой–то срок даже потерял сознание. Катя же впервые испытала оргазм, а прежде полагала, что все это выдумки похотливых развратников, как женщин, так и мужчин. К этому ее сообщению я отнесся очень серьезно. Не буду приводить мои профессиональные рассуждения на этот счет, все глупости не перескажешь, но полагаю, точно так же витийствовал бы обретший голос сперматозоид. Катя слушала с умным, сосредоточенным видом, потом сказала:
- Знаешь, чего мне сейчас хочется?
- Боюсь даже подумать.
- Да нет же, горячего чаю!
Чаем мы не ограничились. Поджарили на сковородке двухдневной давности вареную картошку, заправили жирной китайской тушенкой, покрошили лучку и слупили без остатка. Дальше взялись за бутерброды с сыром и паштетом. Катя смотрела на меня с испугом:
- Но ведь мы совсем недавно ужинали!
Войдя опять в роль сперматозоида, я объяснил, что в некоторых случаях, как раз похожих на наш, человеческий организм производит колоссальный выброс энергии, и чтобы компенсировать потерю, наступает вот такая обжираловка.
- У меня прямо живот раздулся, как барабан, - пожаловалась Катя.
- Ну–ка дай пощупаю.
- Саша, но не здесь же!
Замечание было разумным, и мы вернулись в постель, где успели еще о многом поговорить. Ночь длилась бесконечно, безвременно, но утро наступило внезапно. Я открыл глаза: солнышко белым лучом пульнуло в глаза из–под занавески. Возле кровати стояла Катенька, одетая, в своем длинном вечернем платье, аккуратно причесанная, с сумочкой в руке.
- Милый, я побежала… Прощай!
- Куда побежала?
- На работу, опаздываю… Ой!
Я попытался ухватить ее за что–нибудь, но это не удалось.
- Какая работа? Раздевайся немедленно!
- Не могу, Сашенька.
- Поцелуй меня.
- Нет, Сашенька, надо быть благоразумным.
- Что это значит?
- Это значит, что заниматься любовью надо ночью, а днем - работать.
- Ты что, спятила? Какая, к черту, работа?
Она не спятила, она ушла.
Глава шестая
В мастерской - как на поле боя после генерального сражения, но когда я вошел, враждующие стороны мирно спали, разметавшись посреди бумажного хлама. Зураб открыл один глаз и недовольно пробурчал:
- Позвони шефу, Саня! - перевернулся на другой бок и захрапел.
Я позвонил Огонькову, который, не здороваясь, подозрительно спросил:
- Зачем ездил к Гаспаряну, мастер?
- Георгий Саввич, вы следите за мной?
- Не считай себя слишком важной фигурой, Каменков. Если за каждым следить…
- Откуда же узнали?
Самоуверенный смешок.
- Слухом земля полнится. Чего он хочет?
- Торопит… Георгий Саввич, а это не ваш, случайно, человек мне домой вчера названивал?
- Не мели чепуху. Как продвигается проект?
- Пока топчемся на месте. Берем разгон.
- Саня!.. Сколько вас?
- Пока трое. С понедельника еще двое подтянутся.
- Саня, помни! Такой шанс судьба дважды не предлагает.
- Это само собой.
- И еще прошу тебя, как коллега коллегу: никаких шуров–муров за моей спиной.
- Исключено, гражданин начальник…
- Надеюсь, ты понимаешь ситуацию.
Проснулся Коля Петров, закопошился на полу, сел, чихнул. Испепелил меня взглядом, как ведьмочка из "Вия".
- Саня, я с Зурабом работать не буду.
- А что такое?
- Да его же надо лечить. У него крыша поехала.
- В чем это выразилось? Он тебя укусил?
Коля Петров нашарил под собой сигарету и задымил.
- Представь себе, свихнулся на национальном пункте. Подмосковье для него все равно что горное ущелье, сам он - Давид–строитель, а заказчик - царица Тамара. Чего я вчера натерпелся, словами не описать.
- Я не сплю, - подал голос Зураб. - Слушать этот бред мне очень тяжело.
Завтракали мы на кухне, пили чай с бутербродами, и мне было неловко оттого, что они всю ночь вкалывали, а я… Чтобы как–то оправдаться, я сказал:
- С такой женщиной познакомился, сто лет воли не видать.
Заинтересовался один Зураб:
- Блондинка или брунетка?
- Все при ней, - сказал я. - И даже разговаривает по–человечески.
- Большая редкость, - согласился Зураб. - В наше время они обычно понимают: один доллар, десять доллар - и больше ничего.
- Вот гляди, Саня, - возмутился Коля Петров. - Он и нашу родную речь нарочно коверкает.
Зураб не обратил внимания на его выпад, не сбился с любимой темы.
- В женщине главное - душевное расположение, - заметил наставительно. - У меня была подружка тем летом. Ну, парни! Поглядеть не на что.
Ноги кривые, грудей вообще нету, один глаз стеклянный - даже плакать хочется. И что ты думаешь? За ней народ скопом ходил. Только на "мерсах" и возили. Я ее у такого крутяка отбил, страшно вспомнить. Угадай, в чем секрет? Петров не поймет, ты, Саня, угадай… Огонь в ней был, душа живая. Слова всякие знала, которые никто не знает. Обоймет, нашепчет в ухо - ты и спекся. При этом сама кончала восемь раз подряд.
Коля Петров подавился бутербродом и побежал сплюнуть в сортир. Зураб невинно улыбался.
- Кстати, Саня, какой–то нехороший человек тебя вчера искал.
- Кто такой?
- Не назывался. Раз десять звонил. Наверное, чего–то хочет тебе сказать.
- Почему нехороший? Может, по делу?
- Слушай, Саня, мы же не в Америке. По голосу всегда отличишь. Этот очень грубый, нелюбезный. Почти как Петров.
До обеда проработали спокойно, никто нас не тревожил, и было такое ощущение, будто вернулись в юность. Но не в ту, где бубенчик в ухе, а в ту, где сказка была былью.
Часам к трем я стал засыпать на ходу и прилег покемарить на массажном коврике. Мастерская принадлежала фирме, и Огоньков не без задней мысли пропускал мимо ушей все мои просьбы о приобретении бытовой мебели. В огромном полуподвальном помещении не то что лечь, толком посидеть было негде. По мнению шефа, именно такая обстановка способствовала высокому творческому подъему.
В коротком сне я ненадолго свиделся с Катей, которая была еще обольстительнее, чем ночью, и очнулся в такой неприличной позе, что сам себя устыдился.
- Эй, Саня! - вопил Зураб. - Хватит дрыхнуть, подойди к телефону, это он!
- Кто - он?
- Нехороший человек, я же тебе говорил.
Голос в трубке был мне незнаком, но так же неприятен, как и вчерашний, ночной. Ночной был нагл, этот - слащав.
- Господин Каменков?
В слове "господин" сегодня заключена целая социальная типология. Люди поделились на тех, кто никак не может к нему привыкнуть, и на тех, кто произносит его с иронией. Совершенно всерьез называют друг друга господами лишь вчерашние комсомольские и партийные боссы, придурки с телевидения да еще всякая шпана, которая носится на иномарках.
- С кем имею честь? - спросил я.
- Сергей Сергеевич, - представился звонивший. - Хотел бы условиться о встрече.
- А кто вы? Что вам надо?
- Видите ли, Александр Леонидович, вопросец, который надобно обсудить, сугубо приватный. Не хотелось бы вдаваться в подробности по телефону.
- Вы уверены, что мы должны что–то обсуждать?
Незнакомец (представляю, какой он на самом деле Сергей Сергеевич) даже, кажется, немного обиделся:
- Как же не уверен? Зачем бы я тогда звонил? Вопросец хотя и приватный, но наиважнейший. Именно для вас наиважнейший.
- Для меня?
- Разумеется, для вас. Вы же руководитель проекта… э–э–э… этого грандиознейшего… э–э–э… мемориала?
Нехорошее предчувствие, которое стыло во мне после вчерашнего угрожающего звонка, мгновенно вызрело до размера душевного нарыва.
- Хорошо, давайте встретимся. Когда, где? Может быть, завтра?
- Откладывать никак нельзя. Что, если через полчасика в "Неваде"? Это в десяти минутах от вас!
Да, я знал этот уютный коммерческий притон, на котором всегда висела табличка "Мест нет", а улочка напротив была запружена машинами с дипломатическими номерами.
- Договорились. Через полчаса буду.
…Сергею Сергеевичу по виду было около пятидесяти - неприметный мужичонка с внешностью бухгалтера. В очках с толстыми стеклами выражения глаз не разберешь. Устроились мы не в "Неваде", а на открытом воздухе, за белым столиком под пестрым тентом. Здесь подавали кофе, соки, пиво, водку и так называемые гамбургеры - утеху кретинов, мясную гнилушку, упрятанную в непропеченное тесто.
Сергей Сергеевич еще до моего прихода заказал кофе и, когда я в раздумье остановился у входа в "Неваду", истошно завопил через улицу:
- Господин Каменков! Господин Каменков! Сюда! Сюда!
У него была одна редкая родовая примета, которая обнаруживалась с первых минут общения: за все, что он ни делал и ни говорил, хотелось немедленно въехать ему в рыло. И это при том, что был он подчеркнуто обходителен. Чашку кофе я демонстративно отодвинул на середину стола.
- Слушаю вас, товарищ!
Сергей Сергеевич снял очки и чистым платочком аккуратно протер стекляшки. Без очков лицо У него сразу обрюзгло, налилось печеночным соком, но выражение глаз по–прежнему осталось неуловимым.
- У меня всего десять минут, - поторопил я.
- Я уложусь, - заверил он, - хотя, должен признаться, приходится выполнять очень деликатное поручение.
- Чье именно?
- Это не существенно… Так вот… есть мнение, что надобно вам, уважаемый Александр Леонидович, оставить эту затею.
- Какую затею?
Сергей Сергеевич виновато улыбнулся, отчего щеки его, точно глиняные, съехали к подбородку.
- Да вот контракт с господином Гаспаряном придется расторгнуть.
- Вы не больны? - спросил я.
- К сожалению, нет. Да и кто я, собственно, такой? Всего лишь порученец. Гонец, так сказать.
- Но почему ко мне? Я ведь тоже всего лишь исполнитель. У меня свое начальство - генеральный директор фирмы "Факел" Георгий Саввич Огоньков. Вам бы надо, наверное, к нему обратиться с этой ахинеей.
Мой собеседник сделал вторую попытку улыбнуться, и на сей раз его сизые щеки подбородок почти поглотили.